Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy". Страница 94
— Это перед колледжем, — сдавленным шепотом. И вдруг нашелся отток. Причем внезапно и резко. Гилберт боялась своих чувств, но решила даже не пытаться их контролировать. Пусть выйдут на волю. — Я думаю, что они снова выследили меня. И я боюсь, что они собираются закончить начатое.
Она верила в него. Так свято верила, что почти забыла о своей ненависти, бьющей в самое сердце. Она верила, а он предал. Выгнал, высмеял и плюнул в душу. Гилберт вспоминала их последнюю встречу, прокручивала в памяти неприятные воспоминания снова и снова, до тошноты, до бешеного стука сердца, до слез.
Слезы скатились по щекам… Шатенка пыталась прекратить, испугавшись правдоподобности, но не смогла. Чудовища в ее душе вылезли снова наружу, выбрались на свободу и теперь стали заправлять балом.
Сальваторе всучил ей сотовый обратно.
— Часов в восемь, перед занятиями ничего не было.
Может, и было, но сама Елена была слишком занята своими эмоциями и своими отношениями. Однако вряд ли для Сальваторе имеет это значения. Он обеспокоен другим.
— Может, и не они вовсе, — хмыкнул он, скрывая взволнованность под безразличием. — Ты не единстве…
— Это они! — с остервенением перебила она, вспоминая, как он бил ее, как унижал, подчинял своей воли. Она вспоминала все их общение. С самой первой встречи. Этот парень невзлюбил ее с самого начала. И если бы он не повел себя тогда как идиот — ничего бы этого сейчас не было.
А потом эта сумасшедшая игра. Пора сравнять счет. Не один он способен на жестокость.
— Они сказали, что выслеживали меня, забыл? Это они, черт возьми, и я не ебу, что мне делать!
Она сорвалась. Оказалось, это не так уж сложно — говорить одно, испытывая при этом совсем другие чувства. Врать в лицо, не испытывая при этом угрызений совести. Это не так уж сложно — быть лицемерной и двуличной.
Сущности в душе стали трястись в безумном ритме танго.
— Пожалуйста, помоги мне, — прошептала она. — У меня никого нет, ты же знаешь.
В его взгляде промелькнули сочувствие и понимание. Всего лишь на миг, правда. Потом Сальваторе все это тщательно спрятал под шелком цинизма.
Елена в душе чувствует торжество. Еще чуть-чуть — и Деймон тоже познает горечь предательства.
— Какого хрена ты вообще свалилась на мою голову, а?!
Он психанул, но не ушел, не рассмеялся, не прочувствовал, что кроется подвох. Гилберт скрестила руки на груди, стараясь не сдерживать своих слез и выглядеть беспомощно и беззащитно. Сальваторе молчал, думая о том, как решить мнимую проблему. Неважно, кто и кому оставил эту надпись. Елене она помогла.
— Ладно, — выдохнул, потом посмотрел на девушку. Приблизившись, посмотрел в ее глаза. Гилберт знала этот взгляд — полный ненависти, злобы, неподдельного презрения и долга. Взгляд, направленный в самую душу. Проверяющий, нет ли подводных камней.
Гилберт выдержала это испытание. Сальваторе отстранился.
— Ладно, я найду их. Все равно сегодня с ребятами планировали выйти на саботаж… Только сиди дома, поняла? Не рыпайся!
И вот — карты выпадают в масть. Впереди Елена видит двух мирно идущих полицейских. В преддверии праздника они слишком часто появляются в людных местах: в парках, возле кинотеатров, школ и колледжей. Что ж, не воспользоваться этим — грех.
Елена вытирает слезы, рассчитывая про себя время. Полминуты, чтобы копы были слишком близко. Около двадцати секунд, чтобы разозлить Сальваторе. Слишком мало секунд, но игра стоит свеч.
Девушка подходит к парню ближе, устремляя на него полный мольбы взгляд.
— Спасибо большое тебе.
— Вали уже домой, тошнит от тебя.
Он хочет уйти, но Елена хватает его за руку, заставляя остановиться. Сальваторе выдергивает руку, испытывая то ли брезгливость, то ли отвращение. Он недоуменно смотрит на девушку. Та подходит настолько близко, насколько это возможно.
— Я хочу сказать еще кое-что, — шепчет она, прижимаясь к нему и молясь, чтобы полицейские шли дольше. — Прежде, чем ты уйдешь. Пару секунд, не более.
— Валяй уже. Только отцепись!
Хватает за запястья, отталкивая девушку. Полицейские присматриваются. Губы девушки расплываются в злорадной улыбке.
— Ты — чернь под позолотой, а я — чернь под золотом. И я ненавижу тебя еще сильнее, чем ты меня. Знаешь, это чувство сумасшедше сильное. Оно питает изнутри, заставляя делать то, что я бы никогда раньше не сделала. Не сделала с кем-то другим.
Подходит ближе. Яд сочится сквозь ее кожу, капает с ее языка, плещется в ее взгляде. Он попадает на Сальваторе, впитывается, поражает кровеносную систему, замедляя кровообращение и вызывая временное оцепенение.
— Никто мне не угрожал, Деймон. Я все сама придумала. Солгала тебе. Уж что-то, а страдать я научилась и плеваться красивыми эмоциями — тоже. А ты…
Она кошкой ластится возле него, прижимаясь сильнее и шепча слова как заклинание.
— А ты прибежал к моим ногам как преданная и боящаяся своего хозяина собачонка. Прибежал как шавка! Как дешевая шлюшка ради бесплатной дозы. Я поимела тебя, Доберман. А сейчас, ты чувствуешь? Тут, в груди, что-то бешено заколотилось? Чувствуешь, как оно разрывает тебя изнутри? Чувствуешь, как закипает отравленная кровь? Это называется неверие! Попей его сполна, милый. Я сделала из тебя свою собственную игрушку, сравняв счет. Один один!
Полицейские как раз проходили мимо, когда Сальваторе толкнул Елену. Та не пыталась удержаться — упала на грязный асфальт, в объятия гнилых листьев.
— Паршивая треклятая сука! Я порву тебя на куски!
Он ринулся к ней, но полицейские во время вмешались. Они схватили Деймона, скрутили его, пока тот что-то кричал, сыпал проклятиями и угрозами. Клацнули наручники, и Доберман оказался во власти блюстителей закона.
— С вами все в порядке? — другой коп услужливо помог подняться. Елена вновь пустила в ход все свое актерское мастерство: растерянность, слезы, обида и жалость. Она вцепилась в полицейского, впилась в него как обезумевшая, наблюдая за тем, как матерится и корчится Деймон.
— Пожалуйста, — она рыдала, не в состоянии адекватно высказать и слово, но внутри души ликуя от сложившихся обстоятельств. — Не ведите меня в участок! Можно я пойду? Пожалуйста, отпустите меня! Я не могу снова расстроить маму!
Сальваторе цедил взглядом чернь, прикрытую золотом. Волчица в овечьей шкуре. Кто же знал, что она сможет додумываться до такого? Паршивая сука! Жаль до нее те ублюдки не добрались.
Она о чем-то молила еще, захлебываясь слезами и топя сердца сердобольных полицейских.
— Хорошо, девушка. Позвольте, мы доставим вас домой?
— О, нет! — она снова вскрикнула. Контролировать вырвавшуюся на волю энергию Елена не могла. Она могла только поддаться ей. – Нет, пожалуйста! Я домой сама дойду! Прошу вас!
Полицейский кивнул, попросил только ее номер телефона. Девушка продиктовала, не забыв еще несколько раз попросить не звонить домой, чтобы не беспокоить близких.
Прикрываться умершей матерью — низко, подло и отвратительно. Но играть чувствами, как это сказал Сальваторе, тоже не свято.
Они квиты.
— Я еще отыграюсь, — прошипел Сальваторе, когда копы стали уводить его. Он выглядел жалко: кидал слова через плечо, не имея возможности дать волю кулакам. Что ж, пусть побудет в шкуре своей же жертвы. — Слышишь, Гилберт?! Я тебя еще выебу, просто дай мне время, чертова стерва!
Его ударили, увеличив шаг. Елена долго смотрела в след своему врагу, которого вели в участок. Она не чувствовала ничего кроме наслаждения и ощущения возмездия.
Гилберт облегченно выдохнула, вытерла слезы, а потом направилась домой. Один один, Доберман. Один один.
4.
Бонни заливала боль виски. Заглушала ее сигаретами и громкой музыкой. Она уже не помнила, как это — быть живой: биться в ритме битов, растворяться в толпе, становясь безликой и опустошенной тенью. Она забыла как это — глохнуть от громкой музыки, падать на самое дно декаданса и претворяться бесчувственной сукой. Она забыла, но последние два часа старалась отчаянно вспомнить.