Грешный и влюбленный (Древнее проклятие) - Додд Кристина. Страница 69

Темнота позволяла ей спрятать свою любовь, сияющую любовь, она вся так и светилась этой любовью. Да, да, лучше здесь, во мраке, чем в городском доме при свете свечей. Лучше здесь — пусть она и понимает, что после этого он может выкинуть ее на порог ее отчего дома, но зато он не увидит тогда ее боли и муки.

— Ты готова? — Он приподнял ее, и она почувствовала первый толчок — он начал входить в нее. — Силван, прошу тебя, скажи, что тебе нравится?

— Вот как сейчас. — Она подалась навстречу ему, и он заполнил ее всю. — И вот так. — Она поднималась и опускалась в такт его движениям. Он обнял ладонями ее ягодицы, помогая ей в ее перемещениях. Она изгибалась в его руках принимая разные позы, а он проникал в нее все глубже и глубже.

Карету подбросило, и он вонзился в нее, казалось, дойдя до самой сердцевины ее существа. Чтобы не закричать, она стиснула зубы, прикусив мякоть своих губ, и поднималась и опускалась снова и снова. Если внутри кареты и не было слишком много места, то сейчас она этого никак не замечала. Она вообще уже ничего не замечала: ни темени, ни подскакиваний кареты, ничего, кроме Ранда внутри нее и той радости, что пела в ее жилах. Этого было и слишком много, и в то же время недостаточно, это было и прекрасно и мучительно. Ей хотелось, чтобы это все шло и шло — вечно и чтобы это разом остановилось, ибо силы ее были на исходе. Все чувства, которые она когда-либо переживала, взметнулись сейчас в ней, подводя к пределу, перешагнув который она должна была бы взорваться.

А Ранд умолял:

— Силван. Дай мне еще. Дай мне все. — Он напрягся под нею, такой горячей и взбудораженной, какой она сейчас была. — Милая моя девочка. — Он задвигался резче. — Силван. Позволь мне почувствовать тебя.

Похоже, ему казалось, что он воюет, что он ведет битву, что она все еще выдерживает его осаду, что она просто наслаждается своей нынешней властью и пользуется ею, чтобы то сдаваться, то побеждать, И, быть может, так оно и было.

Силван на миг замерла, еле-еле удерживаясь на самом краю сладкого безумия, какой-то горячки, а потом всю ее сотрясли мощные судороги. Каждое ее сокращение втягивало его все глубже и глубже в нее, а каждое его движение внутри нее вызывало новый спазм. Никакие звуки до нее не доходили, она словно оглохла, а Ранд никак не унимался, все подстегивал ее.

— Еще немного, милая. Давай еще. Еще. Ты — чудо. Ты меня высасываешь. Ты, — он напрягся, зная, что завершение его усилий уже рядом, — ты — все, что мне нужно.

Она все еще содрогалась: по телу как будто пробегали волны. Его руки все еще ласкали ее, теперь бережно и нежно, как хрупкую драгоценность. А Силван ни о чем не думала, она только ощущала его запах, его близость, его объятия.

И тут в окне кареты блеснул свет, и Силван оцепенела.

— Лондон. — Ранд тяжело вздохнул. — Уже?

Силван отодвинулась от него так поспешно, что ему пришлось подхватить ее, чтобы она не опрокинулась на сиденье.

— Увидят еще.

— Не хочешь, чтобы тебе завидовали?

В голосе Ранда слышался смех, и она нахмурилась.

— Твои же слуги наверняка все про нас поняли. И это тебя никак не беспокоит?

— Если мои слуги не знают, чем мы тут занимались, то они, значит, глухие. Ладно, посиди пока, а я найду твое платье.

— Глухие? — Она вспомнила стоны, исторгавшиеся из нее, но ведь они были такими тихими… Силван закрыла глаза ладонями. Потом растерянно посмотрела в лицо Ранда, как раз освещенное в этот миг случайным уличным фонарем. — Представляю, в каком виде мое платье! Оно небось все измялось и…

— И, опасаюсь, я на нем как раз стою. Во всяком случае, оно у меня под ногами. — Он подержал шуршащий комок в руках, пытаясь увидеть в этой куче рукава и верх, а потом помог ей кое-как натянуть платье на себя. Он бережно перенес ее на другое сиденье. — Если ты позволишь мне одеться самому, я потом заверну тебя в твой плащ. Плащ прикроет самые страшные изъяны твоей одежды: так что можно будет ввести тебя в дом, не возбуждая любопытства досужих посторонних. — Эти слова он опять произнес очень уж весело, того и гляди рассмеется. — Нам вроде ни к чему пересуды о том, как новый герцог с новой герцогиней добирались до лондонского дома Клэрмонтов.

— Прислуга все равно разболтает.

— Ох, наверное. — Лондонских огней становилось все больше и больше. Богатые дома были ярко освещены, и в этом свете Силван увидела, что его брюки уже застегнуты на все пуговицы, и он успел накинуть сорочку на плечи. Но ни воротничка, ни галстука, увы, как не бывало, а запонки служили украшением пола кареты. В таком виде никакого почтения они внушить никому не могли, и Силван не хотела, чтобы он таким образом ввел ее в свой дом.

Она опять завела свое:

— Можно высадить меня у…

Плащ опустился на ее голову, словно огромная темная шляпа, заглушая ее слова. А потом он освободил ее и, застегивая концы воротника на ее горле, сказал:

— Ты — герцогиня Клэрмонтская. Сплетни тебя не трогают. Герцогство Клэрмонтское всегда оставалось за родом Малкинов, с самого времени основания этого поместья, и никто — даже какой-нибудь ветхий Принни — не скажет, что у него, мол, статус еще выше. Ты сама скоро убедишься, что это мы задаем тон, мы диктуем моду. У меня нет ни капли сомнения, что добрая половина лондонского высшего общества уже завтра ночью начнет совокупляться в своих экипажах. — Он запахнул полы ее плаща так туго, что ее руки снова, еще раз, оказались в западне. — Во всяком случае, высший свет это попробует.

Его радостное настроение показалось ей невыносимым, и она выпалила с насмешкой:

— Да найдется ли кто-нибудь повыше меня во всем этом королевстве?

— Надеюсь, что кто-то да окажется повыше. — Он рассмеялся. — Вот войдем в нашу спальню и увидишь — кто.

Силван покраснела. Вся, от того места, где кончались ее доходящие только до колен чулки, И до самых корней волос.

— Серьезным ты быть не можешь.

Его ладонь коснулась ее щеки, а карета затряслась И встала.

— Поживем — увидим. Лакей постучал в дверцу кареты.

— Можно открыть дверь, ваша милость? Ранд не упустил случая еще раз посмеяться над Силван, понимающе ухмыльнувшись прямо ей в лицо.

— Можно, можно.

В карету ворвался лондонский воздух, и а тот же миг Ранд выскочил на улицу, а потом, уже с улицы, наклонился внутрь и схватил ее в охапку.

Она не могла и пошевелиться, боясь, что обнаружится ее разорванное платье, но на него она все равно глянула осуждающе.

— Да не хочу я.

— Но, дорогая. — Он рывком преодолел ступени перед распахнутой дверью парадного и, чуть помешкав на пороге, шагнул внутрь.

— Помни свой обет.

Ранд наклонился над Силван, раскинувшейся в постели, и, взяв ее голову обеими руками, сказал:

— Четыре раза.

— Что? — Она откинула локоны, закрывавшие ей глаза.

— Вчера ночью в карете я гадал, сколько раз мне придется ублажать тебя, прежде чем ты позволишь снова почувствовать твою радость, ну, когда вся твоя скованность исчезнет. — Она глядела на него широко распахнутыми глазами, а он склонился к ней, чтобы прошептать прямо в ухо:

— Четыре раза мне потребовалось.

— Ты хочешь сказать… Я… — Силван густо покраснела. — Я.., так громко кричала?

— Вовсе нет. Мне очень нравились эти твои стоны. — Он пробежался пальцами по ее слегка раскрытым губам. — Я только хотел знать, сколько преград мне придется еще пробить, прежде чем ты доверишься мне и позволишь любить тебя такой, какая ты есть.

Виноватый вздох был ответом на его слова. Когда он начал вчера ночью, он знал, что есть такие глубины в душе Силван, которые она не захочет перед ним обнажать, но он надеялся, что его любовное искусство сбросит с нее не только ее одежды, но и ее предубеждения, снимет все ее внутренние запреты, так что и душа ее откроется ему тоже.

Но верный ли путь им избран? В самом ли деле женщинам приятно быть игрушкой в руках искусного любовника и полностью подчиняться ему? Может быть, он плохой любовник, а может быть, Силван боится довериться ему?