Скрипачка - Бочарова Татьяна. Страница 50

Оркестр закончил на бравурной высокой ноте. Горгадзе вытер платком взмокший лоб, довольный, обернулся к немногочисленным слушателям. Женщины в бриллиантах зааплодировали, одна из них послала дирижеру воздушный поцелуй.

— Шарман, — проговорил моложавый мужчина с бакенбардами, сидевший рядом с толстухой.

— Я рад, что вам понравилось, — с достоинством сказал Горгадзе по-русски, и другой мужчина, средних лет, светловолосый, с чуть асимметричным лицом, быстро заговорил на ухо толстухе.

— Кто они? — шепотом спросила Алька у Ленки.

— Кажется, президенты какого-то фонда международной поддержки одаренной молодежи. Миллионеры — муж, жена и сестра жены. А тот, что болтает, — переводчик.

— Это-то понятно, — фыркнула Алька. — Вот не думала, что у нас молодежный оркестр.

— Горгадзе вчера говорил, что делает ставку только на молодежь. Так что не теряйся.

Спереди обернулась Ирка, ободряюще кивнула:

— Неплохо, только не болтайте на сцене. Из зала все видно и слышно.

— Сейчас пройдем Генделя и Моцарта, буквально понемногу, и все, — мягко сказал Горгадзе, видя, что оркестр расслабился.

Музыканты проиграли опасные места во всей программе и ушли отдыхать. До начала концерта оставалось десять минут, и Алька начала трусить не на шутку — Чегодаев не объявился. Она поймала Алика Копчевского, подтягивавшего струны на альте, и спросила:

— Не знаешь, куда мог запропаститься Чегодаев?

Алик как-то странно посмотрел на Альку, от чего той сразу стало не по себе.

— А ты не в курсе? — Он отложил инструмент.

— О чем я должна быть в курсе? Я болела.

— Да это сегодня только выяснилось.

— Что?! — Алька схватила Копчевского за плечо и потрясла: — Ты по-человечески объяснить не можешь?

— Эй, — запротестовал Алик, — хочешь обниматься, делай это нежно. А так ты мне концертную рубашку порвешь.

— Сама порву, сама зашью. — Алька ощутила вчерашний мертвенный холод. Что могло случиться с Васькой? Во всяком случае, ничего страшного, иначе бы Алик не хохмил.

— Ответь мне, пожалуйста, что с Чегодаевым. Он мне очень нужен, — вежливо попросила она Копчевского.

— Да ты что, Аль, правда не знаешь? Уволился он из оркестра. Сегодня утром. Он Горгадзе позвонил, что ему нужно срочно уехать на неопределенное время. И был таков. Так что мы теперь без инспектора и без трубы.

Алька молча во все глаза смотрела на Копчевского.

— Да брось, ты чего? Мы думали, ты в первую очередь знаешь, в чем дело. А он тебе что, ничего не сказал? Вот гад!

— Дай телефон. — Алька нетерпеливо протянула руку.

— На. — Копчевский вынул из кармана сотовый.

Алька, путаясь и сбиваясь, набрала номер Чегодаева. К телефону никто не подходил. По мобильному ей ответили, что номер заблокирован. Алька вернула трубку Копчевскому и отошла в сторону.

Значит, Васька сбежал. Обманул ее и исчез. А она, идиотка, еще извиняться перед ним вздумала сегодня утром. Вообразила, что он, как Андрей, будет ей помогать за красивые глазки! Она еще у него в квартире должна была понять, что происходит. Этот отстраненный тон, эта холодная жалость в глазах — будто она обречена умереть от тяжелой болезни, а он врач, который ничего не может поделать. Потому и подходить не стал на прощанье, отрезал ее, вычеркивал из своей жизни. Теперь понятно, что Васька был в курсе всех криминальных дел, творящихся в оркестре, иначе бы не стал так поспешно линять. И паспорта у него остались. Что он с ними сделал? Наверняка уничтожил! Единственное доказательство того, что Валерка может быть не виноват! Зачем ему понадобилось забирать у нее паспорта? Ну да, как же она сразу не догадалась — ведь он ненавидит Валерку, он с самого начала знал о его невиновности, однако все сделал, чтобы тот оказался за решеткой. А она на Васькину порядочность рассчитывала! Сумасшедшая, право слово.

— Прошу оркестр на сцену, — распорядилась ведущая концерта.

Алька машинально двинулась вслед за чьей-то спиной, видя перед глазами только черноту. Все напрасно. Весь этот безумный месяц, все ее поездки, два дня поисков в огромном доме, отчаянное вранье, унижения, страх.

Она уселась за пульт, уставилась невидящим взглядом в ноты, стоящие на пюпитре. Что это? Она никак не могла включиться в бесконечную сеть мелких черных значков. Они сливались перед ней в сплошное месиво, и Альке показалось, что она никогда не училась музыке, не знала нот и очутилась здесь по ошибке. Шумели аплодисменты, Горгадзе стоял уже на своем дирижерском месте, как капитан на капитанском мостике, стройный, элегантный, подтянутый. В руке его уже была зажата палочка.

«Я не могу играть!» — со всей силы крикнула про себя Алька, но никто не услышал этого крика. Она не может, она не знает, как это делается, она все позабыла: для чего эта палка, которую называют смычком, как ею водить по туго натянутым, зловеще поблескивающим струнам? Надо сказать Ирке, надо незаметно уйти, выскочить позади оркестра, пробраться по краю сцены за кулисы! Иначе она испортит весь концерт, спонсоры откажутся от них, и не будет больше Московского муниципального. Надо позвать Ирку — вон она сидит впереди, ее спина прямо перед носом у Альки.

Горгадзе взмахнул палочкой. Все, теперь все. Она не успела. Теперь нужно играть, как угодно, но играть, иначе будет кошмар, позор, что-то ужасное.

Алька осторожно повела смычок и тут же услышала свой дрожащий, прерывающийся звук. Рука дергалась, смычок прыгал, извлекая из инструмента жалкую, непотребную фальшь. Алька отчетливо различала ее в мощном гудении оркестра. Кажется, и Ленка что-то уловила, покосилась мельком, поморщилась. Надо играть тише, совсем тихо, тогда, может быть, никто из зала ничего и не разберет. Алька похолодела. А соло? Как она сыграет соло такими дрожащими руками? Там не за кого будет спрятаться, играют всего два пульта, четыре скрипки, у каждой — своя партия. Не прозвучит Алькина партия — вся музыка исказится, тем более французские миллионеры только что слышали ее в оригинале!

Где же выход? Ведь должен быть какой-то выход? Упасть в обморок на сцене? Сказать, что заболело сердце? Она как-то раз наблюдала подобное на чужом концерте. Отвратительное впечатление! Алька увидела, как впереди напряглась Иркина спина. Конечно, она прекрасно слышит мерзкую Алькину игру и предчувствует ее провал через три минуты. После него Альке останется только одно — уйти из оркестра, ни с кем не попрощавшись. И Ирку она подведет под монастырь — надо было думать, кому соло давать.

Алька обреченно взглянула в ноты, стиснула зубы, попыталась унять дрожь в руках, но у нее ничего не вышло. Кларнет доигрывал каденцию, оркестр негромко аккомпанировал ему, постепенно стихая. Наступила люфт-пауза. Горгадзе повернул лицо к струнному квартету, ободряюще кивнул, поднимая руку. В этот момент Ирка на долю секунды обернулась к Альке, губы ее зашевелились, почти беззвучно, так что Алька скорее не услышала, а угадала сказанное ею:

— Над струной!

Мгновение Иркины спокойные глаза смотрели прямо в огромные, расширенные от ужаса Алькины. Потом, словно дождавшись Алькиной безмолвной ответной реакции, Сухаревская отвернулась и начала тему.

Алька перестала давать вес на смычок и просто водила им по воздуху, имитируя игру. Она напряженно вслушивалась в музыку, которая должна была лишиться четвертого голоса. Ленка, не успевая обернуться на Альку, решительно всадила свою длинную ноту. И сразу Алька услышала свою партию, как ни в чем не бывало воздушно окутывавшую песенную тему. «Откуда?» — пронеслось у нее в голове, и в следующий момент она все поняла: Ирка играла два голоса одновременно, слегка сокращая Алькины подголоски, уверенно и невероятно чисто выстраивая двойные ноты. Соло звучало ярко и наполненно, не вызывая и тени сомнения, что вместо четырех человек играют трое. Алька слушала, боясь вздохнуть, ожидая каждую секунду, что Ирка собьется и потеряет ее партию. Но Сухаревская играла и играла, будто все свободное время она только и делала, что тренировалась играть оба голоса вместе. Наконец соло закончилось. Оркестр отыграл коду. Зал будто взорвался. Овации продолжались несколько минут, ничего не заметивший Горгадзе жал Ирке руку, жестом поднимал оркестрантов на поклон.