Не будь дурой (СИ) - Ставицкий Иннокентий. Страница 3

Мне больно слышать это. Она делится этим мне, потому что у неё нет подруг, кому бы она могла рассказать. Вся её жизнь - стирка, готовка, воспитание меня. Попытки снова собрать семью. Вот только папе это, похоже, не нужно.

Мой взгляд застыл на книжной полке. Слёзы собираются в уголках глаз, потому что я вместе с мамой чувствую себя ненужной и одинокой. Но я тут же смаргиваю их. Сейчас хотя бы я не должна расклеиваться.

- Мам, я не думаю, что ты слишком давишь на него, - робко, неуверенно говорю я. На самом деле я так не думаю. Но никогда не скажу ей об этом. - Просто... это твой способ справляться с проблемами. Пытаться контролировать всё и вся. Это не плохо. Это просто ты.

На самом деле, хочу сказать я, это когда-нибудь тебя погубит. Разве ты не видишь, отец уже не выдержал? Сколько же осталось мне?

Мама перестаёт плакать. Кажется, мои слова приободряют её. Она высвобождается из моих объятий и благодарно улыбается, вытирая слёзы и шмыгая носом. Я улыбаюсь в ответ. Она обводит взглядом всю мою комнатку.

- Ты помнишь, как мы выбирали вместе эти обои? - спрашивает она, очевидно, погрузившись в воспоминания. Мне становится тепло в груди. Это был один из тех немногих дней, когда у мамы было хорошее настроение, и она была готова есть со мной картошку фри в Макдональдсе.

Эти обои не очень хорошие, нелепые - ярко-красные, с маленькими печеньками, как и всё в моей комнате. Здесь всё такое же неуклюжее, детское, словно у пятилетнего ребёнка, не сочетающееся. Но мне это нравится.

- А этого медвежонка тебе подарил папа. Он всё же очень милый.

Медведь, занимающий своей огромной тушей почётное место на полке, на самом деле был очень страшным. Даже немного пугающим. Но я его не выбрасывала. У меня была такая скверная привычка, которая очень раздражала маму, хранить всякий хлам в комнате. Выбросить не хватало духу.

Мама вспоминала и вспоминала истории появления всех этих глупых вещей, словно бы это ей приносило какое-то утешение. Знать, что у тебя осталась какая-то частичка твоей семьи. А я просто неимоверно любила эти штучки по той же причине. Моя персональная доска почёта, которую мы с мамой делали весь вечер в восьмом классе, когда наград накопилось достаточно много. Коллекция полотенец из Турции. Детские рисунки. Всё это вызывало во мне какой-то трепет. Это мой мир. Моя обитель, защищающая меня от внешнего, большого и злого, мира.

Вскоре мы уже вместе плакали. Ревели в объятиях друг друга, а потом так и заснули.

* * *

Наутро, когда меня разбудил пронзительный вой будильника, мамы уже не было. Это почему-то меня разочаровало. Наверняка снова в своих бесконечных делах. Голова у меня от вчерашней бессонницы и слёз просто раскалывалась. Но даже если бы я хотела пропустить школу, мне бы никто не позволил. А я не хотела, прекрасно осознавая свой долг.

Не успела я зайти на кухню, после того, как оделась и умылась, как мама, жаря оладушки, начала с порога:

- Ты ещё не позавтракала? Нет уж, дорогая, не смей опаздывать! Я не хочу, чтобы твоя учительница снова звонила мне с жалобой на твоё опоздание!

Такая привычная ворчливая ругань. Лёгкая степень раздражения. Ничего не изменилось с вчерашней ночи. Вроде бы ничего такого, но всё равно было как-то горько. Так ей было проще. Справляться со всем в одиночку. Погрузиться в свои дела.

Что-то пробурчав, я сажусь за стол и начинаю есть оладушки, хотя аппетита нет совсем. В последнее время я ем мало. Тот редкий аппетит перебивает мама.

- Сегодня у тебя сольфеджио, а потом ты должна успеть к Анатолию Васильевичу, ты же знаешь свои проблемы по английскому... Только успей, иначе он откажется заниматься с тобой, он очень востребованный и занятой человек...

Меня тошнит от её трескотни. И снова это чувство тупого, отчаянного бессилия. Усталости. Как же я устала, господи.

Может, в одном всё-таки прав был Игнат. Я утопаю. Тону в этой тине, которая забивается во все отверстия, во всех этих дополнительных. Я не идеальна и я не могу справиться со всем этим, как бы того не хотела мама. Это не отлично. Даже не «довольно хорошо». Просто хуже некуда.

Но в самой сути он всё же не попал в точку. Я не смогу помочь сама себе. Я бессильна. Мне нужен тот, кто спасёт меня, как бы приторно и по-книжному не звучало.

Поев, я тут же выбегаю из квартиры, схватив сумку и натянув впопыхах верхнюю одежду. В лифте качусь в одиночестве, и что-то внутри обрывается, когда я гляжу на запертую дверь квартиры напротив. Глупо-глупо-глупо, но поделать ничего с собой не могу. Надежда увидеть, несмотря на мой позор и то, что его нет уже все эти три дня, его не угасает во мне.

Глупенькая, наивная Тая.

Я совсем не хочу идти в школу сегодня, и уж точно не хочу на репетиторство и долбанное сольфеджио. У меня даже в мыслях появляется желание сбежать и прогулять. Но я тут же с ужасом отгоняю его, представив что будет, если мама всё узнает. А она обязательно узнает. Давно уже заставила классную руководительницу проверять мои пропуски и в случае чего звонить маме.

Я устала. Снова это слово грузом ложится на плечи. Но всё же снег и морозный воздух приносит мне какое-то облегчение. Хоть мимолётное, но я успеваю вдохнуть и выдохнуть.

В школе я неосознанно втягиваю голову в шею, хожу по стенке. Всё как обычно - одноклассники исподтишка насмехаются надо мной. Если честно, я даже не помню, с чего всё это началось. Я всегда была замкнутой, необщительной, принимала мало участия в жизни класса, сторонилась всех. Я общалась лишь с двумя людьми - таким же ботаном Эльзаровым и толстушкой Цветковой. Это были те люди, над которыми издевались ещё больше, чем надо мной - со мной лишь холодная война, которая ведётся только одной стороной, а с ними можно вдоволь поиграть, насладившись их страхом. Я даже иногда ощущала себя их мамочкой.

- Отошла в сторону, швабра, - слышу откуда-то сзади знакомый грубый голос. Это наш самый главный зачинщик всех издевательств - «крутой» парень Стас.

Я тут же испуганно отпрыгиваю в сторону, проглатывая их тупые смешки. Если бы я могла ударить или ещё что похуже...

- Похоже, это очень круто, бить по тем, кто не может дать в ответку, - мои глаза сами собой расширяются, когда я наблюдаю, как тут присоединяется ещё один персонаж. Вордов. Мы не общались с того дня, когда он стал свидетелем маминой ярости - я специально его избегала. Он же всё время смотрел. Как-то странно, непонятно. Мне от этого становилось лишь хуже.

Сейчас мне хочется заткнуть уши руками, зажмуриться - что угодно, лишь бы не быть участником этого. Лишь бы не быть причиной. Какой же ты идиот, Вордов...

- Вот это поворот, - озадаченно почёсывает затылок Стас, изображая удивление. - Из самых низов раздался какой-то писк.

А потом гогочет, довольный своей шуткой. Его дружки поддерживают его. Я приподнимаю брови - мне кажется, это очень тупо. И тут случается непредвиденное. Стас прекращает свой смех, потому что в лицо ему прилетает не маленький кулак Вордова. Пока я стою с выпученными глазами и застрявшим в глотке смехом, Вордов хватает меня за руку:

- Бежим, валим, быстрее!

Я ничего не успеваю сообразить, как уже бегу по коридорам. Лёгкие у меня уже горят, но Вордов меня всё тащит и тащит за собой. Мы забегаем в раздевалку, хватаем свои куртки и бежим дальше. Я не оборачиваюсь, но слышу за спиной топот ног Стаса и его компании. Наконец, нам удаётся спрятаться за школой, прямо за пожарной лестницей. Я открытым ртом глотаю холодный морозный воздух, упершись ладонями в колени. Куртка на мне не застёгнута, шапка в руке, но мне жарко. Вордов тоже запыхался.

Снимая запотевшие очки, я недовольно кошу на него взглядом:

- Идиот! Зачем ты побежал, ты же боксом занимаешься!

Вордов смотрит на меня как-то ошалевше, ничего не говоря. Я приподнимаю брови и смотрю по сторонам, скрывая смущение.

- Чего уставился?

- А ты, оказывается, симпатичная, - говорит Вордов, словно узнал самую большую тайну в мире.