Моя жизнь как фальшивка - Кэри Питер. Страница 8

– Да нет же. Ничего подобного.

Он покосился на меня со звериной подозрительностью, но, разумеется, продолжил рассказ – ведь ради этого он и пришел, – лишь изредка прерываясь, чтобы отщипнуть кусочек сэндвича. И эта его манера тоже напоминала повадки бродячих собак и кошек, никогда не забывающих об осторожности: лакомство может оказаться приманкой в капкане.

8

– МОЖЕТ, Я И ЗАВИДОВАЛ, – продолжал Чабб. – Но я посылал в «Личины» свои стихи, и Вайсс, потянув с полгода, отверг их. А стоило ему получить первые две фальшивки «Боба Маккоркла», и уже через неделю ответ пришел в абонентский ящик почтового отделения Таунсвиля, который я арендовал специально для такого случая. Вайсс из кожи вон лез, точь-в-точь рак перед линькой. От волнения у него аж руки дрожали, почерк не разобрать. «Полагаю, стихи вашего брата имеют огромное значение для нашей литературы. Я был бы счастлив, если бы вы выслали мне все сохранившиеся плоды его музы». «Плоды музы», господи помилуй. Это он Беатрис пишет: «плоды музы»! Вот жидяра.

– Что ж, вы расставили ловушку специально для Вайсса. Разве он виноват, что так легко попался? – сказала я.

– Да, виноват-ла. Поначалу я только его и винил во всем.

– Вы пытались его уничтожить.

– Нет! – с неожиданной яростью выкрикнул Чабб, и голос его разорвал тишину фойе, словно клич разносчика, так что из-за стойки регистратуры выступил китайский джентльмен с непроницаемым лицом, в свободного покроя костюме и встал, наблюдая за нами, сцепив руки где-то возле паха. – Нет! – Водянистые глазки вдруг сделались льдисто-голубыми. – Прошу вас, не надо.

– Мистер Чабб…

– Нет! – повторил он. – Вы совершенно не правы. Я не хотел причинить ему зло. И не помышлял.

– Но он же умер! – сердито настаивала я.

Чабб так посмотрел на меня, что я почти испугалась – в радужке его глаз проступили белые прожилки, словно трещинки во льду.

– Я любил Вайсса, – попытался он объяснить. – Я хотел ему только добра. Ему всего-то был двадцать один год. Он так отчаянно гонялся за модой. Но – неужели вы не понимаете, мем? Мальчишка писал чушь, издавал чушь. Разве так можно? Выходит, истина была мне дороже дружбы.

Он поглядел на меня, словно ожидая поддержки. Я промолчала.

– Думайте, что хотите. Я отстаивал истину. Эти люди гонялись за последней модой. Не видели сути – лишь бы скорей, скорей. Истина погибала, если еще не умерла. Смысл из поэзии ушел, мастерство разлагалось.

– «Эти люди» – то есть, евреи? – уточнила я.

Чабб запнулся, и по его замершему взгляду я не смогла угадать, попало мое замечание точно в цель или я дала маху и напрасно обидела его.

– Вы читали стихи Маккоркла? – спросил он наконец. – Нет? – Подавшись вперед, Чабб положил мне на руку ладонь. Она была неприятно влажной. Я замерла, пока он ее не убрал.

– «Болота, – насмешливо загнусавил он, – канавы и лужи, застойные воды, рассадник…» Вот они, гениальные строки юного Боба Маккоркла. Как вам?

Естественно, я промолчала.

– «Застойные воды, рассадник». Знаете, откуда он это взял?

Я покачала головой.

– Из армейской инструкции по борьбе с москитами. Как видите, ничего это не значит-ла. А второе стихотворение, которое я послал Вайссу, «Разговор с Джоном Китсом», начинается так: «Я злился на тебя, мой брат…» Явный плагиат. Любой образованный человек сразу догадается, откуда украдено.

Меня раздражал этот менторский тон.

– Паунд, – сказала я. – «С тобою заключаю мир, Уолт Уитмен, тебя достаточно я ненавидел». [31]

– Вот именно, – подхватил он, – а послушайте, что пишет Маккоркл Китсу: «Я злился на тебя, мой брат, Припоминая, что Ленин говорил, Когда уж смертный мрак ложился на чело: „Эмоции работать не умеют“». Разумеется, подобной чуши Ленин не говорил.

Брови заломаны, обтрепанный воротник далеко отстает от горла – сумасшедший, да и только. «Пусти, седобородый шут!» [32]

– Никак не могу согласиться, – заявила я. – Цитата из Ленина вполне остроумна. И первая строка вовсе не совпадает с Паундом.

Конечно, тем самым я – отнюдь того не желая – сделала комплимент Чаббу. Так легко забывалось, что на самом деле автор стихов – он. Мой промах отнюдь не ускользнул от Чабба – на миг по лицу старика скользнула усмешка, и он сделался похож на хитрых бродяг, являвшихся к черному ходу усадьбы Хай-Уиком с просьбой выслушать историю «великой трагедии, постигшей меня, мисс».

Но к чему разыгрывать цинизм? Я жаждала выслушать историю великой трагедии, и Чабб это отлично понимал.

– Если б те первые стихи Маккоркла я подсунул вам, вы бы сразу почуяли неладное, точно вам говорю, – польстил он.

– Мистер Чабб, вы не имеете ни малейшего представления о моих критериях отбора.

– Аийя! Я видел ваш журнал.

– У вас не было времени просмотреть его – вы сами так сказали.

И вновь, не зная что ответить, он молча уставился на меня.

– В общем, – выговорил он наконец, – Вайсс отписал крошке Беатрис, и та, – Чабб вновь пустил в ход жуткий провинциальный выговор, – «была как нельзя более счастлива предоставить всю информацию о брате, какая вам может понадобиться». Лучше бы она не вступала в переписку, но обратного пути не было. Боб Маккоркл во что бы то ни стало желал появиться на свет. «Я не сумела остановить Боба, когда в четырнадцать лет он решил бросить школу, – писала Беатрис, – и после этого он непременно хотел работать. Мне всегда казалось очень глупым, что он так и не получил аттестат»… Вот так она писала редактору-ла. Очень вежливо. С глубочайшим уважением. Разрешите понести за вами шляпу, как говорят в наших краях… «Я так рада, что стихи показались вам пригодными для публикации. Я и подумать не смела, что они интересны заморским читателям».

По словам Чабба, сочинять эти письма было даже увлекательней, чем сами стихи. От писем так и разило пригородом. Кошачьей мочой в загородках из бирючины, протечками газа, всей застоявшейся вонью мещанского быта.

– Беатрис, кажется, немного похожа на вашу мать? – спросила я.

Кроме чая, мой собеседник ничего не пил, но сейчас он вспыхнул гневом мгновенно и безудержно, словно пьяный.

– Слишком умная-ла! – прошипел он.

Я вспомнила предостережения Слейтера, поспешно подписала счет и взяла в руки сумочку.

– Релекс, – настойчиво попросил Чабб. – Пожалуйста. Я плохо себя вел, я понимаю. Честное слово, больше не буду.

– Спасибо, мистер Чабб, мне было очень интересно.

– Так вы – та самая Сара Вуд-Дугласс? Вы писали для «Таймс» об убийствах Кристи [33]? Это же вы? И какой у меня был шанс, что однажды вы пройдете джалан-джалан мимо меня? Да еще с Джоном Слейтером? И чтобы я в этот момент читал Рильке? Один шанс на миллион, но поверьте мне, мем, я сидел тут и ждал вас последние одиннадцать лет.

Не в последний раз этому человеку удалось приковать меня к месту. Я так и замерла, держа в руках сумочку, я не могла уйти ни от его умоляющего взгляда, ни от соблазнительного свертка, все еще лежавшего на столе.

– Я ведь не только о поэзии вам расскажу, – сказал он. – Тут дело похуже-ла. Сядьте.

9

ЭТО МНЕ ОН ВЕЛЕЛ «СЯДЬТЕ», но вместе со мной команду исполнил и Джон Слейтер, только что возникший из ниоткуда: плюхнулся возле меня, покровительственно обнял за плечи своей длиннющей рукой, вытянул под столом длинные голые ноги. Чабб поспешно убрал свою приманку в целлофане.

Вертикальные морщины над переносицей, словно капля уксуса, не давали Слейтеру выглядеть сладеньким красавчиком. Благодаря этим складкам отчетливее проступали ясные, очень живые глаза, и казалось – лоб наморщен праведным негодованием. Иной раз эти извилины и борозды придавали его лицу свирепость, да и сама по себе крупная фигура Слейтера могла устрашить Чабба. Очевидно, Джон явился именно с целью прогнать его.