Клоака - Доктороу Эдгар Лоуренс. Страница 31

— Выслушав капитана, — рассказывал мне Ноа, — я лег на живот и легким толчком спустил суденышко на воду. Как это было волнующе! Я часто наблюдал, как другие дети запускали на водохранилище свои кораблики. А теперь у меня был свой — и гораздо лучше, чем у других. Я побежал по берегу к тому месту, куда должна была пристать моя шхуна. Я видел, как она летит по воде, обгоняя ветер, и это мне не очень понравилось. Мне бы больше подошло, если бы она двигалась, пусть медленнее, но галсами. Я начал производить с ней эксперименты и в конце концов добился своего. Моя шхуна двигалась вперед, преодолевая ветер и набегавшие волны. Я застыл на берегу, приложив руку к глазам, и ожидал, когда мое судно пересечет океан и пристанет к причалу, потрепанное штормами и бурями. Вот что я тогда чувствовал и переживал.

— Вы были в курсе наших обстоятельств в то время, — продолжал Ноа. — Я смог легко пережить все обиды и превратности только благодаря своей детской невинности. Я прекрасно понимал тогда, хотя и не был в состоянии выразить словами, что мы потеряли свой общественный статус и спустились на класс ниже. Жили мы милостью моей тетки — пожилой дамы, которая носила парик и не любила и не понимала детей. В школе, хотя одет я был гораздо лучше большинства своих одноклассников, ко мне относились с обескураживающим равнодушием, а точнее, ничем не выделяли из общей массы. Достаточно быстро я осознал, что в классе, где одновременно учатся сорок человек, меня вряд ли выделят за мой неподражаемый ум… в наличии которого меня успели убедить рейвенвудские наставники, постоянно хвалившие меня и превозносившие до небес мои способности. Теперь-то я понимаю, что эти славословия определялись деньгами моего отца. Но, по правде говоря, обстановка в школе меня не испугала. Она, скорее, закалила меня и познакомила с реальной жизнью. Я проникся шумливым духом общедоступного общественного учебного заведения, хотя и не говорил об этом матушке. Каждое утро она отводила меня в начальную школу номер шестнадцать и каждый полдень встречала меня у выхода, чтобы отвести домой. Она очень опасалась, что общение с другими детьми нанесет мне непоправимый вред. Она не доверяла Нью-Йорку и всему, что было связано с этим городом.

Но вернемся к нашим баранам. Пока я самозабвенно играл со шхуной, запуская ее по бескрайней океанской глади, моя мать и капитан Донн сидели на скамейке позади меня и тихо о чем-то беседовали. Потом они начали прохаживаться, и я вполуха слышал отрывки их разговора, когда подбегал к ним, чтобы сообщить, как ведет себя на волнах мое суденышко. Это был в высшей степени странный и страшный разговор. Ничего подобного мне не приходилось раньше слышать, хотя я и воспринимал его без особого анализа… Но постепенно смысл сказанного взрослыми стал доходить до меня. Мне показалось, что безмятежно голубевшее небо вдруг потемнело, хотя это был всего лишь плод моего растревоженного воображения. Моя детская радость куда-то испарилась. Я снова и снова слышал голоса матери и капитана. Мне казалось, что они доносятся с моего нового кораблика, который плыл ко мне с грузом взрослых тайн и зловещих секретов. Я узнал, что мой отец по собственному произволу превратил нас с мамой в нищих, что он сделал это обдуманно. Мы остались без дома и средств к существованию, потому что он так захотел. Все свои деньги он вложил куда-то, и никто не знал куда. Все это удалось выяснить полицейскому капитану. Он специально выбрал погожий день и привел нас к водохранилищу, чтобы сообщить свою ужасную новость. Какой-то следователь написал заключение, я не понимал, какое именно. В нем-то и содержалась самая ужасная из новостей. Что же это была за новость? Неужели мой брат Мартин умер? Я почти перестал дышать, мне не хватало воздуха. Мы что, все должны умереть? Неужели кто-то убил моего отца и брата и теперь собирается отнять и наши жизни? И теперь этот кто-то придет за мной?

Я оглянулся и посмотрел на свою матушку. Вся подавшись вперед, со страдальческим выражением лица, она читала бумагу, которая лежала у нее на коленях. Вот она подняла руку и откинула со лба волосы, спадавшие ей на глаза и мешавшие читать. Я слышал, как она судорожно вздохнула. Оторвавшись от листка бумаги, она посмотрела на меня… Моя обычно спокойная и красивая мама была бледна как смерть. Капитан взял ее за руку. «Теперь оба они пропали без вести, миссис Пембертон… И все вернулось на круги своя. Вы превратились в ту же бедную девушку, какой были много лет назад, и снова рядом с вами сидит долговязый парень, вечно витающий в облаках». Я посмотрел на свой кораблик, качавшийся на волнах, и мне захотелось, чтобы он пошел ко дну. Я был страшно зол на капитана за его подарок. Видимо, он посчитал меня дураком. Этого я не мог стерпеть, мне стало горько и обидно.

Сам же я вспоминаю сейчас, что, когда капитан и Сара Пембертон вернулись домой, Ноа, прижав к груди кораблик, поспешил наверх. Пользуясь отсутствием миссис Торнхилл, Сара раздвинула занавески в гостиной и открыла окна, впустив в комнату прелестный сентябрьский вечер. Подали чай. Мы сидели, как на поминках, подыскивая друг для друга ободряющие слова. Хотя лишенная наследства вдова уже знала, что она вовсе не вдова и что ее муж обретается среди живых.

Донн предварительно посвятил в курс дела доктора Гримшоу и Эмили Тисдейл. Смерть Огастаса Пембертона оказалась вымышленной им самим. Оставалось только выяснить, с какой целью он это сделал. Он был болен, серьезно болен, но сделал некие приготовления, указывающие на то, что он стремился обеспечить себе длительное существование… а возможно, в этом был заинтересован еще кто-то… Но что-то должно было продолжиться, причем с участием Пембертона-старшего. Мартин действительно видел своего отца живым, это было совершенно ясно, и, решив встретиться с ним, исчез. Каким образом и куда, никому не известно.

Мысль Донна была понятна. Перед лицом таких откровений Саре Пембертон потребовалась поддержка и помощь друзей, поскольку в отчаянном положении, в котором оказались миссис Пембертон и ее сын, виноватой была именно семья, одно упоминание о ней стало губительным для несчастной женщины, брошенной в пучину бедствий. Однако внешне Сара Пембертон не потеряла присутствия духа. Она сидела в кресле, неестественно выпрямив спину и вздернув кверху подбородок, стараясь вызывающей позой избавиться от горестных переживаний. Руки ее были сложены на коленях, красивое лицо, хотя и было несколько бледным, все же сохраняло обычное невозмутимое выражение. Она изо всех сил делала вид, что все эти, с позволения сказать, новости не выбили ее из седла. Донн, со своей стороны, сделал все, что было в его силах, — он вводил Сару в курс дела постепенно, сообщая ей убийственные сведения по частям. Женщина внутренне готова была согласиться на эксгумацию. Муж был потерян для нее в любом случае — живым или мертвым. Ее нищета явилась следствием обдуманных действий Огастаса Пембертона. Глаза миссис Пембертон блестели неестественно, но полные губы не дрожали ни в малейшей степени. Она только что пережила величайшее унижение, жизнь оставила ее в дураках. Однако вела себя Сара с достоинством великой королевы, которой только что сообщили, что в решительном сражении ее армии разбиты и бегут с поля боя.

Но была еще одна сторона медали, которой Донн, начисто лишенный уверенности в себе, не заметил или не хотел заметить. В создавшемся положении именно он стал важнейшей и надежнейшей опорой для Сары Пембертон. Его присутствие должно было подсластить горькую пилюлю, которую пришлось проглотить несчастной женщине. Это было понятно, стоило только прислушаться к ее речи, оценить ту неповторимую деликатность, с какой они обращались друг к другу, те взгляды, которыми они обменивались. Что касается Донна, то он просто не мог отвести взор от Сары Пембертон. Как можем мы называть ту совершенно обыденную вещь, когда в человеке пробуждается нежданный и непрошенный интерес к другому человеку, интерес, взращенный на дрожжах предвкушения будущего? Если хорошенько подумать, то наша жизнь по большей части есть движение, обусловленное силой привычки. Ожиданием каких-то перемен. Мы живем, поддерживая себя мимолетными радостями, любопытством, вспышками неистовой, бесцельной энергии, которая зачастую питается одной лишь злобой. Но мы никогда практически не осознаем важность для нашей будущности того оживления, которое есть предвкушение будущего, связанного с другим человеком. Это ясно всякому, кто смотрит на двух простаков, которые обмениваются влюбленными взглядами, не ведая, что творят. Именно такое оживление сквозило во взглядах и жестах Сары Пембертон. Влюбленность в Донна стала тем намеком на будущность, который удержал Сару на краю бездны отчаяния.