Путь колеса (Роман) - Ульянский Антон Григорьевич. Страница 6

Работа ее отца была ей непонятна, но в детстве она питала к ней больше почтения. Когда-то, когда она была маленькой девочкой, она спросила отца: зачем ему нужен танарий, и он, приноравливаясь к ее детскому пониманию, рассказал ей сказку о маленьком камешке, который ему надо найти, чтобы стать обладателем неисчерпаемой силы. Этот камешек в его руках должен был осчастливить человечество. Впоследствии, из учебника химии, она узнала, как много людей сложили головы в погоне за разными химерическими камешками, и ей стало казаться, что ее отец также принадлежит к этим обреченным людям. Отец, замкнутый и редко бывавший дома, жил особенной жизнью, и Анна не делала попыток проникнуть в нее.

Они снова сблизились во время войны, но это уже была близость людей, вместе переживающих голод и подземную жизнь. Даррель в это время был капризным стариком, желавшим продолжать работу во что бы то ни стало и требовавшим от Анны пищи и ухода. Анне было с ним много хлопот.

Он удивлял Анну еще тем, что в это время впервые в жизни стал интересоваться общественными делами. До тех пор он считал, что это чужая сфера, специальность других людей, которые обойдутся и без него, и в пятьдесят шесть лет, очутившись в захватывающей и меняющейся обстановке, представлял собой пример неподготовленности и позднего усвоения социальных доктрин.

Он начал с шовинизма, поддавшись газетным призывам, и на улицах с светлой улыбкой провожал на фронт правительственные войска. Люди в толпе говорили о враге, которого надо сокрушить, и он сочувственно слушал их. Он сам думал так же. Разница была та, что его собеседники, окончив говорить, мирно расходились по домам, а он при этом думал о нескольких килограммах гелидия, которые он успел накопить и которые можно было пустить по любой линии.

Был случай, когда он уже оделся, чтобы идти в военное министерство и предложить свои услуги.

— Это мой долг, — говорил он. — Я сын своей страны. И если на нас напали, я не могу оставаться в стороне.

Анна с сожалением наблюдала его. Он стал комическим персонажем с тех пор, как ударился в политику.

— Едва ли они нуждаются в тебе, — сказала Анна. — Там достаточно химиков. Ты будешь забавно выглядеть в военном мундире. Тебе дадут банку консервов, которая уже тридцать лет ждала на складе, чтобы кто-нибудь напал на нашу страну, и жетон с надписью: «На нападающего бог!», выбитый за десять лет до нападения.

Перманентная бомба Родена, впервые в это время пущенная в ход, отвлекла его мысли в другую сторону. Ее жертвой был Дублин. Даррель полетел туда. Маленькие выбоины на мостовых, первоначально сделанные бомбами, к тому времени превратились в зеленое озеро, захватившее весь город.

Кипящие точки в разных концах озера обозначали места падения бомб. От них по воде расходились круги. Каждая точка давала несколько сот кругов в минуту, которые, расширяясь и достигая берега, взрывались сразу по всей окружности, обрушивая здания, подтачивая сушу. Площадь озера стремительно росла. Газеты, сообщая о быстроте действия этих бомб, писали: «Впервые в истории крысы не успели убежать»…

Однако действие бомб было рассчитано лишь на определенный срок. Вместе с расширением площади разрушения удары слабели и замедлялись. Когда бомбы исчерпали себя, Даррель вернулся домой. Он подсчитал количество бомб и время их действия и сказал, что перманентная бомба Родена не представляет собой ничего особенного, что она временное явление и разделит судьбу всего, что было изобретено до нее.

— В конце концов, — говорил он, — это старая сказка о камне, молотке, огне и воде. «Я тверже всех, — сказал камень. Но пришел молоток и разбил камень. Пришел огонь и расплавил металл. Пришла вода и залила огонь. Пришло солнце и высушило воду».

Анна обратила его внимание на другую сторону дела, которую он, занимаясь химическими наблюдениями, упустил из виду: бомбы были сброшены в Дублин собственным правительством в наказание за то, что город восстал против него и отказался вести войну. Она назвала ему еще несколько городов внутри Англии, которые были разрушены по этой же причине. Она сказала ему, что та же участь ждет впоследствии и Лондон, если он станет центром революционных сил. Правительство не задумается уничтожить его, чтобы не оставлять в тылу у себя организованного центра.

Даррель принял ее слова к сведению. Энтузиазм по отношению к правительству у него давно пропал. Он забыл, что еще недавно хотел помогать ему.

Он пережил восстание в Лондоне и перемену власти. Он легко осилил лозунг: «Война дворцам, мир хижинам»! Он нашел его совершенно правильным. Впервые он дал себе отчет в том, что он — пролетарий. В день отмены привилегий он ходил по улицам и с теплым чувством провожал красные войска на фронт, который начинался в предместьях.

Первая бомба, сброшенная в Лондон правительственным летчиком, была им воспринята как гнусная несправедливость. Какой-то человек, наблюдавший вместе с ним падение дома, сказал ему:

— За это преступление они еще ответят…

Даррель сочувственно кивнул головой. Он думал так же. Разница была та, что его собеседник имел в виду отдаленную месть от руки потомков, а Даррель снова вспомнил о нескольких килограммах гелидия, которые можно было пустить и по этой линии.

Лондон оказался слишком большим городом, чтобы его можно было разрушить целиком. Бомбардировка оставила на его карте заштрихованные ядовитые места, разбросанные беспорядочно, как ржавые пятна на металлической пластинке, на которую брызнули кислотой.

Население уплотнилось в уцелевших кварталах. Голод и ядовитые испарения гнали его вон из города. Отрава, подымавшаяся с озер, проникала в дома с ветром, с водой, с пищей, добытой из зараженных кварталов. В брошенных жилищах накапливались трупы. Туннели подземной дороги сохранились, позволяя проникать из района в район. Если на какой-нибудь станции долго не показывались пассажиры, ожидающие поезда, это значило, что их не будет и впредь и наверху остались лишь развалины и зеленая вода. В следующий раз поезд проходил мимо станции не останавливаясь.

Даррель отыскал для лаборатории подходящий подвал. У него явилась охота работать. Он торопился, боясь за свою жизнь. Когда-то, попав с аэропланом под обстрел, он сказал Анне, что не имеет права умереть раньше времени. Тогда в его словах были достоинство и добросовестное раздумье.

Сейчас, увидев свою жизнь в опасности, он без всякого достоинства лазил в выгребные люки, если слышал вблизи шум обвала и, ложась спать, заставлял Анну дежурить, чтобы разбудить его при первой тревоге.

В его лаборатории появился новый предмет: металлический остов колеса, постепенно заполняемый серым составом, похожим на цемент. Его работа сосредоточилась около этого колеса. Ради него он забросил все предыдущие опыты. Это колесо он прятал в особый футляр и брал с собой, когда лазил в люки во время тревоги.

Он честно работал и, выходя в коридор покурить, отмеривал себе время по часам. Проголодавшись, он требовал пищи. Анна следила за тем, чтобы он чаще мылся и менял белье, и была довольна, что он занялся делом.

Постепенно зона разрушения стабилизовалась. Стало известно, что запас перманентных бомб, отпущенный Роденом реакции, кончился. Оказалось, что этот ученый работал на обе стороны и в начале войны снабдил и белых и красных одинаковым количеством бомб. Он назвал это соблюдением нейтралитета. Разница получалась та, что красные избегали разрушать города, считая их население своими союзниками, в то время как белые не имели оснований щадить их. Роден, если б даже и хотел, ничем уже не мог бы помочь реакции, ибо его берлинская лаборатория, также как и он сам, находилась в руках красных.

Самая главная беда миновала город. Оставался артиллерийский обстрел, который по сравнению с бомбами Родена казался безобидной музыкой. Город решил почиститься. Однажды в подвал к Даррелю заглянул инспектор квартала.

— Все на уборку трупов! — крикнул он, открыв дверь. — Выходите все, кто есть…