Сообщение Хебекука Джефсона - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 2

Однажды, когда я сидел один на веранде и, греясь на солнце, размышлял, не следует ли мне вернуться в армию Гранта, я с удивлением увидел, что ко мне подходит эта старуха. Негритянка осторожно оглянулась по сторонам, проверяя, нет ли кого поблизости, порылась у себя на груди в складках платья и достала замшевый мешочек, который висел у нее на шее на белом шнурке.

– Масса, – сказала она хриплым шепотом, нагнувшись к моему уху, – я скоро умру. Я очень старый человек. Скоро меня не будет на плантации масса Мюррея.

– Вы можете еще долго прожить, Марта, – ответил я. – Вы же знаете, что я доктор. Если вы нездоровы, скажите, что у вас болит, и я постараюсь вылечить вас.

– Я не хочу жить, я хочу умереть. Скоро я буду вместе с небесным владыкой… – И она разразилась одной из тех полуязыческих напыщенных тирад, к которым порой бывают склонны негры. – Но, масса, у меня есть одна вещь, которую я должна кому-то оставить. Я не могу взять ее с собой за Иордан. Это очень ценная вещь, самая ценная и самая священная на свете. Она оказалась у меня, бедной черной женщины, потому, что мои предки были, наверно, великие люди у себя на родине. Но вы не можете понять этого так, как понял бы негр. Мне передал ее мой отец, а к нему она перешла от его отца, но кому же я передам ее теперь? У бедной Марты нет ни детей, ни родных, никого нет. Вокруг себя я вижу только дурных негров и глупых негритянок – никого, кто был бы достоин этого камня. И я сказала себе: вот масса Джефсон, который пишет книги и сражается за негров. Он, должно быть, хороший человек, и я отдам камень ему, хотя он белый и никогда не узнает, что это за камень и откуда он.

С этими словами старуха пошарила в замшевом мешочке и достала из него плоский черный камень с отверстием посредине.

– Вот, возьмите, – сказала она, почти силой вкладывая камень мне в руку. – Возьмите. От хорошего никогда вреда не будет. Берегите его и не потеряйте! – И с предостерегающим жестом старуха заковыляла прочь, озираясь по сторонам, чтобы удостоверяться, что за нами никто не наблюдает.

Серьезность старой негритянки не произвела на меня особого впечатления, наоборот, скорее позабавила, и во время ее тирады я не рассмеялся только потому, что не хотел ее обидеть. Когда она ушла, я внимательно рассмотрел полученный предмет. Это был очень черный, исключительно твердый камень овальной формы – именно такой плоский камень человек выбирает на морском берегу, когда ему захочется бросить его подальше. У камня были закругленные края, в длину он имел три дюйма, а в ширину – посредине – полтора. Особенно курьезной показалась мне форма камня: на его поверхности виднелось несколько хорошо заметных полукруглых бороздок, что придавало ему поразительное сходство с человеческим ухом. В общем, мое приобретение заинтересовало меня, и я решил при первой же возможности показать его в качестве геологического образца своему другу, профессору Шредеру из Нью-Йоркского института. Пока же я сунул камень в карман и, уже не думая о нем, поднялся со стула и пошел прогуляться по аллеям.

К тому времени моя рана уже почти зажила, и вскоре я распрощался с мистером Мюрреем. Победоносные армии северян наступали на Ричмонд. Мои услуги не требовались, и я возвратился в Бруклин. Здесь я возобновил свою медицинскую практику, а затем женился на второй дочери известного резчика по дереву Джосайя Ванбургера. За несколько лет мне удалось приобрести обширные связи и хорошо зарекомендовать себя как специалиста по туберкулезу легких. Я все еще хранил странный черный камень и часто рассказывал, при каких любопытных обстоятельствах получил его. Профессор Шредер, которому я показал камень, очень заинтересовался не только самим образцом, но и его историей. По словам профессора, это был осколок метеорита, а свое сходство с ухом он приобрел в результате искусной, очень тщательной обработки. Неизвестный мастер проявил тонкую наблюдательность и высокое мастерство, сумев передать мельчайшие детали человеческого уха.

– Я не удивился бы, – заметил профессор, – если бы оказалось, что камень отбит от большой статуи. Но мне совершенно непонятно, как удалось с таким мастерством обработать столь твердый материал. Если где-то действительно имеется статуя, у которой отбита эта часть, мне бы очень хотелось взглянуть на нее!

В то время и я думал точно так же. Но позднее мне пришлось изменить свое мнение.

Следующие семь-восемь лет моей жизни прошли спокойно, без всяких событий. Вслед за весной наступало лето, после зимы – весна, не внося никаких перемен в мои повседневные занятия. В связи с расширением практики я взял в качестве партнера Д.С.Джексона на одну четвертую часть дохода. Но все же напряженная работа сказалась на моем здоровье, и я почувствовал себя так плохо, что по настоянию жены решил посоветоваться со своим коллегой по Самаритянской клинике доктором Каванагом Смитом. Этот джентльмен, осмотрев меня и обнаружив, что у меня несколько уплотнена верхушка левого легкого, порекомендовал мне пройти курс лечения и отправиться в длительное морское путешествие.

Я по натуре человек непоседливый, и, естественно, мысль о морском путешествии пришлась мне по душе. Вопрос был окончательно решен во время встречи с молодым Расселом из фирмы «Уайт, Рассел и Уайт». Он предложил мне воспользоваться одним из кораблей его отца – «Святой девой», которая вскоре должна была отплыть из Бостона.

– «Святая дева» – небольшое, но удобное судно, – сказал он, – а капитан Тиббс – превосходный человек. Морское плавание окажется для вас лучшим лекарством.

Я придерживался такого же взгляда и охотно принял предложение.

Вначале предполагалось, что жена отправится вместе со мной. Однако она всегда плохо переносила морские путешествия, а так как на этот раз у нас были еще и другие важные основания не подвергать ее здоровье риску, мы решили, что она останется дома. Я не религиозный и не экспансивный человек, но как я благодарю небо, что не взял ее с собой!

Со своей практикой я расставался без всяких опасений, поскольку мой партнер Джексон был надежный и трудолюбивый человек.

Я прибыл в Бостон 12 октября 1873 года и сразу же направился в контору фирмы, решив поблагодарить ее владельцев за оказанную мне любезность. В ожидании приема я сидел в бухгалтерии, когда слова «Святая дева» внезапно привлекли мое внимание. Я оглянулся и увидел высокого худого человека, который, облокотившись на барьер полированного красного дерева, спрашивал о чем-то одного из служащих. Неизвестный стоял боком ко мне, и я заметил в нем сильную примесь негритянской крови. Это был, очевидно, или квартерон, или даже мулат. Его изогнутый орлиный нос и прямые гладкие волосы говорили о родстве с белыми, в то время как черные беспокойные глаза, чувственный рот и сверкающие зубы указывали на африканское происхождение.

Незнакомец производил неприятное, почти отталкивающее впечатление, особенно при взгляде на его болезненно-желтое, обезображенное оспой лицо. Но когда он говорил, его изысканные выражения в сочетании с мягким, мелодичным голосом доказывали, что перед вами образованный человек.

– Я хотел задать несколько вопросов о «Святой деве», – повторил он, наклоняясь к конторщику. – Она отплывает послезавтра, не так ли?

– Да, сэр, – с необычайной вежливостью ответил молодой конторщик, впавший в благоговейный трепет при виде крупного бриллианта, сверкавшего на манишке незнакомца.

– Куда она направляется?

– В Лиссабон.

– Сколько на ней команды?

– Семь человек, сэр.

– Есть пассажиры?

– Да, двое. Один из наших молодых служащих и доктор из Нью-Йорка.

– А джентльменов с Юга на корабле нет? – поспешно спросил незнакомец.

– Нет, сэр.

– Найдется место еще для одного пассажира?

– Можно разместить еще трех пассажиров, – ответил конторщик.

– Я еду, – решительно заявил квартерон. – Я еду и покупаю место немедленно. Пожалуйста, запишите: мистер Септимиус Горинг из Нью-Орлеана.

Конторщик заполнил бланк и передал его незнакомцу, указав на пустое место внизу. Когда мистер Горинг наклонился над бланком, чтобы расписаться, я с ужасом заметил, что пальцы на его правой руке обрублены и он держит перо между большим пальцем и ладонью. Я видел тысячи убитых на войне, много раз присутствовал при различных хирургических операциях, но ничто не вызывало у меня такого отвращения, как эта огромная, коричневая, похожая на губку рука с единственным торчащим пальцем. Между тем квартерон довольно ловко и быстро расписался, кивнул конторщику и не спеша вышел. Как раз в эту минуту мистер Уайт сообщил, что готов принять меня.