Медовые яблоки (СИ) - Романова Наталия. Страница 16
— Она же девчонка совсем! Да что же, не мог найти постарше, чтобы школу Хотя Бы закончила? Что ты теперь делать-то собираешься? А? Я тебя спрашиваю.
Если бы у Андрея была хоть одна, хоть какая-то мысль о том, что он собирается теперь делать, он бы ответил…
— Ты… женишься?
— Я… я… не… — отчего Андрею стало невыносимо вести дальше этот диалог, невыносимо отвечать на вопросы, на которые он сам не знал ответы, вопросы, которые жалят, как осы.
— Что ты его дергаешь, мать? — Роман Никодимович. — Вишь, на парне лица нет, ничего, годок пройдет, отучится, сыграем свадебку… все по-людски чтобы.
— Да кто ж её отдаст за Андрея-то нашего? Отец её? Ты вспомни… ты подумай… Ох, господи, позор-то какой. Да что ж тебя все из крайности в крайность бросает, бестолочь ты!
— Чего ж не отдаст-то, что мы нелюди?
— Да ты посмотри на неё, она ж куклёнок, как есть куклёнок!
Весь этот разговор Андрей молчал, не имея сил возразить, не зная, что ответить на упреки матери, смотря исподлобья, решил просто уйти, чтобы не слышать…
— Оставь его мать, не видишь…
— Да вижу я, Рома, вижу! Ох, ты господи, горе-то какое… да что же это… сглазили нас, Рома, сглазили, — утирая слезы уголком фартука.
В тот день Мария Степановна, одевшись нарядней, выбрав платок, отправилась в церковь. Она не была верующей, скорей суеверной, как всякая женщина остро чувствующая боль своих детей, боль, которую они еще не осознавали, искала помощи у внешних сил, не видя, не ощущая в себе этой силы, когда как она была заключена в крепких руках, поднявших трех сыновей, ласковый руках, балующих внуков, во все подмечающем взгляде и извечном материнском страхе за своих детей.
Еще было остро воспоминание, как Серега, средний её сын, всегда отличающийся легким нравом, расстался со своей Мариной-Маришкой, веселой девчушкой с золотистыми кудрями. Расстался по своей вине и глупости, так и не простив себя, не позволив Маришке простить его, став в одночасье хмурым, малоразговорчивым, смурным…
Сколько слез пролила Мария Степановна, сколько поклонов набила в старой церквушке не знает никто, даже Роман Никодимович, но отошел Серега… ожил, привел в дом Викторию — красивую какой-то холодной, чужой красотой, статную, молчаливую и, казалось, высокомерную, но стоявшую рядом с мужем, державшая его за руку, с молчаливым согласием вступающая в их уклад, родившую двух ребятишек на радость Сереге и дедам.
Виктория так и не стала для них родной, да и по всему было видно, что не хотела, но Мария Степановна уважала свою среднюю невестку, а, возможно, даже и побаивалась иногда, таким холодом веяло от неё. Только какое это имело значение, если Серега ожил… Большего и желать-то грешно, думала Мария Степановна.
У старшего Митьки тоже не сложилось с первой женой, уехала, увезя внука Колю, по которому скучала Мария Степановна, отправляя посылки, а порой и деньги на имя бывшей невестки.
А теперь она отчетливо увидела этот потерянный взгляд у Андрея, своего младшего, самого шалопутного и самого любимого, что греха таить, сына.
— Сглазили нас, Рома, сглазили, — быстро приговаривала Мария Степановна.
Андрей не придавал значения реакции матери, её вздохам, он эгоистично был рад тому, что ему больше не задают неудобных вопросов, как бы смирившись с положением дел, с тем положением, с которым Андрей сам мог смириться не без труда и усилий.
Мария Степановна на ногах с самого утра, встав еще засветло, она начала суетиться на кухне, столько надо было приготовить, сделать, накрыть, угостить. Так же, с самого утра стали подтягиваться сыновья с семьями, привозя с собой шум и топот детских ножек по дому и во дворе, когда детские ручонки, в незамысловатой попытке помочь, роняли, крошили, мяли и перепутывали планы взрослых на спокойное приготовление к торжеству.
Отвлекаясь на воздушные шары, что сейчас развешивал дедушка по всему двору, не сколько для украшения, сколько на радость внукам.
— Андрей, ты Лизавету позвал?
— Зачем? — Андрею совсем не хотелось из дня рождения матери устраивать смотрины Лизы, на что смотреть-то… И без того всё всем известно, в маленьком городке не бывает тайн, соседям и семье порой известны мельчайшие, самые интимные подробности жизни горожан, а уж когда никто и не строит тайны, как Андрей не строил тайны из своих отношений с Лизой, то и вовсе все, как на ладони.
— Как зачем? Не чужая она… Нехорошо это, не по-людски, приводи и бабушку её тоже. По-соседски что не зайти? — поделясь своей нехитрой логикой, рассуждала Мария Степановна. — Уж как там сложится — жизнь покажет, а сейчас… господи благослови… — это уже себе под нос, сосредоточенно чистя картошку.
Он привел. Старенькая сухонькая Егорова чувствовала себя неуютно, мостясь на краешке стула, по всему было видно, что она отвыкла от шумных застолий, от большой семьи, да и не было у неё такой семьи-то. Дочь да муж, и те уже покинули этот мир, оставив щуплую старушку доживать свои дни в чистеньком и нарядном доме, проводя летние дни в огороде, а зимние за чтением газет, которые она исправно выписывала на почте.
Роман Никодимович не скупился на угощение и вино для гостьи, и вскоре старческие, морщинистые щеки разрумянились, Егорова уже прямо сидела на стуле и что-то с оживлением обсуждала с Машей.
Лиза же выглядела, скорей, испуганной, чем смущенной. Она смотрела большими синими глазами на многочисленных родственников Андрея, держа на руках трехлетнего Семёна, который не терял времени даром и не только оккупировал все внимание нового человека в его окружении, но и объявил, что когда он вырастет и станет человеком-пауком, сразу женится на Лизе. Настолько красивой показалась ему девушка и особенно пожарная машина с зелеными колесами, которую нарисовала Лиза. Кто осудит малыша за такое искреннее желание прибрать к рукам девушку, умеющую рисовать пожарные машины.
Все шумели, говорили одновременно, при этом каким-то невероятным образом слыша друг друга, перебивали, передавали овощи, хлеб и детей через стол, улыбались чему-то, смеялись громко и раскатисто, обсуждая последние новости из жизни друг друга.
Порой Мария Степановна поднималась, чтобы донести еды на стол или вина, но всегда её останавливали невестки, со словами «посидите мама, сегодня ж ваш день рождения» бежали в дом, хозяйничая на кухне, приносили все, что нужно и даже сверх того. Мария недовольно фыркала, пряча в уголках глаз счастливую ухмылку.
Пока не стемнело, не включили фонарь, который освещал двор, делая из людей, сидящих под ним, яркие цветные пятна с причудливыми тенями.
Семен так и не покинул рук Лизы, уснув итоге, Андрей было хотел забрать его, все же Семка был увесистым пацаном, по росту и весу превышающим все нормы, будто кому-то есть дело до этих норм, когда ребенок растет счастливым, с хорошим аппетитом и сном, но Лиза сказала, что все нормально.
И было что-то такое в его маленькой, которая держала крепко спящего малыша на коленях, покачивая ими, что Андрею стало невыносимо больно где-то в груди, почувствовав снова время под пальцами, ревность к этому времени, ко времени, которое будет потом… Почти задохнувшись от паники, охватившей его, он переходит на известную ему территорию, шепча на ушко:
— Лиза, у тебя такие сладкие губки… уммм… ты дашь мне свои губки, Лиза? И шейку… да, ты дашь мне лизнуть твою шейку… тут, — дуя, — и тут… Лиза, ты знаешь, что у тебя невероятно сладкие соски… только я никак не могу решить, левый или правый… ты дашь мне определиться? — с удовольствием наблюдая за румянцем, что поднимается по шее, вверх, к лицу… — Оооо, я забыл о главном, самом главном сладком месте… Лиза, ты позволишь…
— Ты очень умный, Андрей… — так же шепотом, — очень умный… да… и опытный, — смотря лукаво, пряча улыбку, — и я подумала… ну… решила спросить тебя…
— Что?
— Про минет…
— Что?
Охр… Черт… про… да… ДА! Поможем, чем можем…
— Так что ты хотела знать? — невозмутимо.
Да, блять, я спокоен, как Моисей, раздвигающий воду…