Медовые яблоки (СИ) - Романова Наталия. Страница 27

— Так ты опоздаешь, — начиная покачивать бедрами в такт пальца.

— Я хочу тебя, Лиза….позволь мне…

— Я… ааййй… оу… опаздываю…

Никуда ты не опаздываешь…… ну же…… давай… маленькая……

— Нет? — глаза в глаза через зеркало.

— Нееетт, — продолжая двигаться, ослабевать в руках…

Какое нет… ну, какое нет…… ты же хочешь, ты сейчас растаешь…… ты посмотри… это НЕ нет… маленькая……

Я не могу больше слышать НЕТ… Моя……

Отрывая маленькую от пола, одним шагом оказавшись на кровати, целуя глубоко, рвано, на грани осознания уже теряя контроль над своими руками, своим пониманием, своей силой, продолжая ласкать, ритмично, ровно под покачивания бедер…

— Лиза, давай НЕ нет!

Смотря словно через пелену тумана, похоти, злости на девушку, которая так близка к своему освобождению от пут желания… желания, которое он породил и его желания, которое натыкается на упрямое «нет» уже три недели.

А вот уж ХРЕН…… и тебе НЕТ… маленькая де во ч ка……

Резко отрывая руки, облизывая пальцы, смотря в глаза с широкими зрачками, которые смотрят прямо в глаза Андрея, из синевы кажется, сейчас пойдут слезы разочарования, от того, что оборвали, сбили…

Неприятно, правда, маленькая?

Придавливая плечики двумя руками в подушки.

— Скажи мне, Лиза.

— Что?

— Ты знаешь что, не надо врубать дуру, потому что ты не дура!

— Я опаздываю… — всхлип, прячет глаза со слезинками в уголках.

Злость, какая-то глухая, давящая, как пуховое одеяло, лишающая дыхания, горькая, как полынь, злость поднимается из глубин подсознания Андрея. Это то, что сильней его. Это то, с чем он не может справиться сам, сейчас. Сейчас он может только контролировать свою силу, чтобы не сжать одной рукой эту хорошенькую головку с синими глазками и не раздавить её нахрен, потому что нужно "да", потому что нужны ответы. Сейчас.

Ему осточертело молчание, ему осточертели отведенные глаза, ему осточертело тело маленькой, которое отправляет по позвоночнику Андрея совсем другие сигналы, очевидные, красноречивые сигналы, которые так противоречат этому гребоному "нет".

— Скажи мне, Лиза. Скажи. Сейчас, что бы это не было.

— Я опаздываю…..

— Ты, блядь, три недели опаздываешь? Ночами опаздываешь? Днями? Скажи, сейчас же!!

— Что?

Как заговоренная… это хреново колесо для мыши… крутится…… нет… нет… нет… почему нет…

Придавливая сильней, возможно до синяков, у маленькой очень нежная кожа.

Невероятно нежная, белая, с россыпью веснушек, её бы боготворить — эту кожу, этот аромат яблок, который застыл в солнечном сплетении Андрея вместе с ужасом от собственных рук, что придавливают, сжимают.

— Лиза, что с тобой, почему три недели нет? Почему ты снова проводишь ночи на этой хреновой подушке? Лиза, три недели — это дохрена для молчания. Рассказывай.

— Я опаздываю, — сквозь слезы.

Это нахуй уже не смешно……

— Три недели…

— Ты не можешь потерпеть три недели, Андрей? — начинает злиться.

— Я. Могу. Потерпеть. Три. Недели. Лиза. Я хочу знать почему? Почему? Я хочу знать, что с тобой, Лиза. Просто расскажи мне! Всё! Расскажи! Мне!

— Я опаздываю, — злясь, давясь слезами в синих глазах, пытаясь скинуть руки Андрея, руки, которые в сто крат сильней и без доброй воли обладателя не оставят тело маленькой. Но нет никакой доброй воли, нет вообще никакой воли, только чтобы не раздавить, не сжать, не сломать. Есть злость, глухая.

— Лиза… — придавливая сильней, — Лиза, ты никуда не пойдешь, ты никуда не поедешь, пока не скажешь…

— Я….. - всхлип.

— Ну?

— Я опаздываю!

Твою Ты Богу Душу Мать!!

Вставая рывком, вместе с Лизой, которую так просто удержать одной рукой, пока её ножки просто болтаются, не доставая до пола.

— Что из того, что я сказал, ты не поняла, Лиза?

— Я… я… я могу… ну… найти компромисс… я не подумала….. я могу… — всхлип.

— О чем ты?

— Я… я… — вырываясь из ослабевшего захвата, вдруг опускаясь на колени, протягивая руки к резинке пижамных штанов Андрея, под его недоумевающий взгляд, под его желание…

О…… ну, давай так…

Опустив руку на затылок Лизы привычным жестом, встречаясь с синими глазами в которых плещется… злость? Испуг? Отчаяние, какое-то жуткое отчаяние затопило глаза маленькой, отчаяние переливалось оттенками синими, серого, отражалось в карих прожилках, в маленьких сосудиках, которые стали отчетливо видны, отчаяние отражалось в веснушках, в локонах волос, что свисают ровно над сосками, в белой коже, которой бы поклоняться, в аромате яблок, которое вышибает дух у Андрея, нокаутируя точно в цель.

Опускаясь на колени, захватывая ладонями заплаканное личико.

— Лиза, я не насильник. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Я хочу знать, что происходит… Но я не… Лиза, всё, ты действительно опаздываешь, — вставая, поднимая под мышки, ставя на пол, — собирайся, там кофе, всё как любишь ты. Ты помнишь? Я пойду, отгоню машину… вчера подпер тебя рабочим грузовиком.

В изнеможении, в оцепенении, в онемении, под синий взгляд на фоне трех оттенков синего выходит из спальни, из кухни, мимо огромной веранды, мимо корявых яблонь, мимо фонарей, освещающих газон ночами, к илистой речке, чтобы опустить голову в эту полугрязную воду… чтобы отпустило… ушло… невозможно больше… чтобы вечером снова поговорить, уже спокойно. Потому что три недели — это много для нет. Потому что три недели — это много для подушки рядом с унитазом в ванной комнате. Потому что Андрею нужны ответы, и он их получит, какими бы они не были.

Ему надо на работу, но он не может сдвинуть себя с места… никак. Сославшись на мифическое плохое самочувствие, просто сидит дома, на стуле, крутя в руках кружку с изображением смешной лягушки. Лиза влюбилась в эту лягушку, впоследствии изрисовав стены своего «кабинета» такими же лягушатами. Кабинет — очень громкое название для маленькой комнаты, заставленной картинами, банками с кистями, валяющейся ветошью. Это едва ли не единственная комната, где Лиза не убирается практически никогда. Пыль соседствует с карандашами, пустыми тюбиками краски и лягушками на стенах.

Во всем остальном доме поддерживается почти идеальный порядок, и Андрей порой опасался поставить не туда тарелку. Почти, потому что порядок не распространялся на утро. Утром Лиза могла переступить через любые «не там» оставленные тарелки, чашки, кружева, она оставляла за собой непередаваемый разгром в ванной, будто там умывалась рота солдат, а не его жена, и как ей это удавалось…

Жена… они так и не оформили свои отношения официально, давая повод для причитаний матери, которая не упускала шанса вздохнуть, а то и всплакнуть «когда же распишитесь-то, а?», но на пальце Андрея красовалось довольно массивное обручальное кольцо.

Маленькая оказалась ревнивой, нет, Андрей не давал поводов, никогда, но было его прошлое, и был маленький городок, и была какая-нибудь соседка, кума, прохожая, которая непременно скажет его маленькой: «Смотри, смотри, бывшая твоего пошла». Даже если он не помнил эту «бывшую», и «бывшей» Андрей не нужен. Было и было… да и было ли? Или: «Это Светка, Андрюха-то твой, когда подрался в бильярде, увез её и её подружку, да… представляешь, двоих… ох…».

Каждый раз эти разговоры заканчивались слезами Лизы, каждый раз Андрей объяснял, говорил, уговаривал, просил прощения… «Лиза, маленькая, пожалуйста, это было до тебя… давно, очень давно…». Каждый раз он слышал «Понимаю», но каждый раз это заканчивалось двухдневным бойкотом. Больше двух дней Лиза злиться не могла.

В тот раз Андрей со своим прошлым превзошел сам себя, он понимал, что, как только станет известно маленькой, его ждут неприятности… Но все равно пошел на это. Сознательно.

Встретив в соседнем городке Зойку, некогда экзотическую, страстную, с поволокой в карих глазах, а теперь вдруг потухшую, ссутулившуюся, он не смог пройти мимо, остановился и только тогда увидел коляску и толстенького малыша, который с энтузиазмом жевал собственную ногу.