Вавилон-Берлин - Кучер Фолькер. Страница 10

Рат откинул одеяло и увидел, что Бенке покраснела.

– Боже мой, надеюсь, что этот болтун ничего не пронюхал, – сказала она.

– Это действительно так? – спросил Гереон. – Вы действительно так громко смеялись этой ночью?

– А разве мы не пили на брудершафт? – Голос хозяйки звучал чуть обиженно.

– И переборщили с этим.

– Мы взрослые люди, господин Рат! То есть Гереон, – исправилась Элизабет, и ее квартирант вновь услышал в ее голосе энергичные нотки, как это было всегда. – Я бы тоже предпочла, чтобы сегодняшняя ночь осталась нашей тайной. Но что было, то было. Мы не должны вдруг делать вид, что не знаем друг друга.

– Извини, – сказал полицейский. Ему понравился всплеск темперамента этой женщины. Он заметил, как его это возбудило, и сильнее натянул одеяло.

Фрау Бенке встала. Теперь она, очевидно, может жить тем, что Гереон видел ее обнаженной. Она не предприняла ничего, чтобы прикрыть свою наготу, и ее пышные формы усилили его возбуждение, даже после того, как она натянула на себя ночную рубашку. Он повернулся на другой бок.

– Я сделаю завтрак, – сказала хозяйка и вышла из комнаты. Слава богу!

Комиссар еще некоторое время лежал в постели и размышлял. Элизабет Бенке была почти на десять лет старше его. Ее муж в 1917 году погиб на Эне. Рат вспомнил о женщинах в военном городке. Тогда, летом 1918 года, после начальной подготовки, они ждали приказа об отправке на фронт, чувствовали, что, возможно, наступили последние дни их юности. Свежее пушечное мясо, которое должны были бросить в мясорубку. Гереон помнил эйфорию того времени. Желание жить, которое питалось страхом смерти. Потные тела, которые катались в постелях, почти в отчаянии. Все женщины были старше их. Лет на десять и больше. И почти у всех были обручальные кольца. Их мужья еще сражались на фронте или погибли.

Рату как раз исполнилось восемнадцать, когда он отправился в Пруссию. Приказ о призыве был для него подобен смертному приговору. Он вспомнил об Анно, он не знал, что это был последний год войны, он мог только молиться, чтобы это безумие поскорее кончилось. Его мать плакала, когда ее младший сын стоял на вокзале, одетый в форму, и они прощались. Она боялась потерять еще одного сына. Старший погиб в первые дни войны. Анно, непогрешимый, вечный пример. Лишь в одном младший брат не хотел на него равняться: Гереон хотел пережить войну!

С этим желанием и небольшой надеждой он прибыл в гарнизон. Отчаянное ожидание. Они чувствовали себя, как заключенные в камере смерти. А потом война сразу закончилась. Прежде чем пришел приказ на марш и прежде чем Рат успел сделать хотя бы один-единственный выстрел во врага. Известие о мятеже в Киле быстро распространилось между ними. Были образованы Советы солдатских депутатов. Когда Гереону стало ясно, что никто не арестует его как дезертира, он просто снял форму и поехал домой. Назад в Кёльн. Его товарищи продолжили военные игры и в составе добровольческих корпусов боролись с коммунистами и с революцией. Но ефрейтор Гереон Рат послушался своего отца и стал полицейским. Ему опять дали оружие и письменный стол, за которым до войны сидел Анно Рат.

Комиссар отогнал воспоминания и посмотрел в окно. На улице было солнечно. Похоже, настал первый по-настоящему весенний день. Рат попытался вновь возродить ясные мысли в своей хмельной голове. Он рывком встал и направился в ванную. Ему надо было немедленно принять душ.

Только свежий воздух без остатка выветрил из него хмель. Гереон глубоко вздохнул и достал из кармана записку, которую ему написала Бенке. Луизенуфер. Новое жилье Алексея Ивановича Кардакова располагалось в Кройцберге. Название этой улицы пережило перемены времени. Несколько лет назад здесь еще проходил городской канал между Урбанхафен и Шпрее, а теперь дети играли на гигантской песчаной площадке, обустроенной над насыпной акваторией порта. Их смех и крики наполняли прозрачный воздух. После бесконечно длинной зимы, кажется, наконец пришла весна. Рат ненавидел берлинскую зиму с тех пор, как он однажды очень холодным мартовским днем вышел из поезда дальнего следования на Потсдамском вокзале, и Потсдамская площадь встретила его метелью и транспортным коллапсом. Холод поселился на улицах Берлина до самого апреля. И вот город обрел более радостный облик. Наконец-то. Гереон наслаждался короткой прогулкой от надземной железной дороги Коттбуссер Тор.

Его взгляд скользил по фасадам зданий. Пивная, салон-парикмахерская, молочная… Он еще раз проверил номер дома на записке.

Завтрак с Элизабет Бенке оказался не таким невыносимым, как он ожидал. Они беседовали исключительно о русском дебошире и ни единым словом не упомянули то, что случилось, могло случиться или случилось бы после этого. Полицейский обещал хозяйке серьезно поговорить с Кардаковым насчет его задолженности за комнату за последний месяц, его вещей в подвале и сломанного шкафа. К тому же он искал причину, чтобы в свой свободный день выйти на улицу.

Нужный ему дом находился рядом с молочной. Когда Рат входил в подъезд этого дома, по надземной железной дороге на Вассерторплац прогрохотал поезд. Он стал изучать почтовые ящики, в том числе те, которые относились к домам, располагавшимся внутри двора, но нигде не нашел фамилии Кардаков или другой фамилии, хотя бы отдаленно напоминавшей русскую. Тогда комиссар еще раз проверил записку. Адрес был верным. Номер дома тоже.

Рат изучил почтовые ящики двух соседних домов, но и здесь не было никаких русских фамилий. Может быть, тот мужчина решил скрыться, чтобы не оплачивать аренду? Или, возможно, он просто не успел поменять табличку. Гереон вернулся к первому дому. Как раз когда он подошел к двери, она открылась, и перед ним возникло удивленное и недоверчивое лицо.

– Вы кого-нибудь ищете? – Открывший дверь мужчина был щуплым и невысоким. Его шляпа казалась слишком большой на худом лице. Как и его густые усы. А из лацкана его пальто торчал маленький стальной шлем [8].

– Пожалуй. – Рат достал записку и прочитал ее вслух. – Алексея Ивановича Кардакова.

– Никогда не слышал такого имени. Он здесь живет?

– По крайней мере, он оставил этот адрес.

– Для русских это обычное явление.

– А вы живете в этом доме?

– Я не обязан вам это говорить.

– Думаю, ошибаетесь: я из криминальной полиции! – Гереон помахал своим удостоверением, решив воспользоваться служебным положением даже в свободный день.

– Хорошо, хорошо. – Его собеседник покорно поднял руки. – Что вас интересует?

– Не заметили ли вы чего-нибудь в последние недели? Не въехал ли сюда новый жилец?

– Насколько я знаю, нет.

– Может быть, под другим именем.

– Нет, при всем моем желании я не могу это утверждать. Что он натворил?

– Это чисто рутинный опрос. – Рат пожалел, что предъявил свое удостоверение: в принципе, это было противозаконно. Ему надо было освободиться от этого назойливого типа, который, совершенно очевидно, не мог ему помочь, пока тот не проявил еще большее любопытство. – Большое спасибо за помощь.

– Не за что. Всегда готов помочь.

Комиссар уже повернулся, чтобы уйти, когда местный обитатель окликнул его:

– Одну минуту, унтер-офицер!

Рат остановился.

– Может быть, вы явились по поводу скандала? – спросил его собеседник.

– По поводу скандала?

– Да, здесь ночью один тип орал перед дверью как сумасшедший, так что никто не мог спать. А потом после этого еще двое ругались между собой. Но так громко, я вам скажу! Я уже думал, что они переубивают друг друга.

– И что?

– Это были русские. Сто процентов. Возможно, один из них был как раз тот, кого вы ищете. Но он здесь не живет. Это точно. Здесь живут только приличные люди.

Гереон коснулся рукой своей шляпы.

– Большое спасибо.

Странно, думал полицейский, шагая назад по Скалицерштрассе к Коттбуссер Тор. Похоже, он был не единственным, чей сон минувшей ночью был нарушен каким-то русским.