Сапоги — лицо офицера - Кондырев Виктор Леонидович. Страница 56

— Это твое дело. Меня не путай, — сказал Казаков. — Я отвечаю только, чтоб вагон не раскурочили. Дери с них по рублю, если хочешь. Хотя не думаю, чтоб чурки раскололись… А я иду в штаб на совещание.

В штабном вагоне больше всего были пьяны солдаты из взвода охраны.

Раскисли воины на жаре, снисходительно поглядывали лейтенанты, толпясь в коридоре у дверей командирского купе.

Майор Залесский в хлопотах отъезда выпить так и не успел и поэтому был излишне серьезен.

Майор Францер исхитрился захмелиться, чудовищно потел, но лопотал связно, давал указания.

— Не забывайте, что наш эшелон это воинское подразделение. Сведения о количестве людей и конечном пункте назначения представляют собой военный секрет. Новобранцы не должны это знать. Строго следить за тем, чтобы люди на станциях не выходили и не вступали в разговоры с посторонними. Письма в дороге запрещены. Прием пищи производится два раза в день. Выделять дежурных и на специальных остановках посылать их под командованием сержантов к вагону-кухне. В случае заболевания немедленно обращаться к медику. К концу каждого дня докладывать в штаб о наличии личного состава…

Каждые двенадцать секунд с подбородка майора срывалась капля и падала на галстук. Пятна пота подмышками расплылись до размеров тарелки.

Офицеры часто и глубоко, как у врача, дышали ртом, обмахивались фуражками.

— Да прекратите вы курение! — не выдержал трезвый Залесский. — Нечем дышать! И я предупреждаю насчет пьянства! Не успели отъехать, а половина из вас на ногах еле стоит! Не продохнуть от перегара!

Лейтенанты осуждающе зашумели, какое безобразие, кто посмел, этого нельзя оставлять без последствий, такое скотство недопустимо в офицерской среде, тем более на боевом посту, в ответственной командировке, до какой степени нужно опуститься, чтоб в такую жару водку пить, шумно резвились лейтенанты.

— Я еще не закончил! — крикнул Францер. — Внимание, товарищи! Каждый день, с десяти до двенадцати необходимо проводить политзанятия! В каждом вагоне! Причем, делать упор на антирелигиозную пропаганду. Люди здесь, знаете, в значительной степени отравлены мусульманством. Разоблачайте библейские мифы, открывайте людям глаза, рассказывайте о завоевании космоса.

— На каком это все языке? — гоготнул из-за спин Панкин. — Они и поздороваться не умеют по-русски!

— Не фиглярничайте, товарищи! Добавлю, после обеда необходимо прорабатывать уставы, ознакамливать людей с нормами армейской жизни. Можете идти приступать к вашим обязанностям!

Коротко передохнув в Андижане, поезд запыхтел дальше.

Поля хлопчатника млели в предвечернем пекле, вдоль полотна в один нескончаемый ряд стояли стволы тутовых деревьев — ветки с листьями были обрезаны на корм шелкопряду. Отвратительное солнце заходило мучительно долго, как могло оттягивало наступление ночи, торопясь напоследок поддать жару в уже и так донельзя раскаленную Ферганскую долину.

Гранин, голый до пояса, с колотящимся от духоты сердцем, подстегивая себя надеждой на вечернюю прохладу, посасывал из горлышка сладкое, густое вино.

Неожиданно лейтенант рассвирепел.

— Эй! — крикнул он. Сержант, отодвинув одеяло, заглянул в отделение. — Кончаем эту херню! Открывай везде окна, а то мы здесь коньки отбросим! Людей только мучаем, дурацкий приказ выполняем!

Новобранцы повеселели, потянулись к своим пожиткам, доставали еду. Сержант принес стакан коньяку, в знак благодарности от третьего взвода.

— Ты им там всем намекни, — с командиром всегда надо делиться! — оживился Гранин. — Шепни, мол, когда лейтенант замочит, он добрый, а на сухую, пугни их, он зверь зверем.

Сержант снова заглянул, уже встревоженно:

— Майоры идут!

Залесский и Францер зашли важно, с деловым видом.

За спинами переминался старший лейтенант Сидоров, начальник канцелярии, с двумя авоськами, набитыми бутылками.

— Необходимо у всех произвести проверку багажа, Гранин! — озабоченно хмурясь, сказал Залесский. — В эшелоне начинаются попойки, рукой подать до ЧП! Идем-ка с нами, как у тебя обстоят с этим дела!

— Н-е-е-т, товарищ майор, в шмоне я участвовать не буду! — разозлился на себя за непредусмотрительность Гранин. — Это по уставу не положено! Вы меня с вашими преступными приказами под трибунал подведете! Грабеж молодых! А у меня дембель через полтора месяца! Да и в нашем вагоне все в порядке.

— Посмотрим! Оставайтесь с сержантами на своих местах! — недовольно сказал Залесский.

Сидоров извинялся гримасами, чувствовал, подлец, свою вину, не предупредил. Майоры двинулись по вагону, новобранцы открывали мешки и чемоданы, офицеры выуживали обнаруженные бутылки, строго выговаривали, для пущего страха записали несколько фамилий.

Сидоров успел сбегать в штабной вагон, разгрузиться.

— Хоть бы в конце догадались притырить, пока дойдут до них, — вздохнул сержант. — Сколько добра пропадает, все в штабе попьют!

Гранин клял себя последними словами. Надо же так опростоволоситься, не предвидеть очевидный шмон, не принять меры…

Крохобор

Казаков хлебнул для храбрости вина и решительно вышел на середину вагона.

Жара спала, в вагонном полумраке лица не различались.

— Внимание! Все внимание! — крикнул он наглым командирским голосом. — Ввиду того, что потребуются большие дополнительные расходы, связанные с долгой поездкой, я предлагаю собрать по три рубля с человека и вручить деньги сержанту Изяеву. Командиры взводов лично отвечают за исполнение! Напоминаю, это обязательно для всех! Каждый расписывается в ведомости! Переведите своим товарищам, плохо говорящим по-русски! Действуйте, сержант!

Лейтенант быстро прошел к себе.

От стыда и волнения на секунду разболелась голова, он выпил вина и сел на лавку.

Хлопнула дверь в тамбуре, Горченко, Вольнов и Батов сияющие втиснулись за занавеску.

— Ну? — спросил Горченко. — Что ты махорку трусишь? Мы уже! Недолго дрыгалась старушка в гусарских опытных руках!

— Садитесь, — сказал Казаков. — Там сейчас собирают…

Сержанты приносили мятые или аккуратно расправленные бумажки, снова выходили, возвращались.

Командир первого взвода, филолог, принес деньги сам.

— Дали все, — сказал он. — И расписались. Только я не расписался. Это же глупо, мы вносим деньги, зачем же еще и расписываться… Они не понимают, что это глупо…

— Не имеет значения! — засуетился Казаков. — Молодец! Может, выпьешь?

— Я не пью, — сказал филолог и вышел.

Изяев ввел за руку низкорослого киргиза.

— Вот, товарищ лейтенант! Только этот герой не дал, говорит, нету. Врет, сука, я думаю.

Щупленький киргиз смотрел в пол.

— Ну раз нет, так нет! — осуждающе покачал головой Казаков. — Ты ему растолкуй, так положено в армии…

— И фамилию запиши! — сказал Вольнов. — Даром ему его жадность не пройдет. Как я, блядь, ненавижу крохоборство!

Лейтенанты поцокали языками, дело дрянь, начинать вотскую службу с порчи дружеских отношений, это никуда не годится, ох, тяжело ему будет…

Изяев увел киргиза, а через минуту принес недостающую трешку. Брать было неловко, но и отказываться глупо, не возвращать же.

— Вот непручая жизнь! — юродиво жаловался Горченко, выпив залпом стакан. — Проводница-то у меня скоро умрет от старости! Клянусь вам, она еще Ленина видела! А Гранину повезло! Девка у него при ноге, грудь — как моя голова! Он уже, паскуда, заперся с ней!

— У меня ничего, сойдет, чтоб сперму согнать. Только ей надо морду полотенцем завязать! — сказал Вольнов. — И ноги кривые — собака пробежит!

— Ноги не считаются, они отбрасываются! — засмеялся Батов. — Тут они такие блядовитые, настоящие штурмовики, аж страшно!

— Вам хорошо, хоть есть с кем перепихнуться при случае! А мне волком вой, самообслуживанием занимайся! — поплакался Казаков.

— Жаль, что у тебя здесь ванны нет, — на полном серьезе сказал Вольнов. — Ты садишься в нее, напускаешь воды и ловишь муху. Обрываешь крылышки, выставляешь из воды болт, чтоб только головка торчала, и пускаешь муху. Она, падлюка, бегает по нему, щекочет, а ты кейфуешь.