Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea". Страница 22

====== Глава 7 ======

Придёшь ли ты? Ведь я собираюсь покинуть этот город.

У меня в глазах ― водопад, всё, что я слышу, ― это зов сирены.

Woodkid – Never Let You Down

― Господи, что это? ― тихо прошептала Надя, незаметно возникшая за её спиной.

Таня почти не слышала ― только чувствовала, как беспомощно и оглушительно отключаются мозги, отказываясь понимать, что сейчас вообще происходит, что за абсурд творится с ними, что за бессмыслица. На слабо освещённом плацу не было ни души, но окна казарм напротив вдруг начали загораться и гаснуть одно за другим, и эта пляска огней почему-то казалась Тане рваным затихающим пульсом училища.

― Маша, Машка, Валера! ― она кинулась расталкивать сонных девчонок, всё ещё валявшихся в кроватях.

От непрерывного воя сирены и повторения одних и тех же слов уже начинала болеть голова, а сердце колотилось как бешеное. Всё происходящее вокруг казалось какой-то ненормальщиной, шуткой, очередными учениями.

― Если это опять Калужный, я его покусаю, ― пробормотала неразборчиво Машка, садясь на постели, и вдруг прислушалась, побледнела и изменилась в лице. ― Девочки, что это? Это ведь учения?

«Внимание, воздушная тревога! Это не учения! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! Внимание, воздушная тревога!» ― громко и будто отовсюду говорил диктор. Завывала сирена. Все молчали.

Таня закрыла глаза, ощущая прикосновение ледяного ноябрьского ветра к голой шее и рукам, и медленно выдохнула, пытаясь унять дикое сердцебиение. Она не чувствовала страха, может, потому, что ещё не поняла ничего толком, ― только волнение, постоянное волнение, как перед экзаменом, и полную концентрацию всех сил. Сосредоточенность. Всё это не должно было стать неожиданностью для них. И не станет. Потому что война ― везде.

― Сомова, что происходит?! ― на пороге кубрика возникла испуганная Арчевская, за ней высовывались головы Нестеровой и Бондарчук.

Таня коротко взглянула на Надю. Господи, как же это, наверное, страшно ― отвечать за всех.

― Арчевская, быстро разбудить всех, ― быстро произнесла Сомова, даже не моргнув. ― Ничего не брать, кроме вещмешков. Нестерова, ничего из штаба?

― Нет, никто не звонил и не приходил, ― прошептала Лена, находившаяся явно на грани обморока.

― Тогда будем выбираться сами, ― едва слышно шепнула Надя больше Тане, чем остальным, и быстрыми шагами вышла в коридор. ― Взвод, подъём! Одеваться быстро, брать только вещмешки, проверить противогазы!

После этого началось какое-то безумие. Таня стащила с себя пижаму, в несколько секунд застегнула китель и брюки и помогла Валере: у той слишком дрожали пальцы. Накинув на плечи бушлат и не застёгивая его, она вытащила из-под кровати тяжеленный вещмешок. Кружка, ложка, носки, плащ-палатка, карандаши… Противогаза не было. Она почувствовала, как глаза застилают какие-то беспомощные, глупые слёзы: хотелось просто сесть на пол, обхватить голову руками, зажать уши и заплакать.

Нет. Всё, прекрати, хватит. «Сирен нет, я не слышу, я не слышу», ― твердила она себе, медленно выдыхая и снова открывая вещмешок. Противогаз оказался на самом дне.

Таня быстро взглянула на часы: два восемнадцать. Вытаскивая вслед за своим вещмешком в коридор Валеру и Машку, она напряжённо считала: если авианалёт не только не предотвращён, но даже и не засечён сразу, значит, самолёты могли вылететь только из Финляндии. Среднестатистический бомбардировщик имеет скорость около, допустим, тысячи пятисот километров в час, расстояние до Питера ― километров двести или чуть больше, если взлетали не от границы… А если от неё? Как же быстро.

Как же страшно.

― Нас всех убьют! Мы умрём! ― вдруг истерично закричала Осипова, бросая вещмешок на пол. ― Мы не успеем, мы…

― Осипова, ещё один звук, и ты останешься здесь. Навсегда, ― вдруг прорычала Сомова совершенно незнакомым голосом, на ходу застёгивая бушлат и считая головы. Таня обернулась: все четырнадцать девчонок замерли, как одна.

― Никакой паники, ― медленно, членораздельно заговорила Надя. ― Напрягайте свои извилины и вспоминайте всё, что мы делали со старлеем несколько ночей подряд. Никакой паники, ― повторила она. ― Все сосредоточились, встали в колонну по двое. Следим за той, кто стоит с вами. Так мы не разбредёмся. И чтобы ни звука.

Ещё раз проверив молчавший телефон на тумбочке дежурного, они быстро двинулись к лестнице. Таня оглянулась на ярко освещённый коридор, на такие родные и привычные вещи: огромный стеллаж с одной-единственной книгой Устава, тумбочка, рядом ― шкафчик, в который часто пряталась еда… Ведь она может больше никогда не увидеть этого.

Что сейчас делает Калужный? Таня закрыла глаза и чуть мотнула головой. Абсурд. Думать об этом так глупо, но перед глазами непроизвольно вставал его колючий, ледяной образ. Может быть, он уже в бомбоубежище? Или ещё спит, что, в общем, маловероятно при таком шуме? Может, протискивается по улицам, локтями распихивая толпу…

― Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! ― сказала Надя откуда-то спереди, и Таня не сразу поняла, что и почему. На пороге их этажа стоял Калужный, полностью одетый. Несколько секунд он смотрел на них изучающе ― потому что назвать быстрый, абсолютно сосредоточенный взгляд удивлённым у неё не хватило бы смелости, ― а потом вдруг взглянул на Таню.

Она готова была поклясться, что взглянул. На одну десятую секунды. И не на Валеру, стоящую слева, бледную и сжимающую губ. Нет-нет, абсурд, это ненормально, это неправда, это всё…

Потому что она почувствовала его взгляд кожей.

И словно увидела всё со стороны: она, вытянутая в струнку, беспомощная, отчаянно собранная, прижимающая одной рукой вещмешок, а другой нервно дотрагивающаяся до кончика уха — будто это помогло бы не слышать воя сирен.

Он, полностью, безоговорочно сосредоточенный и серьёзный, застёгнутый на все пуговицы и сжимающий руки в карманах.

Таня часто замечала это. Он сжимал кулаки так, чтобы даже сквозь толстую ткань бушлата были видны острые костяшки.

Они из разных миров и никогда не смогут хоть раз поговорить нормально, как обычные люди. Ей и не хотелось этого. Разве что совсем чуть-чуть.

― Мы взяли только вещмешки… ― начала Надя, видимо, решая заполнить паузу, но Калужный мгновенно перебил её:

― Хорошо. Я не слепой, Сомова. Взвод, в колонну по двое за мной шагом марш, ― сказал он и уже собирался отвернуться, как сзади послышался тихий всхлип Осиповой. Калужный медленно, так медленно, будто в запасе у него оставалась минимум вечность, обернулся и, сверля глазами взвод, проговорил: ― Услышу хоть один звук, напоминающий всхлип, и вам несдобровать.

― Что он здесь делает? Разве он не должен ночевать дома? ― тихо спросила Валера, наклонившись к Таниному уху. Та только пожала плечами. Слово «должен» к Калужному, видимо, неприменимо.

Тяжёлая входная дверь распахнулась, и сирена заорала в полную силу. Прикосновения холодного воздуха к лицу, будто кто-то мёртвый тронул Таню ледяными пальцами. На плацу уже стояли люди, чёрные силуэты бегали, хлопали железные двери казарм. Тёмная фигура отделилась от общей толпы и бегом направилась к ним. Калужный узнал её раньше, чем Таня.

― Товарищ подполковник, ― он резко приложил руку к козырьку. ― Парней второго курса сейчас выведет лейтенант Назаров.

За пять минут Радугин постарел на пять лет. Откуда взялась эта складка на таком молодом прежде лице? Ей захотелось просто подойти к этому родному, бесконечно терпеливому и доброму человеку, и обнять, и сказать: «Всё будет хорошо». Да только верить бы в это самой.

― Калужный? Что вы здесь… ― нахмурился Радугин, но потом мотнул головой. ― Ладно, быстрее забирайте второй курс, не ждите остальных, немедленно спускайтесь в метро. Времени нет, ― он обернулся на чей-то крик и уже собрался идти, но вдруг окинул их взглядом. ― Вы мне головой за девчонок отвечаете, Калужный.

― Так точно, ― ответил он, даже не съязвив ― только скривив губы.

Радугин исчез, растворившись в чёрной толпе.