Верь мне! - Дойл Аманда. Страница 4

— Может ли быть, что вы — мистер Стивен Брайент из Ридли Хиллз?

— Я Стив Брайент, несомненно! — Нетерпеливо мужчина отбросил этот вопрос в сторону. — Но вы-то кто — мисс Стейси?

— Да, я Луиза Стейси.

Последовала пауза: казалось, он старался подавить приступ какого-то непонятного ей чувства, так что ему пришлось сжать зубы. Потом он заговорил:

— Ну что ж, миссис Стейси, если это не шутка, могу ли я узнать, как случилось, что вы прибыли занять место, на которое требовалась женщина? Я совершенно определенно сказал «способная женщина».

— Ну, так я женщина, и я здесь, — возразила Лу. Ее голос оставался твердым, хотя внутри у нее все дрожало, как фруктовое желе — и не из-за несъеденного завтрака. Она подняла глаза и встретила холодный серый взгляд своего противника с твердым намерением первой глаза не отводить и скрыть от его пронзительного взора свое смятение. Она не могла знать, что в этот момент, когда она смотрела на него снизу вверх с невольной мольбой в фиалковых глазах, под которыми легли усталые тени, она показалась этому суровому мужчине не старше шестнадцати лет. Да, хрупкая, невинная шестнадцатилетняя девочка, решил он, набивая табак в почерневшую трубку смуглым указательным пальцем, и сжал ее в зубах, не зажигая.

— Мисс Стейси, вам придется уехать. Вы не можете здесь оставаться, я не возьму вас в Ридли Хиллз.

Право, он был невозможен! Сначала он дал объявление, что надо ехать немедленно, а теперь, когда она это сделала, он пытается отправить ее обратно. Терпение Лу кончилось. С отвагой, рожденной отчаянием и почти пустым кошельком, и упрямством, унаследованным, наверное, от дедушки-ирландца, она отрезала:

— Мистер Брайент, я не позволю так от меня отмахнуться. Вы дали объявление, я на него ответила, и ваши адвокаты сочли, что я подхожу, хоть вы, очевидно, так не думаете. — (Тут она постаралась подавить укоры совести при воспоминании о том, как мистер Бейтс из адвокатской конторы «Бейтс и Хьюстон» с облегчением улыбнулся, что наконец-то хоть кто-то подвернулся, а выбирать ему, видимо, было не из кого). Она справилась с собой и горячо продолжила:

— Если вы сейчас меня не примете, это будет нарушением контракта, не больше и не меньше, а поскольку я со своей стороны твердо намерена соблюдать его, то дальнейший спор совершенно бессмыслен. Я настаиваю на том, чтобы сейчас же ехать в Ридли Хиллз.

Результатом этой атаки явилось долгое задумчивое молчание, которое ничего ей не сказало. В это время Стив Брайент зажег несколько спичек (довольно раздраженно, решила Лу, вновь растерявшая свою решимость), настойчиво раскуривая трубку, пока голубое облачко не сказало ему, что это удалось. Наконец — казалось, уже несколько часов она ждет его ответа, затаив дыхание, стиснув руки на сумочке и вызывающе высоко подняв голову, — он резко сказал:

— Хорошо, мисс Стейси, раз вы решились, можете ехать. — И добавил что-то почти про себя, поднимая ее чемодан и поворачиваясь, чтобы идти, но Лу разобрала его невнятные слова:

— Видит Бог, нам-таки нужна была женщина.

Господи, подумала Лу, которой пришлось почти бежать, чтобы поспевать за длинными шагами своего нового нанимателя, он говорит так, будто оправдывается в том, что берет меня — а должно было бы быть совсем наоборот. Да, уныло размышляла она, худшего начала и придумать нельзя. Бедная мисс Брайент, неудивительно, что она нуждается в обществе хотя бы временной женщины, пока та, другая, в отъезде. Надо бы объединить силы не одного десятка женщин, добавила она не без ехидства, чтобы справиться с этим деспотом, этим грубияном, этим варваром! Да ведь он ни одного вежливого слова не сказал с самой их встречи, даже не спросил, как она доехала, нравится ли ей здесь, не проголодалась ли она.

Как будто прочитав ее мысли, он остановился, положив руку на дверцу машины, и прорычал ей:

— Когда вы в последний раз ели?

— Я.., вчера вечером, в Сиднее. Вообще-то я в поезде съела яблоко, и у меня с собой есть бутерброды. — Она порылась в сумке и достала сверток с бутербродами, которые не смогла себя заставить съесть в поезде — неужели это было только сегодня утром, подумала она.

Он посмотрел на ее сверток с отвращением.

— Садитесь. — Шины заскрипели в замерзших колдобинах, и он легко развернул огромную машину…

Для Лу должно было бы быть большим удовольствием съесть яичницу с беконом и куском поджаренной баранины — но в обществе кого-нибудь , другого. Ее волчий аппетит куда-то испарился под орлиным взором мистера Стивена Брайента из Ридли Хиллз. Тем не менее она заставила себя проглотить все до последнего кусочка и допить до конца горький, крепкий до черноты чай. Они находились в какой-то странной помеси почтового отделения и магазинчика, и седеющая женщина, приготовившая ей завтрак по повелению этого грубого мужлана, обращалась к нему с уважением и услужливостью, совершенно не заслуженными, по мнению Лу. У аккуратного белого штакетника были заправочные колонки и борющийся за выживание сад, где каждый розовый куст чопорно сидел в центре побеленной автомобильной шины. По одну сторону находилась рощица эвкалиптов, а по другую — посадка апельсиновых деревьев. Взгляд Лу скользнул по коричневой почтовой конторке, стоявшей возле одной стены, по полкам с консервами, бутылками и пакетами у другой, по пугающей мешанине из кухонных принадлежностей, бочонков с раствором для уничтожения паразитов у овец и ловушек для кроликов, по заворачивающимся краям прошлогоднего календаря, висящего на кнопках сбоку от нее. Чувствуя явную подавленность, она отодвинулась от стола, расправила плечи… — Я готова, — робко сказала Луиза. В дороге они почти не разговаривали. Лу была ошеломлена чудовищными масштабами все время изменяющегося ландшафта, а водитель управлял мощной машиной с плавным ходом почти лениво, погрузившись в какие-то свои мрачные мысли. Теперь их окружала первобытная гористая местность, и только изредка попадавшиеся посадки люцерны в долинах дарили долгожданное разнообразие после монотонности блекло-зеленых эвкалиптов и самшитов на вздымающихся вверх уступах и жесткой коричневой травы в пустынных оврагах. Иногда дорога, извивавшаяся вокруг пугающих обрывов, становилась такой узкой, что Лу казалось, что колеса наверняка соскользнут с каменистого края. Когда она заглядывала вниз, на красноватый склон, усеянный обломками сланца, ей хотелось в страхе зажмуриться. Она чувствовала себя спокойнее, переводя взгляд на сильные жилистые руки, сжимающие руль, — смуглые твердые руки с темными волосами на тыльной стороне кистей, как раз такие, какие и должны быть у грубого деревенского жителя. Руки Джеймса были совсем не такими — они были почти пухлыми и гладкими, африканский загар быстро исчез на бледном солнце Англии. А руки Дика.., они держали ее руки нежно, успокоительно, обещали так много, а верили ей так мало. А к чему любовь без доверия, смутно думала Лу. Больше того, может ли существовать любовь без доверия? И вообще, что приходит сначала — доверие или любовь? Она, наверное, не узнает ответа, потому что больше уже не сможет полюбить — никогда! Вся любовь исчезла из ее сердца в тот момент, когда Дик сказал: «Не думаю, чтобы был смысл обсуждать наше будущее», и оставил ее одну в конторе Кларка, Кроссинга и Пула. Ее сердце превратилось в пустыню — иссохшую, безжизненную — в нем погибли все чувства, и оно больше не любило, не верило и даже билось не так, как прежде.

Смутно она услышала голос Брайента — неожиданно добрый, участливый:

— Вы совсем выдохлись, мисс Стейси. Поспите пока можете.

Длинная рука протянулась к заднему сиденью, под голову ей положили подушку, а ноги укутали пледом — это были последние действия, которые заметила Лу, а потом она действительно провалилась в забытье. До тех пор, пока она не услышала слова «ворота, мисс Стейси», и звучали они отнюдь не добро и участливо, а строго и настойчиво. И прозвучали три раза.

Лу открыла глаза, обнаружив, что ее поле зрения закрывает море черной кожи, и сильный запах табака ударил ей в ноздри. Она подняла голову с черной кожаной куртки, на которой, видимо, в конце концов устроилась, и непонимающе уставилась на водителя. Машина стояла, и водитель хладнокровно раскуривал свеженабитую трубку, а дорогу им преграждали ворота в железной раме, затянутые сверху донизу металлической сеткой и запертые ржавой задвижкой. С обеих сторон стояла пьяная изгородь, уходившая вдаль.