Моя жизнь как фальшивка - Кэри Питер. Страница 25

– Сядь рядом, Микс.

– Ужасно выгляжу, а? – Я опустилась на банкетку, подставляя голову для осмотра.

– Милая девочка моя, ты так красива, что не сумеешь изуродовать себя, как бы ни старалась. Помню, как ты вернулась из Уэльса после того, как тебя выперли из «Леди-Маргарет-Холл» [63]. Словно дикий зверек, пахла козами, репей в волосах – и все равно ты не выглядела ужасно.

Когда Слейтер произносил комплименты, он уже не мог остановиться, но я посмотрела на него в упор и заставила опустить взгляд.

– Но все-таки, малышка, завтра в Лондоне тебе стоит заглянуть в «Сэссун». Молли всегда ходит туда. Она сможет записать тебя вне очереди.

– Завтра?

– Завтра тринадцатое. Завтра мы уезжаем, четырнадцатого будем в Лондоне.

– Но мы так и не поговорили, – пролепетала я и неожиданно для себя разрыдалась. – Вы все время прячетесь от меня. Бросили тут одну. Я вас не понимаю. И вообще, я не поеду. Не могу. Нужно закончить дела в Куале-Лумпур.

– Какие дела, дорогая?

Если б я призналась, с ним бы приключилась истерика. Я лишь покачала головой.

– Какие дела? – Слейтер потянулся к моей руке, я не отнимала ее, но слезы не унимались. – Микс! – сказал он. – Я был занят. Ты уж извини.

– Чем занят, Джон?

Он причмокнул губами, и я сообразила: быть Слейтером отнимает много времени.

– Только не пишите об этом в «Нове», – предупредила я. – Кому охота знать подробности?

– Полно, Сара, не плачь. Какая тебе разница, что я делал? Ты же меня терпеть не можешь. Издавна.

– Я не обязана любить вас, черт побери!

В груди скопилась скорбь – черная, густая, омерзительная даже для меня.

– Ты обещал поговорить, – повторила я. – За этим я и поехала.

Слейтер осторожно обнял меня, помог мне встать.

– Хорошо, – сказал он. – Пойдем?

– Нет, нет! Мы должны поговорить, Джон.

– Да, – согласился он.

Оставив на столе машинку с бумагами, он повел меня прочь и не убирал руки с моего плеча, пока мы не сели в такси.

Теперь я знаю, что он повез меня на Джалан-Петалинг, а тогда видела лишь какой-то ночной рынок, где было многолюдно и шумно, я не разбирала его слов, и в итоге Слейтер завел меня в убогий ресторанчик с мокрым цементным полом, где посетители мыли руки под струей из шланга.

Он заказал пива, нам подали огромное блюдо хрустких креветок. Слейтер съел парочку, но больше смотрел, как ела я.

– Кажется, я знаю, о чем ты хотела поговорить, – начал он. – Ты ведь понимаешь: я и сам хочу.

Рот у меня был забит креветками. Я не могла остановиться, разжевывала головы и хвосты, давилась, когда в горле застревали мелкие клювы.

– Какой вопрос интересует тебя в первую очередь?

Я на миг прервала безумный пир.

– Порой я воображала, что вы – мой отец, – сказала я.

Слейтер рассмеялся.

– Но у меня глаза Бычка.

– И волосы тоже его, очень даже красивые, я бы сказал, густые, пышные. Не надо их так уродовать.

– Я не знаю, почему она это сделала.

Слейтер напряженно слушал. Взгляд его был внимателен и требователен, глаза, средоточие его сексуальной привлекательности, четче выделялись благодаря складам на лбу.

– Ты ее бросил, – продолжала я. – Так или не так?

– Микс, милочка, как я мог ее бросить? У нас с ней ничего не было.

Но ведь он имел стольких женщин, даже сейчас, этим и славился. Он поимел мою мать, вогнал член по самые яйца, этот образ преследовал меня всю жизнь.

– Неправда, Джон! Вы сами знаете: неправда. Даже тогда, в девять лет, я прекрасно видела, что между вами происходит.

– И что же?

– Разве дети слепы? Я видела, как она тебя целовала. Вы думали, ребенок не обращает внимания на такие вещи? Стоит папе отойти, и мама целует чужого дядю с такой жадностью, словно хочет скушать его на завтрак. Она целовала вас прилюдно, перед всеми. Вам обоим насрать было – пусть все смотрят.

– Господи боже, – вздохнул он. – Бедная малышка.

– Та малышка давно умерла, Джон.

– Сколько раз твоя мама целовалась со мной, по-твоему?

– И думать об этом не хочу. Мне при одной мысли дурно делается. Терпеть не могу секс. Неудивительно, правда?

– Ты помнишь, как она целовала меня?

– Да.

– Это случилось один раз.

– Не смешно.

– Один раз. Ты запомнила этот единственный поцелуй. Твои родители устроили прием в саду в честь Хэммондов. Ты помнишь это, да? Много собралось людей, всех я даже по именам не знал. Бычок тогда ввязался в съемки фильма. Деньги дал Скотс – «эдинбургский разночинец», как выражалась твоя мать.

– Вряд ли я могла забыть, а? В тот день мама покончила с собой.

– Твой отец повел молодого актера – как его бишь, Тревора Робертса – в конюшни, посмотреть лошадей.

– Я все помню, Джон.

– Значит, ты помнишь, что папаша плохо себя вел, и мама очень огорчилась.

– Что ты хочешь этим сказать?

Джон помолчал.

– Подумай сама, – предложил он.

Я подумала: боже, да Слейтер ни шиша не понимает! Каждая подробность того дня отпечаталась в моей памяти: прелестный денек, ясное английское небо подернуто влажной дымкой, галлюциногенные мамины клумбы. Последнее предвоенное лето. Ласточки недавно вернулись, восстанавливали гнезда под карнизами «Коттеджа садовника» – так мы называли этот флигель, пустовавший уже много лет.

Собрались еще не все гости. Небольшая группа, с полдюжины человек, любовалась прудом. Приземистый широкоплечий шотландец в дорогом пиджаке – насколько я понимаю, это и был наш инвестор – швырял в пруд гальку. Один плоский камешек подпрыгнул десять раз. Я следила в восторге, как взрослый дядя нарушает строгие мамочкины правила. Оглянулась, проверяя, как мамочка восприняла это безобразие, и увидела: мама перед садовой беседкой мусолит Джона Слейтера – засосала его губы в свой рот.

– Выходит, папочка плохо себя вел? – в ярости переспросила я, доев последнюю креветку.

Слейтер взмахнул рукой, и толстуха в фартуке подошла к столику прибрать тарелку. Джон затеял с ней разговор, как он обычно делал – не поймешь, о чем.

Мне и дела не было. Я повторила: бессмысленно разубеждать меня в том, что я видела собственными глазами.

– Право, дорогая, не стоит детям заглядывать в родительскую спальню, как ты считаешь? Надо ли тебе все знать?

– У нас и лошадей-то не было. Что папа собирался показывать этому актеру в конюшне?

– Это «да» или «нет»?

Я не на шутку разнервничалась, но отступать не собиралась.

– Только не лгите, – попросила я. – Я выдержу, если буду уверена, что все – правда. Поклянитесь.

– Торжественно клянусь: я скажу тебе правду – если ты действительно этого хочешь.

– Хочу.

– Хорошо, дорогая. Дело в том, что твой отец отличался довольно-таки всесторонними вкусами.

– Что это значит?

– То и значит – никакой разборчивости. Всем известно, как он увлекался женщинами, однако и юнцов не обходил вниманием. Твоей маме это было известно. Она подозревала, что у нас с ним связь.

Вроде бы эта новость меня вовсе не огорчила, хотя, признаться, ничего подобного я не ожидала. Справедливо ли было это подозрение, спросила я.

– Это не по моей части, но твой отец меня любил, и она это знала. Когда он повел Робертса «посмотреть на лошадей», ей, видимо, померещилось, будто все догадываются, в чем дело. Такое унижение для нее. Вот почему она поцеловала меня, понимаешь? Я подвел твою маму – я растерялся. А нужно было ответить на поцелуй, поддержать ее – вот что с тех самых пор не дает мне покоя. Но я отвел ее руки, и она впала в неистовство.

– Ничего подобного.

– Так все и было, дорогая моя девочка. Можешь мне поверить – все эти годы я простить себе не могу. Знаешь, что она сказала мне напоследок? «Ублюдок ты, Джеко, мудак поганый!»

– Моя мама никогда так не говорила.

– В тот день сказала, Микс.

24

– Мы все изрядно выпили, – продолжал он, – а потому сначала никто не всполошился. Только отчетливо помню: меня удивило, когда заработал двигатель «армстронг-сиддли». Здоровенная, капризная зверюга, дергает на ходу, мотор глохнет средь бела дня. Но в пруду мотор знай себе ревел, пуская огромные жирные пузыри из выхлопной трубы, и, похоже, выключаться не собирался.