Американская ржавчина - Майер Филипп. Страница 7

Горячая вода лилась в ванну, но он тупо смотрел прямо перед собой. Не узнавал ее. Вода стала грязной, как в болоте. И вонища какая. Она отстраненно подумала, когда же он мылся в последний раз, бросил следить за собой, да, когда его уволили, он вошел в штопор, уж она-то должна была понять. Решила, что парень должен сам найти собственный путь. Неправильное решение. Кожа абсолютно белая и ледяная, она затолкала его поглубже в воду.

Комната наполнилась паром, струпья на шее отмокли, порезы закровоточили, и вода почти почернела от грязи и крови. Опустившись на колени, она плескала теплой водой ему на лицо. Ледяное тело охлаждало воду, и она спустила ее немного и добавила еще горячей. Через несколько минут он затрясся, отогреваясь. Она не помнила, можно ли согревать человека так быстро. Помнила, что чего-то делать нельзя, что если слишком быстро согреть, человек может умереть, кажется. Усадила его в ванне, смазала порез на шее йодом, теперь на майке образовалось еще и коричневое пятно.

– Давай-ка разденемся, – ласково проговорила она с теми самыми материнскими интонациями, которых не слышала от себя уже много лет.

Он позволил ей стянуть с себя футболку. Она расстегнула пряжку ремня, пуговицу на тесных джинсах, попыталась стащить их, но он держал джинсы двумя руками – штаны снять не позволит.

– Билли.

Он молчал.

– Пусти.

Пустил, и она с трудом высвободила его ноги, аккуратно оставив трусы на месте. Кровь из раны на шее потекла сильнее, очень прямой и глубокий порез, ножом, догадалась она, как срез на куске мяса, она увидела там что-то белое, неестественное, наверное, сухожилие или другая ткань. Не помнила, заперла ли дверь. Верджил оставил ружье, но она не знала, где патроны.

– Кто-нибудь гнался за тобой? – Потрясла его за плечи: – Билли. Билли, кто-нибудь преследует тебя?

– Нет. – Он постепенно приходил в себя.

– Посмотри мне в глаза.

– Никто не придет, – повторил он.

Перед глазами поплыли темные круги. Просто здесь слишком жарко, уговаривала она себя. Голова была абсолютно ясной. Когда ты в следующий раз увидишь его в таком виде, это будет уже в другом месте – на столе в больничном подвале. Она медленно начала складывать его джинсы, он обмочился, когда его резали. Увидев штаны у нее в руках, он резко очнулся, покраснел и сел. Она наклонилась поддержать его. Он взял джинсы у нее из рук:

– Я сам постираю.

Едва она вышла, Поу содрал с себя трусы и отскреб изо всех сил места, за которые бродяга его хватал. Рана на шее саднила, и он вспомнил, как думал, что Айзек бросил его, всего на секунду он подумал, что чертов Айзек бросил его там, а потом почувствовал лезвие на шее. Почувствовал, как нож рассекает кожу, и обоссался, чего они и ждали. Он бы меня порезал, Хесус, его звали Хесус, этого мексиканского хуесоса, который до сих пор бродит где-то живой; я не жестокий человек, но если я его найду, привяжу к палке, как оленя, и сдеру с него шкуру. Поу представил, как бродяга будет орать, и от одной мысли, как будет визжать этот Хесус, когда Поу примется заживо сдирать с него кожу, у него встал; а может, он его сначала выпотрошит, разделает на куски и развесит кишки так, чтобы Хесус мог ими полюбоваться. Боже правый, подумал он, ты только послушай себя. У тебя точно мозги не в порядке. Он плеснул себе водой в лицо. Мексиканец так крепко тискал его яйца, что тошнота подступила. Вот тогда он и обделался. Я не шучу, сказал Хесус, я их отрежу, если не угомонишься по-быстрому. Он чувствовал дыхание другого мужика и спиной чувствовал, как бьется его сердце, так же как чувствуешь сердце девчонки, когда лежишь на ней, и это было настолько, блядь, омерзительно, и он позволил этому случиться, хотелось сунуть голову обратно в воду и никогда больше не выныривать.

И еще он помнил тот дьявольски громкий хруст, больше похожий на пистолетный выстрел, мексиканец отпустил его, и Поу ринулся к двери. Он увидел Отто, глаза выпучены, кровища хлещет изо рта и из ушей. Айзек ждал у двери, отличный парень Айзек, никаких сомнений, чертов настоящий мужик. Хотя про себя он теперь не уверен, после этого момента истины, не уверен, что сам он способен на такое ради другого человека. Он, оказывается, не из таких, вот в чем штука-то. Вот что он узнал про себя. А вот Айзек – Поу хотел бы так, да не смог. Не смог бы заставить себя сделать шаг, ноги бы не пошли. Он всегда подозревал такое за собой, а теперь вот наверняка знает. Но ради Айзека я бы вернулся, подумал он. Ради кого другого нет, но за него – точно.

Он знал, что Отто до сих пор лежит там, где упал. Дружки не станут его хоронить – хоронить труп, да вам конец, если застукают за этим делом. Может, они все же пошли к Харрису, все знают, что Харрис терпеть не может бродяг, но эти парни наверняка не в курсе. Вдруг они ему все расскажут, и Харрису ничего не останется, как начать расследование. Он путался с мамой какое-то время. Интересно, было у матери что-нибудь с шерифом Харрисом? Да точно было. Но Харрис вытащил Поу из переделки с тяжкими телесными. Тогда Поу сошло с рук то, что он сотворил с парнем из Доноры. На этот раз Харрис ему не поможет.

Наконец он отмылся, оделся и вышел в гостиную. Настолько измотан, что с трудом держался на ногах. В доме темно, но тепло, мать погасила везде свет и, судя по запаху разогретой пыли, включила батареи. Он почувствовал себя виноватым, но на душе полегчало.

– Кто-нибудь еще был с тобой? – спросила она.

– Айзек Инглиш.

– Он в порядке?

– Лучше, чем я.

– Твой отец возвращается.

– Ты ему рассказала?

– Нет, просто хотела тебя предупредить.

– Это означает, что он возвращается навсегда?

– Пока не знаю. Посмотрим.

Он сел на другой конец дивана, но она потянула его к себе, и он опустил голову ей на колени. Закрыл глаза и тут же забыл о мексиканце, он слышал только ее дыхание где-то в глубине живота, и все стало хорошо, и он мгновенно уснул.

Проспал с полчаса, а потом подъехал отцовский фургон. Поу тут же подскочил, мать строго посмотрела, он выдавил кривую улыбку, но точно сейчас не выдержал бы срача с Верджилом. Поэтому ушел к себе.

Он слышал, как разговаривают мать с Верджилом. Скоро начнут орать или трахаться. Вернее все же орать – он достаточно знал своего папашу, чтобы прикинуть, к чему дело идет. Но следующим звуком, который донесся до Поу, был стук топора, Верджил колол дрова вместо Поу. Черт, подумал он, черт черт черт, надо было пойти и сделать это, а теперь уже поздно, он профукал шанс, и теперь у старика сто очков форы.

Опять вспомнил про Отто, надо бы позвонить шерифу Харрису, он все же вытащил тебя из прошлой переделки, хотя и тут, пожалуй, опоздал – теперь они с Айзеком точно будут под подозрением. История-то непростая. Формально Швед ничего и не сделал. Собирался, точняк, но по факту только дал пару тумаков. Поу представил, как он лежит там на полу старой мастерской с размозженной головой, и почувствовал себя виноватым. А ведь мог бы сейчас учиться в колледже, ходить на занятия, его школьный тренер, Дик Кеннеди, старый Дик, пристроил Поу в целых три колледжа; и тот, что Колгейт, штат Нью-Йорк, совсем неплохой, но он заявил, будто не готов. На самом деле, конечно, он был готов, и если бы к нему не приставали со всех сторон, уехал бы в колледж. Но когда все вокруг только и орут на тебя, приказывая, что делать… Вот он взял и послал их всех на хрен, всему городу показал средний палец, променял колледж на работу в магазине “Тернер Эйс”. А теперь он еще раз всех пошлет, возьмет и свалит в колледж. Тренер из Колгейтского велел звонить в любое время, в любой момент – если вы передумаете, мистер Поу. Ну вот я и передумал. И позвоню.

Похоже, в голове все встало на место, теперь все пойдет на лад. А потом он вспомнил: куртка. Куртка валяется в той мастерской, спортивная куртка, на которой его имя и номер, – прямо рядом с трупом и вся в крови наверняка. Тело найдут, это вопрос времени, и придут они не за Айзеком Инглишем. Это у Билли Поу дурная репутация, это он чуть не прикончил того парня из Доноры, и что с того, что это была самооборона, никто же не видел.