Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy". Страница 73

Девушка сделала несколько глотков. Горло приятно обожгло, но никакой горечи не осталось. Елена ухмыльнулась, потом внимательно оглядела Сальваторе. Она попробовала абсент еще раз, после чего решительно поднялась и, подойдя к Доберману, нависла над ним.

— Знаешь, что я делала раньше?

Он тоже решительно поднялся. Он стоял слишком близко по отношению к своей жертве, он влезал в ее личное пространство, совершенно не думая о том, что этого делать пока нельзя. Лучи светящегося шара скользили по смуглой коже девушки, как нарочно попадая на самые красивые участки тела. И взгляд… И запах абсента… И фамильярное поведение… Это придавало особый шарм Елене.

— Удиви меня, — прищурившись, произнес он, решив, что их война возобновилась. Но шатенка оперлась о стол, встав к парню боком.

— Искала. Когда отец нас бросил, то я его все равно искала. На улицах. В магазинах. В парках… Ошивалась возле мест, где он часто бывал, чтобы только увидеть… Я прекрасно знала, что в нашей жизни с его появлением все станет еще хуже, но мне так хотелось быть рядом с ним… И я знала, если бы он пришел, то бросилась бы я ему на шею и все простила… А теперь искать нечего. Некого. И это сводит меня с ума.

Сальваторе залпом осушил свой бокал. Прожженая глотка привыкла к такому количеству высокоградусного спиртного за раз. Потом парень встал напротив девушки и, положив руки на ее лицо, приблизил ее к себе.

— А знаешь, что делал я?

— Дрался? — спросила она, не сводя взгляда с мужчины. Кажется, что она перестала обращать внимание на их неприятное прошлое. Проходящие мимо люди обращали внимание на эту пару: девушки — на Деймона, парни — на Елену. Но эти двое не видели никого вокруг себя. Они существовали лишь друг для друга.

— Абстрагировался. Допей абсент.

Она не смогла его допить, но несколько глотков все же сделала. Сальваторе кинул на столик наличные с приличными чаевыми, а потом взял девушку за плечи и развернул к себе спиной. Елена повиновалась. Она слышала чьи-то голоса, музыку, кричащую из наушников, смех… Необычно для клубов.

Долгожданная тишина. Если она наступает для человека, то настигает его везде: в душе, в собственном доме, даже в клубах… Удушающая, но такая успокаивающая тишина.

Сальваторе, оставаясь за спиной, закрыл глаза девушки своими ладонями и приблизился к самому уху шатенки.

— Я старался заново ощутить мир. Заново улавливать каждое мгновение, и только это реанимировало меня. Ощущал мир с помощью слуха… — он отстранился, а после стал шептать уже над другим ухом: — Кто что говорит, кто какой имеет голос, кто какую слушает музыку… Тембры, баритоны, миноры и мажоры. Каждую секунду просто прислушивайся: открывшаяся и закрывшаяся дверь, чьи-то шаги, разбивающиеся бокалы. Каждый звук.

Он взял бокал со стола и поднес к лицу девушки. Елена глаза не открывала. Она делала то, о чем говорил Сальваторе: ощущала. Но ощущала пока что только один объект — своего врага, так странно на нее воздействующего. Его голос был тягучим, хриплым, будоражащим. Его шепот проникал под самую кожу, застревал в сознании, прокрадывался в душу и в сердце.

— Запахи… Запах абсента, сигарет, сожженных спичек и чьих-то духов. Просто сделай глубокий вдох.

Он отставил бокал и вновь закрыл глаза девушки руками. Елена положила голову на плечо мужчины, прижалась к нему как к своему любовнику, потом сделала глубокий вдох. Глубокий выдох и снова вдох. Она ощущала все то, о чем говорил Сальваторе.

— Добавляй слух, — прошептал он.

Чужая музыка, смех или разговор на повышенных тонах — все смешивалось, растворялось, как дым в воздухе — и разъединить эти и ингредиенты уже не представлялось возможным.

— А видеть? — прошептала она, пьянея от абсента, магии вечера и терпкого, горьковато-сладкого вкуса жизни.

— Видеть может каждый. Ощущать — лишь немногие. И теперь… — он сделал шаг вперед, девушка последовала примеру парня. Так он плавно подвел ее к чему-то. Шатенка доверялась своему врагу. Полностью. Она таяла в его руках, как кусочек льда под солнцем, как сахар в горьком и горячем кофе. Она доверялась, как можно доверяться человеку, которого знаешь так давно, что и не помнишь знакомство с ним.

Ее не волновало то, что в будущем это сможет сыграть с ней плохую шутку. Ее не волновало то, что в будущем она не сможет дышать без него… Сейчас она ощущала мир: с каждым вдохом, с каждым запахом и с каждым ударом сердца.

— Вкус…

Он поднес бокал с абсентом к губам девушки, и Елена послушно сделала несколько глотков, снова понимая, что все случившиеся — уже не изъять, не уничтожить. Оно смешалось, растворилось, растаяло…

— И в завершении…

Он взял ее руку. Нежно и, как показалось, робко. Мужчина коснулся тыльной стороны ладони и заставил к чему-то прикоснуться.

— Осязание.

Елена пальцами впилась в стену, с каким-то остервенением.

— Каждое касание, каждый шлейф, — тихо шептал Сальваторе. Он положил руки на плечи шатенки. Одна коснулась обнаженного плеча. Девушка вздрогнула, но открывать глаза не стала. Лишь продолжала прикасаться к стене, потом нащупала стеклянный столик. Прикосновение к бокалу, к его содержимому… На кончиках пальцев оставались капли абсента и ток, появлявшийся после осторожных, едва уловимых прикосновений Добермана к ее коже.

Гилберт сделала глубокий вдох, резко развернулась к мужчине, открыла глаза. Благодаря зрению человек получает девяносто процентов информации, и именно поэтому его стоит подключать позже.

Шатенка вслушивалась в голос, ощущала запах сигарет и одеколона Сальваторе, наслаждалась его прикосновениями, а теперь ей хотелось его увидеть. Заново. Потому что раньше она видела его на расстоянии, видела не так, как хотелось бы, видела сквозь призму собственной ненависти и неконтролируемого пристрастия.

Взор его был проникновенным и высокомерным, но каким-то сочувствующим и родным… Шатенка увидела красивые черты лица, сдержанность, но терпимость. Гилберт отрицательно покачала головой и, отстранившись, села на стул.

— Я слишком много выпила.

Доберман усмехнулся, схватил девушку за руку, рывком заставляя ее подняться.

— Мы не закончили.

И он повел ее к выходу, крепко держа за руку и не давая никакого времени, чтобы одуматься.

4.

Тайлер проводил Мередит до выхода. Фелл в очередной раз провела осмотр подопечной своего друга. Остановившись в дверях, она резко обернулась и уставилась на Локвуда.

— Только не начинай о госпитализации, ладно? Мы оба знаем, что ей становится лучше.

— Черта с два ей лучше! — перебила женщина, стараясь, тем не менее, сдержать наплывы своих эмоций. Она знала о ситуации в доме Тайлера и привлекать излишнее внимание не считала нужным.

— Но температура же спала, — возразил парень немного расстроенно, — отеки сходят, боли уже не такие сильные…

— Мне не нравятся ее легкие, Тай, — на выдохе произнесла врач. — А ты еще ей дымить позволяешь как прокаженной…

— Осторожнее, — перебил Локвуд. — Не надо так… Дадно, я заберу у нее сигареты. У нее дерьмовый характер, но, думаю, мы смоем договориться.

Фелл выдохнула, открыла дверь, но выходить не спешила. Она словно решалась на что-то… Потом обернулась и все же произнесла:

— У нее душа болеет. А медицина тут бессильна…

Пожав плечами и оставив после себя флер недосказанности, девушка вышла. Локвуд закрыл дверь, вспоминая вчерашний разговор с матерью. Выходить болеющую девушку — одно, вылечить болеющую душу — совсем другое. И, кажется, Тайлер понял, что подписался на задание, которое еле-еле вытягивает. Он чувствовал себя обманутым, как какой-то артист, который не прочел информацию, написанную мелким шрифтом, и теперь пытается разобраться с навалившимися трудностями.

Но что начато, то нужно закончить.

Локвуд взглянул на книжечку, которую сжимал в руке, улыбнулся и быстрым шагом направился к Бонни.

Он закрыл за собой дверь минутой позже и, улыбаясь во все тридцать два зуба, плюхнулся на кровать рядом с Беннет. Девушка вздрогнула, но уже не возникала и не сердилась — она начинала привыкать к этому парню, который так трепетно к ней относится. И наслаждаться заботой, порой, бывает болезненно.