Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич. Страница 19

— От гарештант. От гарештант…

Много позже я уяснил, что она имела ввиду «арестант». Но тогда в моем сознании слово «гарештант» преломлялось и ассоциировалось как неопрятный человек, пришедший в грязных или рваных штанах.

С этих эмоциональных событий у меня, как правило, начинался обратный отсчет дней, оставшихся до начала весенних каникул.

День становился длиннее. С каждым днем солнце пригревало все сильнее. Снег таял очень быстро. Лишь за стенами низких сараев, смотрящими на север, куда не достигали солнечные лучи, сохранялись длинные валики лежалого снега.

Снег желтоватого цвета был сплошь продырявлен в виде сот талой водой, падающей с соломенных стрех. Скаты соломенных крыш, обращенные к солнцу, после полудня уже курились легким парком, а воздух над ними начинал дрожать.

В такие дни мы с трудом высиживали уроки. Дома тоже не сиделось. Наскоро пообедав, я выбегал во двор. После зимней сплошной белизны двор, сараи, деревья и воздух казались другими, малознакомыми. В груди появлялось тревожно-радостное щемящее чувство ожидания чуда. Обойдя постройки, сад, копны прошлогодней соломы и подсолнечниковых палок, обследовал сараи, залезал на чердаки, перебирая там старую рухлядь. Покрытый пылью и старой паутиной спускался вниз. Мама ругалась:

— Что нового ты там ищешь? С прошлой осени, кроме тебя, на чердаки никто не лазил.

Земля подсыхала. На противоположной стороне улицы, где солнце пригревало щедрее, появлялись первые узкие извилистые тропинки, на которых было непросто разойтись со встречными. Мама заставляла тщательно вымыть сапоги и внимательно осматривала их. По размеру для будущей зимы они уже были непригодны. Как правило, такие сапоги отдавали младшим родственникам или соседям.

Мои сапоги были непригодны для подарка, так как за зиму на складках выше щиколотки изнутри голенища вытирались до дыр. Мама доставала ботинки и новые носки. Если до десяти лет приходилось одевать ношенную обувь, то с четвертого класса отец запретил донашивать чужую. Он привозил из Могилев-Подольска выбранную им одежду и обувь. Выбрать он умел. Все привезенное им было удобным и добротным.

С утоптанными тропинками сразу же возникали важные дела, которые заставляли нас совершать путешествия к родственникам, одноклассникам и просто так. Первыми разувались братья Бенги из многодетной семьи — Вася и Мишка, мой одноклассник. Терпел я недолго.

Дойдя в ботинках до тетки Марии, старшей сестры отца, жившей метров сто пятьдесят ниже на противоположной стороне улицы, я разувался. Ботинки и носки прятал в сарае и, босиком, осторожно ступая по высохшей во дворе грязи, выходил на тропинку.

До сих пор помню, но невозможно словами передать все те ощущения, которые испытывал, бегая босиком по только просохшей тропинке. Отвыкшие за зиму от ходьбы босиком, подошвы ступней приятно щекотало, высохшие комочки и мелкие камешки покалывали, заставляя слегка взбрыкивать то одной, то другой ногой. Теплая корка тропинки приятно прогибалась под ногами, как резиновая. Там, где подсыхающая грязь была пожиже, подсохшая корка разрывалась и подлежащая грязь холодила пятку.

За деревянным мостом у Ставничей, где канава переходила на левую половину еще непросохшей улицы, тропинка умещалась на узенькой полоске от края канавы до забора Адамчуков. Двигаться там приходилось осторожнее, держась, поочередно сменяя руки, за колья забора.

Войдя во двор деда, первым делом шел к широким дверям стодолы и соломой начисто вытирал, приставшую к ногам, грязь. Дед в такие дни устраивался на низенькой табуреточке на пригреве, перед погребом рядом ореховым деревом. Он всегда что-то неспешно мастерил.

Мое появление было для него вполне естественным. Что касается бабы Явдохи, то увидев меня, она сразу угощала меня ровно отрезанным куском хлеба, жидко присыпанным сахаром, либо из небольшой мутной четырехугольной бутылки с румынскими буквами орошала хлеб подсолнечным маслом, посыпала солью и тут же безжалостно гнала назад, домой.

Не зря. Выбравшись на улицу, бывало, сразу замечал повозку, двигающуюся со стороны фермы, на которой, среди нескольких колхозников, возвращающихся с работы, сидел и мой отец. Пятки мои безостановочно сверкали с высокой частотой до двора тетки Марии. Там я обувался. Тетки я не боялся. Зная крутой нрав отца, никто из родственников меня не выдавал.

Последние дни третьей четверти в школе проходили с какой-то одурью безделия. Учиться не хотелось. С каждым днем солнечные квадратики окон на полу укорачивались. По шляпкам гвоздей, сучкам, щелям я отмечал их продвижение по полу в сторону окна.

На переменах мы выходили на южную сторону двора и устраивались вдоль школьной стены напротив солнца. Мы подставляли ему лица, грудь. Сквозь одежду в нас проникало расслабляющее тепло, распространяющееся по телу приятной негой. Звонок на урок с трудом возвращал нас к унылой действительности.

Последний день третьей четверти знаменовался уборкой школьного двора. За исключением редкой непогоды. Перед уходом домой мы кучковались возле деревянного туалета, либо за угольным сараем школы и тайком демонстрировали друг другу заготовленные самопалы, которые предстояло испытывать, пристреливать и совершенствовать во время весенних каникул.

До сих пор для меня неразрешима загадка тех лет. По каким психологическим законам самопальная эпидемия поражала наши души каждой весной в конце марта и шла на спад к середине апреля?

Одними самопалами наши увлечения не ограничивались. Забравшись в самую гущу зарослей вишняка на сельском кладбище, вырезали ровные палки и, надрезав кольца на их концах, натягивали луки. Стрелы готовили из сухих прямых прутиков, навязывая на один конец куриные перья стабилизатора, а на другой крепили шарик из смолы, а то и просто из твердеющей грязи.

Наиболее распространенным оружием у ребятни всегда были рогатки. Испорченные, разорванные резиновые камеры от футбольных и волейбольных мячей никогда не выбрасывали. Из них вырезали длинные полосы резины, которые пропускались через прорези овальных пластинок сыромятой кожи, как ремешок на часах. Концы полосок надежно крепили в пропилы рогатки и оружие готово. Позже рогатки стали мастерить из толстой твердой проволоки, сгибая ее в виде буквы Y. Стреляли, в основном, подобранным по форме и размерам, гравием.

Самыми коварными рогатками были куски тонких резинок с кольцами на концах, которые одевались на два пальца. Их было трудно обнаружить. В качестве снарядов использовались изогнутые крючки из туго скрученной бумаги, либо аллюминиевой проволоки. Это были довольно опасные игрушки. Попадание снаряда ощущалось весьма болезненно.

Были случаи, когда сильно согнутый крючок не летел в цель, а обратным движением резинки попадал стреляющему в лицо или шею. По счастливой случайности, за время моего детства и юности я не помню травм рогатками с трагическими последствиями.

Во время весенних каникул в школьной мастерской мы заканчивали собирать кроличьи клетки. Сбивали родилки и с помощью четырех крупных шурупов навешивали на боковую стенку клетки с круглым отверстием для крольчихи. Бессменным бригадиром кролиководов на протяжении нескольких лет был Саша Гормах, на два года младше меня. Саша отличался необычайным трудолюбием и удивительным для своего возраста чувством ответственности.

Новая, большая двухэтажная школа уже строилась. За ней, в дни весенних каникул, на участке треугольной формы именно нашему поколению и мне лично посчастливилось принимать участие в разбивке и посадке школьного фруктового сада.

Посадку домашнего сада отец, по его рассказам, завершил к пятьдесят первому году. Посадка сада не отпечаталась, к сожалению, в моей памяти ни одним эпизодом. Я отчетливо помню наш сад, когда деревья уже были большими и на них уже можно было залезать.

Отец рассказывал, что он формировал сад в течение нескольких лет, высаживая саженцы, привезенные из Могилев-Подольска и из Цаульского фруктового питомника. В памяти остались не только сорта плодовых деревьев, но и их расположение.