В глубь веков (Таинственные приключения европейцев сто тысяч лет тому назад. В дали времен. Том - Джунковский П.. Страница 22

— В наше время нечего и думать встретить такое удивительное однообразие взглядов, привычек, наклонностей и желаний даже среди самых близких друзей и родных, — заметил Бруно, обращаясь к брату.

— Да, да, — шутя, согласился тот, — вот, например, Иоганну и дяде Карлу только и не хватает такого единодушия. Во всяком случае, нельзя не сознаться, что если человеком и было когда-нибудь достигнуто полное равенство с себе подобными, так, конечно, это случилось именно теперь.

— Шутя ты высказал, по-моему, совершенно правильную мысль, но к этому я прибавлю, что вместе с равенством здесь осуществлено и братство.

— Вот-вот, — саркастически вставил свое замечание Иоганн, — вам только и не хватает для полноты знаменитой французской троицы одной-единственной свободы.

— Как, разве вам еще мало той свободы, которой мы пользуемся здесь? — удивился Бруно.

— Помилуйте, господа, какая же это свобода? Я хочу спать на постели, желание, кажется, вполне умеренное, и что же из него выходит? А то, что меня отправляют в птичье гнездо. Я хочу съесть чего-нибудь мясного, в Нюренберге в самую глухую полночь я могу удовлетворить свое желание за какие-нибудь 20 пфеннигов, а что из этого выходит здесь? То, что я сам едва не попал в мясное блюдо, на завтрак каким-то допотопным червям.

Скажите, уж не это ли вздумали вы называть свободой! Нет, нет, — я готов подчиниться всем стеснениям, которые налагает на человека наша немецкая свобода, лишь бы иметь под рукой ресторан с порядочною кухней…

Между тем, дядя Карл особенно заинтересовался тем самым стариком, который пользовался среди туземцев таким заметным авторитетом. При всем своем желании, хотя приблизительно, определить возраст своего собеседника, дядя Карл не мог этого сделать, так как не только никто из присутствующих не помнил дня его рождения, но даже и он сам помнил себя только уже взрослым человеком. Жил он одиноко со своим единственным правнуком, бывшим, вероятно, одних лет со старшим сыном хозяина наших европейцев. Этот внук в недалеком будущем должен был стать мужем девушки, семья которой была, по несчастному случаю, заедена крокодилами, так что из всех уцелела она одна. Таким образом, старик ласкал себя надеждой увидеть вскоре вокруг себя веселую семью, которая наполнила бы новым интересом его догорающую уже жизнь. Говоря обо всем этом, он посматривал с необыкновенной любовью вперед, где рука об руку шла та самая молодая пара, на которой покоились теперь все его упования.

Всеми этими мыслями и желаниями старик этот напомнил Курцу знакомого ему современного человека и даже и его самого; поэтому ученый, забывая, что перед ним стоит только дикарь глубокой древности, всем сердцем откликнулся на его чувства, в области которых эти люди начала и конца истории оказались вполне понимающими друг друга…

Наконец, после большого подъема, все общество с веселым говором подошло к скалистому подножию невысокой горной цепи, среди расщелин которой и находились пещеры, составлявшие цель их путешествия.

Но едва туземцы приблизились к ним шагов на пятьдесят, как вдруг поведение их сильно изменилось. Корзины быстро были поставлены на землю, дети сбились в кучу позади старших, которые привычными движениями уже вооружались своими дубинками и камнями.

Удивление наших друзей, вызванное столь необыкновенной переменой, скоро рассеялось и перешло в невольный страх, так как из глубины тех самых пещер, которыми все рассчитывали воспользоваться, как временным убежищем, вдруг послышалось ужасное рыкание. То были могучие голоса грозных предков современных тигров, кровожадных повелителей индусских джунглей. Люди и звери, видимо, разом почуяли друг друга, и непримиримая вражда уже вспыхнула в крови этих вечных соперников, отражаясь в глазах людей тем самым зловещим холодным огнем, который был уже знаком нашим путешественникам.

Прошла минута тяжелого, напряженного и немого ожидания.

Будто отлитые из стали, эти люди двойным полукольцом изогнули свою боевую линию шагах в тридцати от первых уступов скал. За ними стояли их дети и невольные, взволнованные зрители этой сцены — наши цивилизованные, но беспомощные европейцы.

Вот могучее рыкание повторилось снова, и две огромные фигуры эластическими прыжками выскочили из мрака пещеры и остановились в полутени скалистых утесов.

Без слов, без жестов толпа едва заметно передвигалась, группируясь по какому-то таинственному, только ей понятному правилу предстоящей тяжелой борьбы.

Ни страха, ни колебания, ни замешательства не подметили наши наблюдатели среди этих людей, с палками и камнями шедших на своих могучих врагов с такой непоколебимой решимостью, как будто бы в их понятиях не было места для мысли о возможности уклониться от этого рокового столкновения. Звери тоже готовились к битве. Могучие спины их напряженно изогнулись; длинные хвосты нервно и беспокойно извивались, точно змеи; они медленно, не торопясь подвигались вперед и страшные лапы их, судорожно вздрагивая и выпуская огромные когти, будто ощупывали почву, готовясь к роковому прыжку.

— Вот какова здесь война! — невольно вздрагивая всем телом, прошептал бледный и взволнованный дядя Карл.

И действительно, это была война, но не наша современная война, в которой люди в ослеплении убивают себе подобных, нет, то была страшная доисторическая война человека со зверем, война за первенство в природе; война, которая в продолжении многих тысяч лет велась тогда человечеством во всех обитаемых уголках мира, была необходимым условием его существования и превратилась почти в инстинктивную потребность как для него, так и для его врагов.

Едва дыша, глядели на это зрелище наши друзья; полные страха за исход битвы, широко раскрытыми глазами следили они за малейшим движением той и другой стороны.

Вот тигры разом едва заметно присели, готовясь к прыжку и… в тот же миг целая туча камней со свистом прорезала воздух и градом посыпалась на зверей, предупредив их прыжок.

Тигры взвыли от бешенства и боли и страшным скачком бросились на неподвижную толпу. Однако люди, видимо, были готовы к этому и, вовремя отскочив, расступились правильным кругом, в центре которого оказались теперь их оба врага, уже несколько ослабленные первым залпом. И едва только тигры успели коснуться земли, как вторая туча камней снова осыпала их, исторгнув новый рев боли и ярости; в тот же миг, словно отвечая им, все подвижное кольцо людей, испуская дикий, исступленный, нечеловеческий вой, вдруг бросилось к центру и, прежде чем успели понять наши друзья все, что произошло перед их глазами, люди и звери слились в две бесформенные массы, катавшиеся по земле с ревом и воем вражды, боли и злобы.

Как дрались между собой эти смертельные враги, — уловить было невозможно, но звуки глухих, тяжелых ударов раздавались с неуклонной силой, а песок под ними все гуще и гуще окрашивался страшным багрянцем.

Прошли две-три томительные минуты и вот один из этих ужасных комьев живых существ стал как будто затихать, — еще минута, и от него мало-помалу, один за другим начали отделяться люди и, наконец, перед глазами наших друзей показалось полосатое, безжизненное тело тигра, а на нем, словно боясь еще выпустить своего смертельного врага, неподвижно лежали два человеческих трупа.

Увы, то была кровавая плата, которой человечество покупало на сегодня свое роковое первенство в природе.

Почти одновременно окончилась борьба и в другой группе и, конечно, с таким же успехом, но там, к счастью, оказалась убитой только одна молодая женщина.

Несколько минут окровавленные, израненные и утомленные победители стояли, тяжело дыша и молча глядя на результаты минувшей борьбы; но наконец все мало-помалу начали приходить в себя. Полное молчание, сменившее дикие вопли битвы, теперь, в свою очередь, было нарушено оживленным говором. Некоторые занялись убитыми, другие заботливо хлопотали о раненых, которые с поразительным терпением и мужеством переносили свои страдания. Все оживились, и из диких зверей, которыми были несколько минут тому назад, снова превратились в добрых, отзывчивых людей. Из леса были принесены какие-то плоды и обильным соком их промывали раны, к которым прикладывали потом листья неизвестных европейцам растений.