Пилсудский (Легенды и факты) - Наленч Дарья. Страница 43

Об этом свидетельствовало то, что Маршал лично возглавил правительство, что можно было расценить как готовность обратиться к упомянутому в его выступлении при выборах президента «кнуту». Он был использован весьма специфично, напоминая скорее сведение счетов между гангстерами, а не деятельность по пресечению «партийной анархии». Иначе нельзя назвать действия неизвестных злоумышленников в офицерских мундирах, ворвавшихся ночью в квартиру депутата Здзеховского, жестоко избивших хозяина, приговаривавших при этом, что сие наказание за вмешательство в военный бюджет. Биографы утверждают, что Пилсудский ничего не знал о подготовке акции. Возможно, это и правда, однако позже он защитил бандитов от справедливого возмездия. «Пусть Здзеховский сам ищет виновников, — заявил он просившему о вмешательстве Ратаю, — я не буду его охранником (здесь он употребил крепкое словцо. — Авт.). Ради какого-то мерзавца я должен пойти на то, чтобы все офицеры попали под подозрение».

Но угрожая депутатам кнутом в одной руке, в другой Маршал держал пресловутый пряник. Как премьер-министр он проявил уважение к волеизъявлению Сейма и отказал в участии в своем кабинете двум плохо встреченным на Венской министрам. Млодзяновского заменил генерал Фелициан Славой-Складковский. В нашумевших «Обрывках донесений» он подробно описал подоплеку своего назначения, и стоит этот текст привести, поскольку он дает яркое представление о действительных механизмах власти после мая.

«Неожиданно 1 октября пополудни я был вызван в Бельведер. <…> Пан Маршал принял меня в угловом зальчике, расположенном со стороны террасы за большим салоном, который был мне знаком еще по прежним посещениям Коменданта. Пан Маршал выглядел хорошо. Был одет в куртку стрелка без знаков различия и сидел за овальным столом в углу комнаты, раскладывая пасьянс. <…> Пан Маршал протянул мне руку над столом, жестом указал на стул и безо всякого вступления сказал:

— Итак, станете министром внутренних дел, поскольку Млодзяновский не хочет больше работать с этим… Сеймом.

Я тихо сидел, ожидая, что Комендант скажет дальше. Он, однако, молчал, изучая меня, смотрел прямо и глаза, и я робко заметил, что до этого не сталкивался с политикой, что есть другие коллеги, разбирающиеся в этом лучше меня. На что пан Маршал с улыбкой, словно признавая мою правоту, сказал:

— Политик здесь не нужен. Все кричат, что вы администратор, поэтому и будете министром. Доложитесь пану Бартелю (он исполнял функции заместителя премьер-министра. — Авт.). Ну, до свидания!

Здесь Комендант, словно устав от разговора, опустил голову и начал раскладывать пасьянс, не подав мне на прощание руки. Я откозырял и вышел из Бельведера удивленный и тем, что стал министром, и также тем, как все это произошло. Признаюсь, что когда раньше я читал в газетах, что кто-то стал министром, то я это представлял себе совсем по-другому».

Новоиспеченный министр теперь не сомневался, кому обязан доверием и как надо обращаться с депутатами, которых Маршал презирал. Складковский продемонстрировал это не один раз.

Между тем конфликт Пилсудского с Сеймом разразился вновь и по достаточно пустяковому поводу. Обговаривая с Ратаем открытие новой сессии, только что назначенный премьер-министр предложил, чтобы депутаты выслушали речь президента стоя. Ратай согласился, но с условием, что Мосьцицкий лично прибудет на Вейскую. Он считал унизительной для палаты ситуацию, когда депутаты стояли бы только из-за того, что зачитывалось обращение главы государства. В этом его поддержало большинство партийных клубов в Сейме. Спор затянулся, поскольку Пилсудский заявил, что сталкивается с трудностями в подготовке возможного приезда президента на Вейскую, что было очевидной отговоркой, и все это понимали. Наконец 13 ноября, видимо, не случайно, поскольку Маршал имел слабость к этому числу, президент сам лично открыл Сейм. Однако это произошло не на Венской, а в Замке, причем депутаты стояли еще и потому, что все кресла были вынесены из зала.

Вскоре оказалось, что эта затея явилась лишь дымовой завесой для проведения акции, имевшей для Сейма более существенные последствия. Конституция предусматривала, что парламент должен созываться ежегодно до конца октября, чтобы обсудить бюджет. Пилсудский дискуссию на тему «сидеть или стоять» начал за три дня до истечения этого срока. Отсутствие постановления грозило срывом этого положения основного закона. В этой ситуации Ратай и конвент старейшин приняли предложение начальника гражданской канцелярии президента Станислава Цара [138] о том, чтобы Мосьцицкий отдельным актом до 31 октября распорядился созвать Сейм, после чего особым указом, уже после этого срока, объявил бы его открытие.

Так и произошло, но это была западня, подготавливающая очередной конституционный прецедент [139]. Располагая уже один раз полученным согласием Сейма, правительство сочло, что конституции соответствует, если президент распорядится созвать сессию без ее открытия в дальнейшем. Таким образом, формально парламент был созван, но в действительности он не мог провести заседание и принять постановление. Со временем такую интерпретацию «усовершенствовали» до такой степени, что президент созывал сессию, открывал ее на несколько минут, но еще до принятия повестки дня откладывал ее на тридцать дней, имея на это конституционное право. За попрание конституции главный автор этого проекта Станислав Цар получил ироничное прозвище — «Его Интерпретаторское Величество».

С помощью такой ловушки, которая действовала почти безотказно, Маршал хотел унизить депутатов. И в значительной мере это ему удавалось. С исторической перспективы видна как на ладони действительная цель такой политики. В то время она тонула в гуще противоречивых заявлений и взаимных нападок. Дезориентированное общество, помня о черепашьем темпе работы парламента до майского переворота и сейчас, склонно было верить пилсудчиковской пропаганде, утверждающей, что депутаты по собственной воле идут по пути в никуда, а правительству не остается ничего другого, как взвалить на свои плечи всю тяжесть ответственности за судьбы государства.

Даже если и не все верили таким доказательствам, то и без этого «юридические чудеса» приносили большую пользу Маршалу, поскольку парализовывали текущую работу парламента. Так, летом 1927 года мгновенное закрытие сессии помешало депутатам вторично отменить указ президента о печати. В связи с этим в августе 1927 года большинство клубов вышло с предложением, требовавшим созыва чрезвычайной сессии Сейма. Президент не нарушил положения конституции, но, вновь использовав имеющийся прецедент, сессии не открыл. Лишь после острых протестов Ратая он сделал это И) сентября. В первый день заседаний Сейм принял указ об отмене Закона о печати, но на следующий день, еще до принятия повестки дня, сессия была отложена на тридцать дней, а после указанного срока закрыта. При этом Пилсудский заявил, что его кабинет по-прежнему считает Закон о печати действующим, исходя из того, что по этому вопросу не высказался Сенат. Протесты Ратая ничего не дали. Таким образом, в очередной раз Маршал, не нарушая буквы конституции, попрал ее дух.

Не получив отпора, Пилсудский продолжил прежнюю линию. 31 октября, согласно основному закону, была открыта осенняя бюджетная сессия. Еще до начала заседания заместитель премьер-министра Бартель взял слово и прочитал распоряжение президента, откладывающее сессию до 28 ноября. «Гомон. Различные выкрики, стук, — записано в стенограмме Сейма. — Голоса: «Скандал, стыд, позор». Маршал (Сейма): «Призываю депутата Жулавского к порядку». Стоит гомон. Депутат Диаманд, обращаясь к министру внутренних дел: «Пригласите полицию!» Депутат Марек: «Превратили государство в посмешище!», «Комедианты». Голос: «Банда негодяев». Маршал: «Повторно призываю депутата Жулавского к порядку…» Однако возмущение депутатов никак не могло изменить того, что была парализована деятельность парламента. Вскоре в связи с окончанием срока созыва он был распущен.