Пилсудский (Легенды и факты) - Наленч Дарья. Страница 51

В такой ситуации «ББ» не спешил с разработкой проекта нового основного закона. В конце концов проект был готов в 1933 году. Летом Славек вынес его на публичное обсуждение. Наряду с усилением роли и ответственности президента обращало на себя внимание создание привилегированного института выборщиков, которые должны были избирать Сенат со значительно более широкими полномочиями, чем прежде. 26 января 1934 года, в тот самый день, когда в Берлине подписывался пакт о ненападении, Станислав Цар, главный создатель новых подходов к общественному устройству, предложил на рассмотрение Сейма так называемые конституционные тезисы. Это не был формальный проект конституции, который должен был быть представлен, согласно положениям конституции 1921 года, пятнадцатью днями раньше. В связи с чем оппозиция, оставив только двух наблюдателей, покинула зал заседаний, выполняя тем самым свое решение бойкотировать подготовительные работы по новой конституции. Это было ошибкой, поскольку Цар заявил, что раз оппозицию этот вопрос не интересует, то тезисы следует признать проектом конституции и утвердить. Маршал Сейма Свитальский поддержал это решение, не обращая никакого внимания на представителя оппозиции, заявлявшего, что такие действия противоречат конституции и регламенту Сейма. Голосование было проведено спешно. В стенограмме Сейма записано: «Маршал Свитальский: «Подтверждаю, что Закон о конституции во втором и третьем чтениях был Сеймом принят». (Длительные аплодисменты на скамьях клуба «ББ». Депутаты клуба «ББ» поют «Первую Бригаду». Возгласы: «Да здравствует полковник Славек!», «Да здравствует маршал Свитальский!») Спешно вернувшимся в зал депутатам от оппозиции осталось лишь наблюдать манифестацию победителей.

Основные созидатели этой победы ожидали похвал из Бельведера. «Мы советовали Свитальскому, — вспоминает Вацлав Енджеевич, — чтобы, не мешкая, он позвонил в Бельведер, информировал о принятии конституции и просил встречи с Пилсудским. Адъютант немного погодя перезвонил, сообщая, что Маршал примет Свитальского и Славека в среду, 31 января, то есть только через пять дней. Я помню, что от такого известия мы все оцепенели».

В ходе аудиенции Свитальский и Славек совсем не заметили удовлетворения Маршала. Даже наоборот, они столкнулись с прохладным отношением, остужавшим непомерные амбиции. «Я доложил Коменданту, что произошло 26 января, — записал Свитальский. — Отношение Коменданта к этому факту в принципе не было негативным, в то же время он сразу признал, что, учитывая важность Закона о конституции, принятие его хитростью и при помощи процедурных уловок ненормально и поэтому следует эти моменты приглушить и нейтрализовать путем подробной дискуссии и внесения поправок в Сенате. <…> После их следовало бы рассмотреть в Сейме. Комендант согласился со мной в том, что необходимо тут же завязать бой за решение вопроса о процедуре голосования: необходимо ли для этих поправок большинство 2/3 или обычное 11/20. (Мартовская конституция устанавливала порядок, что поправки к законам принимаются Сенатом большинством голосов 11/20; порядок же поправок к тексту конституции в основном законе 1921 года не обговаривался. Но из его духа следовало, что в этом случае Сейм должен принимать большинством 2/3 голосов. — Авт.). Комендант добавил, что наши уловки оправдывает только то, что в истории обычно конституции не принимались с соблюдением всех установленных формальностей. Что же касалось содержания конституции, то Комендант признался, что конституционных тезисов не читал, что он бережет себя только для определенной работы: в армии он занят почти исключительно расстановкой кадров, с тем чтобы по возможности оставить после себя на командных постах лучших, а также внешней политикой. <…> В принципе Комендант не хочет вникать в существо конституции».

Несмотря на это заявление, Свитальский все же высказал Маршалу свои сомнения о целесообразности предложения Славека создать привилегированную категорию выборщиков. Пилсудский разделил эти сомнения, в результате чего Славек, публично провозгласивший эту идею, оказался в чрезвычайно трудном положении. В своих позднейших спорах со Свитальским, Царом и Прыстором Славек даже предлагал поставить на повестку дня обсуждение этого решения Маршала. «На это я ответил ему, — писал Свитальский, — что такой шаг был бы совсем нелояльным по отношению к Коменданту. Комендант может деликатно формулировать свои советы, но может и весьма решительно и молниеносно делать выводы, когда его советам не внемлют».

Об этом деле стоило упомянуть еще и потому, что оно показывает, насколько важной и трудной была задача выслушивать и проводить в жизнь мнения и рекомендации Маршала. Со временем этот механизм стал разлаживаться прежде всего по двум причинам. Во-первых, Пилсудский высказывал свои соображения все реже и облекал их во все более загадочную форму. Во-вторых, подлинным несчастьем было то, когда к нему становился вхож тот, кто не всегда мог его понять или же в его словах охотно усматривал свои мысли. Так случилось в 1934 году, когда на пост премьер-министра был назначен Леон Козловский [163].

Приводя споры, которые велись среди «осведомленных пилсудчиков» о дальнейшей судьбе лагеря в Березе Картуской [164], Свитальский пишет, что «Козловский ссылался на то, что якобы Комендант одобрял идею лагерей-изоляторов. У меня были на этот счет сомнения. Однако уж если Козловский основывался тогда на подозрениях, что покушение на Перацкого [165] было инспирировано эндековскими кругами, то такой аргумент в сравнении с ошибкой власти терял свою актуальность». Лагерь в Березе просуществовал, однако, до 1939 года, и не только из-за ошибки, касавшейся того, кто совершил убийство министра внутренних дел Бронислава Перацкого. Были и другие причины.

Когда в марте 1935 года Козловский оставил кресло премьер-министра, Свитальский вздохнул с облегчением: «Я особенно удовлетворен отставкой Козловского и прежде всего потому, что я никогда не был уверен, точно ли повторяет Козловский слова Коменданта, и подозревал его в том, что он, сам того не желая, вкладывает в уста Коменданта свои собственные мысли».

Когда после Козловского кабинет министров возглавил Валеры Славек, Маршал уже переживал последнюю драматическую стадию своей болезни. Таял на глазах. В начале 1935 года доктора установили увеличение печени. Назначили специальные исследования, но Пилсудский, который уже давно испытывал неприязнь к такого рода процедурам, и на этот раз отложил их на потом. В феврале 1935 года умерла его сестра Зофья [166], которую он, вероятно, любил больше остальных братьев и сестер. Несмотря на крайне плохое самочувствие, он все же участвовал в похоронах в Вильно.

«Все мы были просто перепуганы ужасным состоянием Коменданта и его слабостью, — отмечал Складковский. — На его лице застыло мучительное страдание». Сохранилась фотография, запечатлевшая возвращение с кладбища. Маршала поддерживает один из железнодорожников. От него осталась одна тень.

Болезнь прогрессировала. Пилсудский был не в состоянии даже удержать карты в руках, чтобы разложить любимый пасьянс. 21 апреля он согласился наконец на приезд из Вены профессора Венкенбаха, известного онколога. Спустя четыре дня было проведено обследование. Диагноз звучал как приговор: рак печени, операция бессмысленна.

Последние дни Маршал провел в инвалидной коляске. Тогда он начертал от руки свою последнюю волю. Она начиналась словами: «Не знаю, захотят ли меня похоронить на Вавеле [167]. Пусть!» Далее он пожелал себе, чтобы его сердце осталось в Вильно, среди солдатских могил. Просил также, чтобы на это же кладбище перевезли гроб матери, похороненной на территории тогдашней Литвы в Сугнитах.