Северный богатырь. Живой мертвец (Романы) - Зарин Андрей Ефимович. Страница 65

Граф, не зная, шутит или нет государь, растерянно взглянул на него.

— Вы поняли меня? — резко повторил Павел.

Граф покраснел, потом побледнел и, тотчас встав из-за стола, начал дрожащим голосом:

— Если мои слова, ваше величество…

— Мне не до ваших оправданий! Идите!

Строганов вышел дрожащими шагами.

— Распорядись, чтобы лошадей ему не давали. Пусть с почты возьмет! — приказал государь адъютанту и мрачно нахмурился. — Всегда найдутся люди, которые ради испортить мое настроение, — сказал он через минуту с жалобой и встал. — Начало маневров в семь часов! — объявил он, уходя в свои покои.

Граф напророчил погоду. Ночью пошел дождь и к утру превратился в ливень, сменяясь по временам хлопьями мокрого снега. Государь вышел на бельведер и мрачно огляделся. В сумерках утра слышались завывание ветра и шлепанье дождя, сырость пронизывала насквозь.

— Собачья погода! — проговорил Павел Петрович, а потом прибавил: — Но для солдата нет погоды. Коня!

В сопутствии Лопухина, своего бессменного адъютанта, и полковника Грузинова, он выехал к войскам и поздоровался с ними.

— Какова диспозиция? — спросил он.

— Вашему величеству угодно было приказать, чтобы крепость сдали ровно в двенадцать часов! — ответил адъютант.

— Ну, сдаст и раньше! Полковник, вы с двумя батальонами и двумя орудиями пойдете на восток и обойдете Славянку с того берега. Я пойду отсюда, и через час мы соединимся под крепостью!

Маневры начались.

Император сначала увлекся и, гарцуя на своем Помпоне, заставлял солдат идти церемониальным маршем, бежать, брать окопы, делать обходы. Но вода лилась и лилась, сырость пронизывала, погода удручала дух, и государь, скоро прекратив команду, поехал молча впереди отряда. Все шли мрачные, хмурые, и под шум дождя слышалось монотонное чавканье грязи под тысячами ног.

Часа через полтора показались очертания крепости.

— Который час? — резко спросил Павел.

— Девять, ваше величество!

— Грузинов подошел?

— Здесь! — подъезжая на коне, ответил Грузинов, за которым серой массой стояли промокшие солдаты.

Впереди недвижно стояла маленькая крепостца с поднятым вверх цепным мостом, с замкнутыми воротами.

— Капитан, — приказал государь, — поезжайте в крепость и прикажите тотчас сдать ее!

Адъютант поклонился и, вынув белый платок, поехал к крепости в сопровождении горниста.

Мост опустили, приоткрыли ворота, и адъютант скрылся. Государь приказал войскам выстроиться и оправился на лошади. Прошло минут десять, четверть часа. Мост опустили, ворота открылись, и адъютант вышел из крепости. Государь подал знак и тут же в изумлении закричал:

— Это что?

Ворота наглухо закрылись, и мост снова поднялся, скрипя на ржавых петлях.

— Что это значит? — гневно спросил император у адъютанта.

— Ваше величество, — смущенно ответил молодой капитан, — комендант говорит, что получил приказ сдать крепость в двенадцать часов и ранее этого срока не сдаст ни на минуту!

Лицо Павла исказилось бешенством.

— Иди снова и скажи: я велел! Понимаешь: я!

В воздухе раздался унылый звук рожка, офицер замахал платком, и мост снова опустили.

Император гневно махал хлыстом.

— А! Еще новости! Я приказываю, а старик свое! Ну, ну! Кто кого!

Но немец Пиппер был строгий педант и твердо знал дисциплину, а еще тверже характер государя. Сдай он ранее срока, и неизвестно, что из этого вышло бы, лучше пусть император посердится, но признает его поведение правильным. Ввиду этого адъютант снова вернулся с тем же ответом.

— Да он что? С ума сошел, — не своим голосом закричал Павел, — хочет, чтобы я под дождем умер?

— Государь, мы прикроем вас! Мы здесь установим палатку.

— А вы? А солдаты?

Император соскочил с коня и бегал по грязи, осыпая проклятьями упрямого коменданта, но упрямство Пиппера не могла сломить даже воля государя. Крепость стояла безмолвная, неподвижная и словно издевалась над людьми, так беспощадно обливаемыми холодным осенним дождем.

Напрасно государю предлагали укрыться в наскоро поставленной палатке и согреться приготовленным чаем, он ничего не хотел слушать и только вскрикивал:

— Это он нарочно! Это — насмешка!

Бум! — ударила вестовая пушка, возвещая о двенадцати часах, и в то же мгновение раскрылись ворота, опустился мост и показался старый генерал-майор Пиппер с подносом в руках, на котором лежали ключи крепости. Государь быстро вскочил на лошадь и подъехал к нему.

— Не в силах сопротивляться более столь мужественному натиску, — произнес генерал склоняясь, — я сдаю крепость и свой гарнизон на милость победителя.

Эти слова показались Павлу насмешкой.

— Взять ключи! — приказал он адъютанту и обратился к Пипперу: — За ваше исключительное повиновение жалую вас, сударь, в генерал-лейтенанты. — Пиппер расцвел и, преклонив колено, хотел поцеловать руку государя, но тот резко отдернул ее и продолжал: — А за то, что вы своего государя без нужды продержали три часа на дожде, приказываю вам целый час просидеть на шлагбауме! Привяжите его и поднимите!

Все в изумлении переглянулись. Старый генерал отшатнулся и с возмущением произнес:

— Я? Меня?

Лицо Павла все дергало судорогой.

— Тебя! — грубо ответил он и крикнул: — Ну, что же!

Четверо казаков подошли к генералу. Эта шутка не была новостью. Минута, и генерал сидел верхом на палке шлагбаума с завязанными внизу ногами; еще минута, и шлагбаум был поднят вверх.

Павел со злой усмешкой взглянул наверх. Генерал вдруг осунулся и весь лег на палку.

— Продержать час! — приказал Павел и, повернув коня, погнал его во весь дух.

Конь летел, далеко разбрасывая грязь из-под своих копыт, и вдруг испуганно шарахнулся в сторону. Павел едва усидел на коне и изумленно оглянулся. Посреди дороги коленями в грязи, испачканный и измазанный, стоял Брыков и протягивал бумагу государю.

— Болван! — закричал Павел, замахиваясь хлыстом, и промчался мимо него.

Семен Павлович отшатнулся. Ком грязи из-под копыт коня залепил ему все лицо, но он не чувствовал этого. Он понял только, что его постигла непоправимая неудача, что он теперь уже окончательно умер.

XXIII

Отчаяние

Брыков вернулся домой сам не свой: бледный, растрепанный, грязный, едва держась на ногах от усталости и горя.

— Батюшка-барин, что случилось? — тревожно спросил его Сидор, торопливо принимая от него шинель и шляпу.

— Оставь! — откликнулся Семен Павлович и прошел в свою комнату.

Старый Сидор присел к столу, зажал голову в руки и горько заплакал. Горничная Даша бросилась к Виоле, которая лежала еще в постели, и зашептала:

— Ой, барыня! С нашим гостем злоключилось что-то. Пришел такой скучный-скучный да грязный, что и узнать нельзя!..

Виола тотчас соскочила с кровати, натянула на себя капот и вбежала к Брыкову. Он лежал ничком на своей постели: его обутые ноги были до колен покрыты грязью.

— Семен Павлович, голубчик, что с тобою, — воскликнула Виола, кидаясь к нему, — что с тобою?

— Оставь! — отмахнулся Брыков.

— Что случилось-то? Государя видел? А?

— Все пропало! — глухо ответил Семен Павлович.

— Как? Расскажи все по порядку! Ох, Господи! — снова воскликнула Виола: — Да можно ли так убиваться! Ведь ты жив и никто тебя не сделает мертвым!

— А вот сделали, и теперь я снова мертвец! Я поехал в Павловск… — и Брыков рассказал все, как случилось и что с ним произошло. — Не знаю, как я добрел до станции под дождем, по колени в грязи, не разбирая дороги, — окончил он.

У Виолы на глазах стояли слезы.

— Пойди снова к Грузинову! — сказала она.

— Пойду! Но что толку? Государь очень прогневался, и я удивлен, как меня не арестовали!

— Ах, ты, бедный, бедный! — тихо сказала Виола.

Это сожаление простой «прелестницы» Брыков не мог выдержать; он уткнулся в подушку и горько зарыдал. Виола выбежала из его комнаты и тоже расплакалась.