Северный богатырь. Живой мертвец (Романы) - Зарин Андрей Ефимович. Страница 8
— Что прикажешь? — спросила она, делая книксен, и Багреева очаровал ее голос.
— Накажи, Марта, нам два стакана глинтвейна изготовить. Да сама присмотри, красоточка!
Марта сделала книксен и скрылась.
Багреев взглянул на Шереметева и ждал. Тот подмигнул и засмеялся.
— Хороша? А? Вот я ее Алексашке в презент. Рад, шельма, будет! Хи-хи-хи.
— Кто она?
— Она-то? Говорят, Марта Скавронская, вдова шведского офицера. Была служанкой у ихнего пастора Глюка, нянькой, что ли. Как я брал Мариенбург, этот пастор пришел ко мне, семью привел и еще народа всякого. «Мы, — говорит, — мирные; пощади!» Ну, вестимо, мне что в них? «Живите!» Пастор-то, вишь, в науках силен, так я его на Москву в школу послал, а эта — что грех таить? — мне приглянулась. Бой девка и красавица! Я ее и оставил, а теперь мыслю Алексашке презентовать. Ему — как мухе меда! Хи-хи-хи!
Багреев вспыхнул и потупился.
В это время Марта вошла снова с двумя большими стаканами дымящегося глинтвейна. Шереметев ухватил ее за руку.
— Сама делала? Молодец! Теперь поцелуй нас! Ну!
Марта засмеялась грудным, задорным смехом.
— Поцеловать? — сказала она, слегка коверкая русский язык. — Можно! Вот! Вот! — и два звучных поцелуя раздались в горенке.
У Багреева закружилась голова. Он протянул руки, чтобы обнять чародейку, но ее уже не было в горенке, и только в воздухе словно звенел еще ее голос.
— Ну, допивай да иди! — услыхал он голос Шереметева, — я ведь всю ночь не спал, а нынче в ночь все тронемся!
Багреев залпом выпил горячий напиток и поднялся.
— Ну, будь здоров, сударь! — уже сухо, начальнически сказал ему генерал.
Багреев вытянулся в струнку, качнулся, но все-таки выдержал темп, повернулся и вышел вон. Голова его закружилась, сердце бешено билось, но не от вина, а от пережитого им впечатления.
Говорят, полюбить невозможно с одного взгляда. Ан, можно, да еще как! Это испытывал сейчас Багреев. Скажи ему эта красавица Марта одно ласковое слово, и за это он сделает все: пойдет в огонь и в воду, на явную смерть! Поцелуй она его… но при этой мысли у него так закружилась голова, что он прислонился к забору.
Он очнулся через несколько мгновений, но идти не мог и опустился на землю. Дорога без отдыха, пьяная ночь и выпитое у Шереметева, наконец, пережитое волнение словно обессилили его. Багреев сидел, прислонившись к забору, и жадно вдыхал воздух. Мимо него сновали люди, с шумом и криком проходили пьяные солдаты.
— Эй! Да это — ты! — послышался возглас. — Вот так фортеция!
— Это — он, Степанушка! Хи-хи-хи! — раздались голоса. — Ишь нагрузился!
— Бери его, тащи! — и братья Матусовы легко подняли с земли Багреева и, подхватив под руки, потащили по улице.
— В кабак волоки!
Багреев очутился в том же кабаке, куда приехал с наказом, и Матусовы, как опытные питухи, стали отпаивать его крепким квасом. Багреев очнулся.
— Спать надо. Ночью поход! — сказал он, желая отвязаться от людей и остаться со своей мечтой.
— И ложись тут, а мы выпьем! Эй, Митька, водки!
Багреев вытянулся на лавке и заснул. Во сне все время грезилась ему Марта, а пьяный шум кабака придавал его грезам какой-то дикий характер. Марту били, а он за нее заступался.
Кабак был полон солдатами. Они развернулись напоследок, и Митька только успевал обирать у них разные вещи (денег не было) и подавать водку. Пьянство шло нелепое, дикое, пока в ночной тишине не раздался звук горна — поход!
— Прощай, Митька! Не поминай лихом! — и вмиг отрезвившиеся солдаты подтягивались и быстро выбегали из кабака.
— А я за вами, ребятушки! Мне што тут! — пискливым голосом ответил Митька-целовальник.
Скоро кабак опустел. На улицах в темноте ночи двигались и строились солдаты.
VII
Поход
Шум и грохот, песни и музыка огласили ночью Псков, когда войска Шереметева живым потоком потекли из города по Новгородской дороге. В темноте ночи красными, зловещими огнями горели факелы, привязанные к пикам и ружьям у двух последних в каждой колонне. Порядком распоряжались Глебов с Титовым, в то время как сам Шереметев еще сладко спал.
Братья Матусовы шагали в рядах своих товарищей, Савелов ехал, покачиваясь в седле, а Багреев храпел на всю горницу. Шереметев вечером прислал сказать ему, что он поедет с ним на случай какой услуги или надобности.
Холодная, дождливая осенняя ночь висела над землей. Сверху сеял мелкий дождь, под ногами чавкала грязь, но солдаты шли весело и бойко, смеясь и громко переговариваясь между собой.
— Под шведа, братцы, опять идем! — слышалось в темноте.
— Слышь, царь-батюшка сам нас в бой поведет. Теперь ждет нас!
— А далеко идти надо, дяденька?
— К морю!
— Я был там, — раздался голос, — у монахов, с батюшкой-царем вместе. Я сперва у него, батюшки, в потешных был. Ну, и поехали. Буря была. Мы Богу молиться! Однако тут один из ихних коршиков [8] поспел и такой шустрый! Царь-батюшка к нему. Он как на него цыкнет — и ничего… привел это нас в тихое место и царю в ноги. А царь поцеловал его, денег дал и одежду свою всю [9].
— Помилуй Бог! Что отец!
— А смелый-то! А сила-то!
— Однажды идем, — весело заговорил в темноте голос, — а к царю-батюшке мужик и в ноги! Он и говорит: «Что, нетто я — Бог, что мне в ноги кланяешься? Встань!» А тот лежит. Царь-то хвать его за загривок и поднял, словно кощенка! Вот-те Христос!
Солдаты с восторгом говорили про царя и шли, бодро вытаскивая ноги из грязи и хлюпая по воде.
Спереди и сзади двигалась колонна в полном молчании, потому что, сидя на конях, солдаты могли спать, и они почти все дремали, кроме калмыков и татар, которые гоготали между собою. Савелов дремал, качаясь на лошади, и во сне видел Катю; она что-то говорила ему и тянула к нему свои руки.
А сзади с криком, с бранью, громкими звуками ударов бичей двигалась артиллерия и обоз. Огромные, неуклюжие пушки и мортиры на громадных деревянных колесах вязли в глубокой грязи и их с трудом выволакивали лошади и люди.
Забрезжил свет, проглянуло солнце и перестал дождь. Глебов приказал остановиться и отдохнуть, и все кругом пришло в радостное оживление. Солдаты рассыпались по широкому лугу и по перелеску. Забелели палатки, загорелись костры. В стадах произошло смятение — коров и быков убивали десятками и тут же свежевали и волокли в котлы для варки. У костров расположились солдаты с трубками в зубах.
Глебов и Титов ездили по лагерю и внимательно следили, чтобы всем было довольно горячей пищи.
«Солдату без варева быть не можно и допрежь всего брюхо его должно быть полно», — говорил Петр, и они помнили этот его завет.
Отдохнув четыре часа, войско двинулось дальше, извиваясь гигантской черной змеей по Большой Новгородской дороге.
Братья Матусовы шли рядом и тихо беседовали меж собою.
— Чего бы ты хотел себе, Сеня? — спросил Степан.
— Царя видеть! — не задумываясь ответил Семен. — Ведь почти все его видели, а мы нет!
— Увидим! А я, — и Степан вздохнул, — до страсти полюбить хочу!
— Вот так фортеция! — крикнул Семен. — С чего это тебе надумалось? Голь, а любить!
— Все любят. Вот и Антон…
— Антон — богатей: у него имения, угодья, всякого добра и отец — боярин.
— Скучно так. Идешь и думать не про что.
— Вот так фортеция! А ты о нем думай… как ему его Катьку сыскать.
— Хи-хи-хи, — весело засмеялся Матусов, — и то! Мы же ему клялись!
— О-го-го! О-го-го! Ур-р-ра! — понесся гул сзади и стал расти, приближаясь к Матусовым.
Они оглянулись и оба дружно и громко заорали: «Ур-р-ра!» Мимо них в легкой таратайке промчался Шереметев с Багреевым рядом и с солдатом на козлах. Следом за ними громыхая катилась колымага, запряженная четверкою коней. Кожаное покрывало у дверей открылось, и Матусовы увидели красивое молодое лицо.