Клоака - Доктороу Эдгар Лоуренс. Страница 25

Так или иначе, но, стоя на коленях и стуча зубами, я напряженно вглядывался в темноту и постепенно увидел склоны холма, покрытые валунами. Только в этот момент до меня дошло, что я всматриваюсь не в темноту, а в молочный предрассветный туман. Все кругом было мокрым, даже воздух, который оставил у меня на лице влажные следы. Я попытался отчистить липкую грязь с брюк и вдруг увидел Мартина, который возвращался к могиле в сопровождении двух молодцов, вооруженных лопатой и ломом. Я, должно быть, уснул, так как не заметил ухода Пембертона. Кажется, эти молодчики всегда были здесь на стреме, чтобы по первому требованию вскрыть могилу какого-нибудь возлюбленного родственника. Я до сих пор не знаю, где он разыскал этих гробокопателей и кто они такие. Но платил за их услуги я, потому что у Мартина денег не было.

Парни сняли свои куртки, оставшись в шапках, поплевали на руки и принялись за дело. Мы с Мартином, поднявшись по склону холма, стояли рядом и наблюдали за работой. Один из них ломом разбивал слежавшуюся землю, а второй затем откидывал ее в сторону лопатой. Дело продвигалось довольно быстро, и скоро молодцы углубились в могилу, стоя посередине вырытой ими ямы. Между тем рассвело, но предрассветная дымка превратилась в густой туман, чему я был очень рад. Мне вовсе не хотелось, чтобы нас застали за таким занятием. Вы сами знаете, что из себя представляют наши тюрьмы.

Я всячески пытался придумать оправдание тому, что мы делали. Я старался уверить себя в том, что это не балаган, а Мартин, удостоверившись, что останки его отца на месте, успокоится, и страшные видения перестанут терзать его душу.

Вдруг я услышал резкий звук. Металлическая лопата ударилась о крышку гроба. Я почувствовал, как Мартин изо всех сил вцепился мне в плечо своей холодной рукой. Настал решительный момент, но Мартин не мог двинуться с места. Мне это пришлось по душе. Хоть в чем-то я мог превзойти Пембертона. Видите ли, я не боюсь мертвецов. Я часто рисовал мертвые тела — насекомых, рыб, собак и трупы в анатомическом театре в студенческие времена. Я велел Мартину оставаться на месте, а сам спустился к краю могилы. Парни сделали уступы на стенках ямы, откуда им было удобно очищать крышку. С довольно большим усилием им удалось с помощью небольшого клина приподнять крышку и оторвать ее от гроба. Интересно, в каких мастерских делают такие инструменты? Крышку подняли и отодвинули в сторону. Набравшись ради друга храбрости, я встал на колени и заглянул в гроб. На белой шелковой ткани в неловкой позе лежало тело. Я могу без всякого страха смотреть вам в глаза, капитан Донн, потому что кто-то совершил гораздо более тяжкое преступление, чем мы. Труп был как-то скособочен и довольно странно одет. Лицо было обтянуто прозрачной кожей, а губы искажены отвратительной гримасой. Было такое впечатление, что покойник изо всех сил старается вспомнить какую-то очень важную вещь. Было еще довольно темно, вы же понимаете. Я видел все словно в молочном тумане. В воздухе висела сырость, и белая мятая шелковая ткань казалась темной. Я тупо уставился на руки покойника — одна из них лежала на груди, а вторая была вытянута вдоль тела. Из широких, без манжет, рукавов торчали удивительно маленькие ручки. На трупе не было манишки, бабочки и фрака. Только кургузый пиджачок, рубашка и дешевый галстук. Брюки едва доставали до щиколоток. На ногах мягкие кожаные тапочки. Носков не было. Я пытался увязать эти странности со всем, что мне было известно об Огастасе Пембертоне. Вдруг я услышал сдавленный шепот Мартина.

— Боже спаси нас, Гарри…

Кажется, прошла целая вечность, пока до меня дошло, что я смотрю на тело ребенка. В гробу лежал мертвый мальчик.

Молодцы вылезли из могилы. С моей головы слетел цилиндр и упал прямо на покойника. Было впечатление, что мальчик прижал к груди цилиндр, принимая какой-то невидимый нам парад. Я рассмеялся, мне это показалось забавным.

— Эй, Мартин, — крикнул я, — подойди, поприветствуй нашего юного друга.

Я был не настолько трезв, как мне казалось. Кто знает, что хотел бы увидеть Мартин в гробу тем туманным утром на Вудлонском кладбище. Но он был вполне готов к тому, что открытие будет ужасным. Он спустился к могиле и встал на колени на ее краю, вглядываясь в гроб. И вдруг я услышал низкий, вырвавшийся откуда-то из глубин груди стон. Стонал не Мартин, а его предки, умершие миллион лет тому назад, — столько животной тоски было в этом стоне. Я бы не хотел еще раз услышать подобное. Стон отозвался болью в моих костях.

Мартин заставил меня поклясться, что я не скажу никому, что видел, и я с радостью дал ему такую клятву. Гробокопатели закрыли гроб и принялись засыпать могилу. Я хотел уйти, но Мартин решил присутствовать до конца. Когда все было кончено, Мартин утоптал на могиле траву, которая упрямо не хотела лечь на землю.

После этого я видел его только несколько раз, мы теперь не встречаемся. Он перестал заходить ко мне. Иногда мы сталкиваемся в разных местах, все же у нас очень сходные привычки, но специально мы с ним больше не встречаемся. Черт его знает, где он находится сейчас, и, честно говоря, мне совершенно не хочется это знать. Это страшный человек, находиться рядом с ним — опасно. Я не проявил никакого любопытства — что сталось с телом его отца… откуда взялся ребенок на месте его папаши… Я даже думать не хочу о делах этого гнилого развращенного семейства. Они оба заслужили свой жребий — продолжать свои распри даже после смерти. Я отказываюсь думать об этом. Для меня в этом заключается большая опасность. Я боюсь заразиться моральным разложением, как холерой, если стану тесно общаться с Мартином. И подумать только, что я сам заплатил за ту славную вечеринку! Что касается характера, то Мартин Пембертон никогда не был столь верным другом, каким был для него Гарри Уилрайт. Он просто не способен на дружбу и никогда не будет способен. Я уверен, что он не вел бы себя с таким благородством и не проявил бы такой силы духа, если бы, упаси Господь, все случилось по-другому и это Уилрайту удалось бы выскользнуть из собственной могилы.

Но я чувствую себя причастным ко всей этой грязи… И что бы я ни делал, мне становится только хуже. Образ мертвого мальчика накрепко засел к моих мозгах. Я бы написал его, если бы у меня хватило на это сил.

Я не стану описывать в своих мемуарах то, что произошло этой ночью. Я напишу их о себе. Я буду главным героем. И единственным. Я не стану представлять себя в качестве преданного друга и биографа семьи Пембертон, жившей когда-то в блистательном городе Нью-Йорке. Я буду писать о своей собственной судьбе, а это совсем другая история. Совсем другая.

Глава четырнадцатая

История, которую поведал нам Гарри, была практически готовой газетной сенсацией, и Донн почувствовал, что моя кровь вскипела от нетерпения. Когда мы вышли из мастерской Гарри, капитан предложил пойти посидеть в ближайшую пивную. Кто-кто, а уж капитан Донн прекрасно знал, что репортер — это тот же хищник, а история Гарри стоила того, чтобы ухватить ее зубами и принести к ногам издателя. Поскольку хищники, как, впрочем, и все остальные животные, не умеют хранить тайн и ничего не могут поделать со своей звериной натурой, то Донн и решил, насколько это возможно, вразумить меня и предостеречь от поспешных, необдуманных действий. Я не обижался. В конце концов, я сам предложил Эдмунду стать моим компаньоном в данном предприятии. А хороший компаньон просто обязан подавлять дурные инстинкты своего партнера. Я еще не знал, в чем заключаются дурные инстинкты капитана Донна, но надеялся распознать их, буде они проявятся. В то же время мне хотелось удостовериться, что мы хорошо понимаем друг друга.

— Каким образом муниципальная полиция эксгумирует трупы, чтобы об этом не узнали в городе? — спросил я.

— Я не могу отдать распоряжение об эксгумации, до тех пор пока не получу на это разрешения родственников усопшего.

— В данном случае это будет Сара Пембертон.

— Совершенно точно, — сказал он. — Но я не могу обратиться к миссис Пембертон с такой просьбой только на основании рассказа Гарри Уилрайта.