Длинные руки нейтралитета (СИ) - Переяславцев Алексей. Страница 49
- Тебе-то что?
- Мне-то ничего, а вот тебе Марьзахарна велела ногу не беспокоить, как я слышал.
- Да чё там? Сам же глянь: нога в полном порядке, никаких от нее беспокойствиев. Да и как девка-дура может в лечении понимать? Я пошел.
- Смотри ж... - послышалось с койки.
Было бы лишь небольшим преувеличением сказать, что Семирылов вернулся с триумфом. Не наблюдались всеобщее ликование и поздравления с успехом. Зато внутреннее воодушевление присутствовало, и даже с избытком, тем более, что оно было подогрето местным сортом вина, именуемым 'полугар'. И с торжеством во взгляде Семирылов провалился в полноценный сон.
Пробуждение оказалось далеко не радужным. Головная боль и мерзопакостное ощущение во рту были не только привычны, но и ожидаемы. Куда хуже была боль в раненой ноге; она болела не сказать, чтоб сильно, но уж больно отчетисто, а накануне ничего такого не было. Солдат немедля ухватился за тощее одеяло, дабы рассмотреть источник беспокойства, и...
Раздавшийся вслед за этим вопль мог перебудить весь госпиталь, если бы там были спящие (осмотр произошел сравнительно поздно). Ноге сразу же было обеспечено повышенное внимание всей палаты. И дело того стоило.
Кожа на месте, куда попала вражья пуля, стала тончайшей и нежнейшей - как у новорожденного. Кусок мяса под ней иcчез, как будто его не было. Но оказалось нечто такое, что могло бы встревожить любого: кусок кости, накануне казавшейся прочной и целой - тем более, что так оно и было - исчезла. Малейшее движение отзывалось уже резкой болью.
- Порча!!! - это было первое членораздельное слово пострадавшего. Он несколько раз перекрестил огромную вмятину на ноге. Разумеется, никакого результата это не дало.
Сбежалась чуть ли не половина палаты - собственно, все, кто мог ходить. Те, кто этого не мог, молили счастливцев поделиться впечатлениями. Те именно так и делали:
- Твою же ж...
- Как ножом вырезало, только что кожа цела...
- Сроду такого не видывал, даже не знал...
- Я видел у церквы. Там стоял солдатик с рукой тож от пули...
- Это как тебя, брат, угораздило?
- А скажу, как, - раздался спокойный голос унтера Шебутнова с койки; тот не видел и не мог видеть состояние ноги Семирылова, но говорил вполне уверенно. - Накануне вечером ты пошел без костылей за винцом? Пошел, было дело. Говорила тебе Марьзахарна, что ногу нельзя беспокоить? Говорила. Так на кого тут пенять надобно?
- Она на меня порчу навела, ведьма! Она! Колдовством проклятым ногу испортила!
- Так ведь докторша не пригожий молодец, а твоя нога - не девка, чтоб ее портить, - послышалась острота из угла. Автор, впрочем, говорил вполголоса. Видимо, он не жаждал обрести всенародную известность.
- По местам! Она идет! - рявкнул боцман Сергеич. А уж его голос не был обижен ни мощью, ни командными интонациями.
Вошла Марья Захаровна. С полувзгляда она увидела, что случилось нечто чрезвычайное. Окинув палату быстрым взглядом, она выделила того из раненых, кто показался наиболее адекватным: унтера Шебутнова. К нему она и обратилась полностью спокойным голосом:
- Доложи, братец, что тут такое стряслось.
Доклад был кратким и емким, как и положено в военном флоте:
- Так что, госпожа дохтур, нога у Семирылова не в порядке с утрева.
- Тогда с нее и начнем. Ну-ка... ага... и что ж ты с ней делал?
По истинно крестьянской привычке в отношении к любому городскому (именно к таковым следовало, по мнению солдата, причислять немку), пострадавший начал с вранья:
- Вот крест, ничего не делал! Это все порча! Навели!
Намек на свою особу Мариэла, похоже, не поняла. Речь ее наполнилась сочувствием.
- Ай-ай-ай! Так тебе не сказали?
- Что не сказали?
Сочувствие пропало без следа.
- Что мне бесполезно лгать; это дело я сразу распознаю.
Ответ был максимально честным:
- Не сказали.
- Так вот я и говорю. Теперь ты об этом знаешь... Итак: что ты сделал с ногой?
На этот раз здравый смысл потерпел поражение в битве с крестьянской этикой:
- Ить ничего не делал! А она сама за ночь внутре спортилась...
Голос госпожи доктора чуть построжел:
- У меня мало времени. Если я буду слишком долго вытягивать из тебя правду, его может не хватить на остальных раненых, - с этими словами она обвела глазами палату.
Тактический ход оказался действенным. Палата загомонила голосами:
- Вот крест истинный: ничего не видел...
- Ночью дело было, я спал...
- За винищем, небось, бегал; и посейчас аж досюда разит. А с костылями до Моисейкина шинка не дойтить...
Слово было сказано. А унюхать перегар мог бы даже человек, вообще не обладающий магическими способностями.
Интонации голоса Марьи Захаровны стали еще жестче:
- Значит, ходил без костылей, - вопросительные интонации тут и рядом не пробегали, - а ведь насчет этого говорила тебе.
Семирылов пребывал в твердейшем убеждении, что если повиниться, то высекут, самое большее, и никакого иного наказания не последует. Посему он залился слезами и зачастил:
- Богу виноват, Марь Захарна, попутал лукавый, захотелось хлебного винца, походил чуток без костылей, больше не буду...
Одновременно с этой прочувствованной речью солдат истово крестился. Но адвокатские выверты были оборваны прокурорским голосом:
- Ты испортил мою работу. Теперь ее начинать почти что наново и тратить силы на это. Я могла бы спасти еще одного раненого. Ты не дал этого сделать...
Палата, и без того молчавшая, обратилась в одно большое ухо.
- ...так что походи-ка с той ногой, что есть.
- Мария Захаровна, клятва врача запрещает отказывать кому бы то ни было в медицинской помощи.
Сказано было отчетливо и весомо. Все повернули головы на этот уверенный баритон. В дверях стоял доктор Пирогов.
Мариэла вознесла брови высоко вверх:
- Помилуйте, Николай Иванович, да разве я отказывала в лечении? Вовсе нет...