Бешеный прапорщик. Части 1-18 (СИ) - Зурков Дмитрий. Страница 50

Оба внимательно смотрят на меня. И ждут ответа. Серьезно так, настороженно ждут.

— На самом деле, это как? Я — Гуров Денис Анатольевич, в настоящее время имею честь быть офицером Российской армии. Воюю во второй армии Северо-Западного фронта, о чем Вам, господин капитан, отлично известно.

— Денис Анатольевич, я имею все основания задать этот вопрос. Поэтому прошу Вас ответить честно: Кто Вы?

Да что ж ты привязался, как банный лист к… тазику. Какие еще основания?

— Валерий Антонович, не сформулируете ли вопрос точней?

— Ну-с… хорошо. Коль Вы настаиваете, я оглашу некоторые факты и умозаключения. Я беседовал с командиром роты, где прапорщик Гуров проходил службу до контузии. Он охарактеризовал вышеупомянутого господина в нескольких словах: «Ни рыба, ни мясо». Ничем не выделялся, инициативу не проявлял. По его мнению — гражданский «шпак», неизвестно зачем отправившийся на войну. Авторитетом ни у других офицеров, ни у солдат не пользовался. Бродил по окопам, пытался ловить шальные пули, что вызывало смех и пренебрежение. Был контужен при артобстреле, отправлен в госпиталь.

Далее, отец Александр, человек очень проницательный, отметил Вашу необычность в вопросах Веры. По его словам Вы, Денис Анатольевич, играли роль верующего, но настолько поверхностно, что это сразу бросалось в глаза. Ошибались в таких пустяковых вопросах, где даже гимназист младших классов дал бы правильный ответ. Можно, конечно, стать атеистом, повзрослев, но некоторые вещи делаются автоматически с детства. Как, например, поклоны батюшке во время службы, сложение пальцев в троеперстии, или ритуал поведения на исповеди. Вы же просто неумело копировали поведение подчиненных.

Поэтому я связался через своих коллег из контрразведки с жандармским управлением в Томске и попросил опросить знавших Вас людей. Кстати, родителям после выписки из госпиталя Вы не написали ни одного письма, хотя до этого писали регулярно. Они уже стали подозревать, что их сын погиб, или попал в плен. Кстати, графолог, сравнив Ваш почерк до и после контузии, уверял, что написаны документы разными людьми.

Так вот, все опрошенные отзывались о Денисе Анатольевиче Гурове, как о неплохо образованном, благовоспитанном молодом человеке, одаренном студенте, романтическом юноше. Но абсолютно гражданском человеке! Который и в армию пошел, чтобы решить свои личные проблемы. Никаких выходок, никаких конфликтов. Стопроцентный гуманитарий. И, попав под разрыв снаряда, человек вдруг становится совсем другим. Проявляет инициативу в создании особой группы, воюет так, что знающие люди только удивляются и руками разводят. Последний рейд — тому яркое подтверждение.

Ваше отношение к нижним чинам тоже бросается в глаза. Даже самые ничтожные прапорщики военного времени изо всех сил желают называться «Их благородиями». Вы же требуете от своих солдат чуть ли не панибратского обращения. Никому из обычных офицеров не пришло бы в голову мстить за какого-то неизвестного солдата, чей брат попался им на глаза. А Вы разрабатываете и, самое главнее, отлично проводите показательную экзекуцию. После этого все в группе чуть ли не боготворят Вас. А сегодняшний вопрос о девушке-беженке? А самосуд над графским егерем и самим графом? А ошибки в разговоре? Вы иногда начинаете разговаривать совсем другим языком. Русским, но все же другим… Хотя, пьете, как истинно русский.

Валерий Антонович отпивает кофе и смотрит вопросительно на меня. Блин, оказывается накосячил, и достаточно много. Ладно, будем отбиваться…

— Вы меня в чем-то подозреваете? Да, рос тихим благовоспитанным юношей, попав на фронт, растерялся, и только контузия помогла понять что такое война. После нее в голову стали приходить все мысли, которые Вам докладывал. И, замечу, ни разу еще не подвел. Священник — тоже человек, и тоже может ошибаться. Что же касается подчиненных, то они такие же люди, как мы. И если я веду их в бой, то должен быть в них уверен. Вспомните Лермонтовское «Слуга Царю, отец солдатам». Графский егерь — остатки романтического робингудства. Насчет почерка, — после контузии изменилась моторика рук.

— Я, признаться, стал подозревать Вас в принадлежности к какой-то революционной организации, но потом понял, что неправ. Но Вы — все-таки другой человек. Согласитесь, Денис Анатольевич, у меня есть основания для беспокойства. Одно дело, когда есть сомнения в стабильности модуса операнди командира небольшой группы и совсем другое, если речь идёт, например, о кандидате на должность командира роты. Особой роты. Вот я и хочу, чтобы Вы развеяли мои сомнения.

— Позвольте, господа, я Вас перебью. — Подает голос Михаил Николаевич, до этого сидевший молчаливым наблюдателем. — Денис Анатольевич, я по смежной специальности — психиатр, и могу авторитетно заявить, что при контузиях, конечно, бывают изменения в моторике и поведении, но не на таких глубинных уровнях сознания. Если отбросить в сторону всякую мистику, создается впечатление, что в тело прежнего Гурова вселился другой человек.

И еще, первые несколько дней в госпитале Вы были без сознания и бредили. Причем бред был таким странным, что меня позвали послушать. Это были не бессвязные слова, а вполне конкретные фразы. Но смысл их ни мне, ни Валерию Анатольевичу непонятен. Я записал несколько для памяти. Может быть, поясните нам что это такое?

На стол из кармана халата ложатся несколько листков. Читаю… и… охреневаю! Профессорским почерком написано: «Товарищ майор, дежурная смена 2-го отдела… Куб-Контур в семиградусной зоне… Сеанс управления по ноль-ноль-третьему окончен… Поправки в шкалу времени введены… Относительная нестабильность пять на десять в минус двенадцатой…». ПИ…Ц! ПРИПЛЫЛИ!..

Медленно и очень осторожно, как очень хрупкую вещь, кладу листочки на стол. Глаза собеседников, кажется, просверлят меня насквозь. Валерий Антонович напряжен, готов вот-вот вскочить… Таким же медленным движением наливаю в рюмку коньяк, выпиваю…

Ну и что делать? Отбрехиваться дальше? Типа, не понимаю, о чем Вы? Думай, голова, думай!..

Чтобы потянуть время, достаю папиросу из портсигара, взглядом испрашиваю разрешения старшего по званию. Получив разрешение, закуриваю. Ну, и что делать будем? Если играть в несознанку, или рассказывать сказки о снизошедшем откровении свыше, то остаюсь странным младшим офицером с непонятными мыслями-тараканами в голове, который пока дает неплохой результат. А дальше? Втемную капитана использовать не получится, будут вопросы. Причем чем дальше, тем больше…Валерий Антонович — не тот человек, который удовольствуется сумбурными объяснениями. Генштабист, аналитик, ему все нужно разложить по полочкам. Всякие двусмысленности и недоговоренности только усилят подозрения…

Дым колечком в потолок, взгляд туда же… Еще одна затяжка… Ох, блин, начальственное терпение испытываю. Сейчас как взорвется господин капитан!.. Мало не покажется!..

Хорошо, если рассказываю все начистоту, что будет? Или сочтут сумасшедшим и отправят в дурдом, или поверят. Пусть и не сразу. Особенно, если смогу на вопросы четко ответить, не размазывая кашу по тарелке. А если Бойко поверит, он сможет подключить все свои возможности, их не может не быть. Цель-то у нас одна. И стоим мы по одну сторону баррикады…

Последняя затяжка… Ну и что делать будем?.. Как ни крути, второй вариант лучше. Не считая опасности попасть в гости к Наполеону и другим веселым обитателям желтого дома…

По глазам вижу, пауза затянулась… Вдох, выдох, и как с обрыва в реку…

— Хорошо… Я понимаю, что это будет выглядеть почти невозможным… но, пожалуйста, доктор, не зовите санитаров со смирительной рубашкой… Я — не сумасшедший… Я… Я — Журов Денис Анатольевич, 1977-го года рождения… Старший лейтенант Военно-Космических Сил Российской Федерации… Как и зачем сюда попал — не знаю…

Немая сцена. Собеседники смотрят на меня очумелыми глазами, потом уже Валерию Антоновичу требуется коньячный допинг, а доктор переводит взгляд поверх меня куда-то в пространство. Сидит так минуты две, потом, словно очнувшись, обращается к Бойко, который уже успел выглянуть в коридор на предмет отсутствия лишних ушей и поплотнее захлопнуть двери: