Скрипачка - Бочарова Татьяна. Страница 14

— Проходите, девочки. — Зинаида Ильинична улыбнулась и поманила гостей за собой в глубь прихожей, где на стене висела переполненная вешалка. — Раздевайтесь и проходите. Не успела прибраться к вашему приходу, так что извините.

— Вы переезжаете? — поинтересовалась Алька, осторожно пристраивая на крючке свою куртку и придерживая ее рукой, чтобы та не слетела обратно.

— Переезжаю? — засмеялась Вертухова. — Да что вы! Куда мне переезжать? Я и так-то счастлива, что у меня этот угол есть. На квартиру теперь заработать сложно, да и незачем мне. Здесь еще мама моя жила, а я одна, мне нетесно.

— А я думала, в коробках вещи, — сказала Алька.

— Это Павла Тимофеевича вещи — книги, ноты, партитуры. Только вчера привезли, я не успела разобрать. Ну повесили? Тогда идемте сразу за стол, чай пить.

Вертухова не выглядела ни грустной, ни убитой горем. Она провела девушек через маленькую, такую же тесно заставленную комнату в кухню, где стоял старинный, покрытый ослепительно белой, крахмальной скатертью, круглый стол. Через минуту на нем красовались большие перламутровые чашки и румяный пышный пирог.

— Кофе не предлагаю, потому что сама его не пью. Но, уверяю, вы не пожалеете, что попробовали мой чай. — Зинаида Ильинична поставила на скатерть огромный заварной чайник и графин с холодной водой.

Она разлила по чашкам вишневого цвета жидкость, добавила чуть-чуть воды и, усевшись за стол, скомандовала:

— Пейте.

Чай имел привкус лимона и мяты и еще чего-то, неуловимо знакомого, но чего — Алька понять так и не смогла.

— Ну как? — придирчиво спросила Вертухова.

— Вкусно. — Ленка с любопытством заглянула в чашку, будто там, на дне, плавал какой-то секрет.

— Мой фирменный рецепт, — гордо проговорила Зинаида Ильинична. — А теперь можно перейти к делу. Значит, вы работаете в оркестре покойного Павла Тимофеевича?

— Да, — подтвердила Алька, — мы скрипачки.

— И параллельно пишете статьи в журнал?

— Именно.

— Что ж. — Вертухова первый раз за все это время вздохнула. — Мне нравится идея написать статью о Павле Тимофеевиче. И еще больше меня радует, что сделает это не искушенный и равнодушный музыкальный критик, а молодежь, которой Павел посвятил последние годы своей жизни.

Вертухова отодвинула чашку и замолчала. Ленка сосредоточенно жевала пирог, Алька разглядывала стены кухни, увешанные картинами.

— Я прошу меня извинить, — слегка изменившимся голосом сказала Вертухова, — стараюсь не думать об этом, но не могу. Какая нелепость, страшная, трагическая нелепость! Ведь это был удивительный, неординарный человек, настоящий музыкант. — Зинаида Ильинична поспешно встала из-за стола, вышла в комнату и тут же вернулась с кипой папок. — Вот, — она бережно раскрыла одну из них, — видите, чем он занимался в последние годы? Да-да, это его собственные переложения опер. Тут и Вагнер, и Чайковский, и Римский-Корсаков, и многие другие композиторы. Невероятный, титанический труд — и он не спешил его публиковать, доделывал, беспрестанно совершенствовал. Он начал заниматься этим, когда мы еще были вместе.

— Отчего вы расстались? — осторожно спросила Алька, удивленная такой осведомленностью Вертуховой о делах бывшего мужа.

— Этого не скажешь в двух словах. Видите ли, такие личности, как Павел Тимофеевич, — всегда одиночки. Они не созданы для жизни в семье. В сущности, я всегда понимала это. Знала, что жить с ним будет непросто. А оказалось — невозможно. Винить в этом некого. Его вообще раздражали люди, реальные, обыкновенные люди. Они отвлекали его от своих мыслей. Требовать от него, чтобы он был рядом, немыслимо. Но это я понимаю сейчас, а тогда… тогда я требовала этого — как всякой женщине, мне хотелось внимания, заботы, участия. Он злился, взрывался… Это не для статьи, но почему-то мне хочется, чтобы вы поняли — я ни в чем не виню мужа, я им горжусь.

— Зинаида Ильинична, — Алька почувствовала, что нужный момент настал, — мы бы хотели, чтобы вы рассказали нам о последних годах Павла Тимофеевича, когда он работал с нами. Чем он жил, какие люди его окружали.

Вертухова печально покачала головой:

— Я же говорю, Павел не любил людей. Последние три-четыре года он и вовсе сделался мизантропом. Жил один, никуда не выезжал, кроме работы. Друзей забросил, да, честно говоря, их у него и не было, настоящих друзей. Он жил всегда одной музыкой. Правда… — Вертухова замялась, отхлебнула совсем остывший чай, поглядела куда-то вбок, — правда, в последние годы, кажется, у него в жизни появилось кое-что.

— Что? — Алька нетерпеливо заерзала на стуле.

— Что появляется у стареющих, нуждающихся в источнике вдохновения мужчин?

— Вы имеете в виду новый роман?

Вертухова кивнула.

— Я лично его пассию не видела, но некоторые из наших общих знакомых передавали мне… И сам Павел в разговоре по телефону намекал на необычайный творческий подъем, якобы охвативший его последнее время.

— И вы не знаете, кто эта женщина? — еле сдерживая разочарование, спросила Алька.

— Ну конечно нет. Соня говорила про нее — странная. Одевается, как на маскарад, вечно в темных очках, в головном уборе. Явно молодая.

Алька не удержалась, кинула торжествующий взгляд на Ленку.

— Кто это — Соня? — поинтересовалась та, незаметно пожимая плечами Альке в ответ.

— Соня? Это родная сестра Павла, Софья Тимофеевна Кретова. Чудесный, святой человек, единственная серьезная его привязанность и самый преданный друг. Кстати, о ней вы можете написать в своей статье — Павел многим ей обязан, она посвятила ему жизнь.

— А она станет с нами разговаривать? — недоверчиво спросила Ленка.

— Отчего же нет? Она, конечно, в жутком состоянии, я только вчера была у нее. Может, стоит выждать несколько дней, неделю, на худой конец. Но в конечном счете разговор с вами должен пойти ей на пользу — у нее появится какой-то смысл в жизни. Я напишу, как с ней связаться.

Вертухова принесла из комнаты лист бумаги, ручку и записала адрес и телефон Софьи Кретовой.

— Вот, держите. — Она протянула листок Альке, и та спрятала его в карман джинсов.

— Можно взглянуть на партитуры? — неожиданно спросила Ленка.

— Пожалуйста. — Зинаида Ильинична пододвинула к ней ворох папок. — Когда-нибудь об этом узнает музыкальный мир, помяните мое слово.

Алька с любопытством заглянула подруге через плечо. В папке лежали толстой стопкой широкие нотные листы, исписанные мелким, корявым кретовским почерком. Первой партитурой оказался «Тангейзер» Вагнера. Изложение показалось Альке громоздким и перенасыщенным, но кто его знает, как это звучит живьем в оркестре? Может, и вправду гениально. Ленка один за другим перекладывала нотные листы из папки на стол.

«Боже мой, какое же их количество! — поразилась Алька. — И когда он только успел все это написать?»

Ленка потрясла две слипшиеся странички, и из них на стол вдруг выпал прямоугольничек плотной бумаги. Вертухова удивленно взяла его в руки, перевернула. Это оказалась фотография скрипки — такие делают для загранпаспорта на вывоз инструмента за рубеж.

— Откуда это здесь? — удивилась Зинаида Ильинична, машинально закладывая фотографию в самый низ, на дно папки. — Вы дальше смотрите, там Чайковский, уникальная работа.

— Действительно, здорово. — Ленка пристально изучала глазами партитуру, на которую указывала Вертухова.

«Надо же! — Алька с уважением поглядела на подругу. — Неужели она так прямо слышит музыку с листа?» Сама Алька вконец запуталась и устала. Ей было ясно, что ничего дельного у бывшей жены Кретова узнать не удастся, хотелось поскорее свернуть разговор и уйти. Но Ленка, казалось, всерьез заинтересовалась кретовскими трудами, лицо ее стало сосредоточенным, она методично перекладывала страницу за страницей, пока в папке не осталась одна фотография скрипки.

— Фантастика, — пробормотала Ленка и аккуратно сложила партитуры обратно в стопку. — И в голову не могло прийти, что он этим занимается.

— Напишите об этом, девочки. — Оживившаяся Зинаида Ильинична завязала тесемки на папке. — Обязательно напишите.