Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич. Страница 6

Сам Савчук — угрюмый, звероватого вида мужик с налитыми кровью глазами был ветеринаром. Как говорили в селе, штатным. Его жена, тетя Женька была худой, болезненной и плаксивой женщиной. Коровы у них не было. Перелив молоко и сполоснув кувшин, тетя Женька отрезала толстый ломоть белого-белого хлеба, опускала его в кувшин и отдавала его мне. Еще на середине улицы от хлеба не оставалось ни крошки. Таким он был вкусным. У нас дома белый хлеб появился, когда я пошел во второй класс.

1952 год запомнился выпускным вечером, хотя все происходило днем. Мой старший брат Алеша закончил семь классов. На торжественном собрании ему вручили свидетельство об окончании школы с отличием. После собрания был торжественный стол в клубе. Родители и педагоги пили самогон. Стол, по словам мамы, по тем временам, был обильным. Участвовали все родители. Каждая семья готовила свое блюдо. В селе это стало традицией.

Считавшие себя уже взрослыми, четырнадцатилетние выпускники тайком принесли самогон и в перерыве застолья выпили его. Опьянели, как говорила мама, быстро. В память впечатался брат, стоявший за клубом на четвереньках, опершись руками о землю. Его рвало. При этом он стонал совершенно чужим голосом, с каким-то рыком. Мне было по настоящему страшно, и очень жаль его. А мама стояла рядом и говорила:

— Так! Так! Сильнее! Чтоб она тебе всегда возвращалась так!

Этот мамин урок психоэмоциональной терапии скорее всего внес свою лепту в формирование нашего отношения к алкоголю. Ни брат, ни я в последующем не считали приоритетными застолья. До сих пор за столом в пьянеющей компании мне становится просто скучно. Веду себя, по выражению выпивох, как сволочь: пью очень мало.

В этом же году я столкнулся с медициной в буквальном смысле этого слова. Общепринято говорить, что человек впервые сталкивается с медициной при рождении. Но я родился дома. Роды принимала и перевязывала пуповину моя бабушка по матери. Звали ее Явдоха. Смолоду она слыла удачливой повитухой. Она приняла роды шестерых из семи собственных внуков. Многие в нашем селе были обязаны ей благополучным рождением.

В качестве повитухи одни из последних родов в селе баба Явдоха принимала в сорок восьмом. Мне это стало известно уже после написания настоящей главы от восьмидесятивосьмилетней односельчанки Брузницкой Любови Михайловны — самой бывшей роженицы, внучки старой Каролячки, близкой нашей соседки. Она пришла ко мне на обследование перед удалением катаракты в сопровождении младшей дочери Дины. Дина усадила слепнущую маму на стул. Я спросил:

— Какие-либо жалобы есть?

Любовь Михайловна встрепетнулась, узнав меня по голосу:

О! Так это Евгений Николаевич! Добрый день!

В молодости мне было особенно приятно, когда меня уважительно называли Евгением Николаевичем. Приятно и теперь чувствовать себя нужным. Но ближе к старости становится теплее, если ко мне обращаются проще:

— Женик!

Так называют меня только сельчане из моего детства, мои старшие земляки. Так зовут люди, помнящие меня, носящегося с утра до ночи и с мая по октябрь по селу в строгой «академической» форме — в одних бессменных отцовских чёрных трусах со стянутой в поясе резинкой и с разводами грязи на животе, особенно в период созревания арбузов. Длина трусов едва не доходила до моих щиколоток.

Скорее всего по вечерам Дина читала маме отрывки из книги. Любовь Михайловна оказалась в курсе содержания некоторых глав. Вспоминая далёкие годы, женщина оживилась:

— В сорок восьмом ваша баба Явдоха принимала у меня роды. Тогда родилась моя старшая — Ира. Спасибо. Всё обошлось хорошо. Вспоминаю — как будто вчера всё было.

Когда начались схватки, мама уложила меня в кровать. А бабушка по матери (Каролячка, вы её помните) куда-то побежала. Вернулась она с бабой Явдохой. Баба Явдоха, помыв руки, присела у моей кровати. Схватки усилились, сильные боли, казалось разрывали внизу всё. Потом боли почти прекратились. Затем снова возобновились и усилились. Было очень больно. Я напряглась, хотелось скорее освободиться от болей.

А баба Явдоха, сидя рядом, положила руку на живот:

— Не спiши. Легэнько, легэнько, доню. Шануй силы на потому.

(При этих словах тёти Любы я вспомнил свои студенческие годы. Пожилой доцент кафедры акушерства и гинекологии стоял рядом с роженицей и, положив руку на живот, приговаривал:

— Спокойно, спокойно, девочка. Не тужись, не напрягайся. Вот сейчас расслабься! Я скажу когда надо, вот тогда и будешь тужиться).

— Слова и руки бабы Явдохи успокаивали. — продолжила наша соседка. — Я перестала бояться. Когда Ира родилась, баба Явдоха перевязала пуповину. Долго ещё сидела, пока не убедилась, что всё в порядке. Когда баба Явдоха уходила, мама Надя дала ей несколько рублей. Даже не знаю сколько. А баба Каролячка насыпала в торбочку муки… Господи, как быстро летит время!..

Через две недели по телефону Любовь Михайловна сказала:

— Дай вам бог здоровья, чтобы вы могли дальше писать… Хоть что-то в селе останется от того времени…

…Начавшееся ещё днём тупое стенание за грудиной отпустило меня после, мудрых в своей первозданной незамысловатости, нескольких слов простой сельской женщины…

Мир тесен… Особенно благодаря Интернету. В «Одноклассниках» у меня много друзей. О судьбе многих своих земляков, с которыми учился в школе, я знал. Но значительная часть моих одноклассников и не только растворилась по всей планете. С того дня, когда внучка Оксана открыла для меня страничку в «Одноклассниках», стало возможным виртуальное общение со многими моими однокашниками и соучениками в Молдове, Украине, России, Германии, США, Австралии, Израиле….

Совсем недавно меня попросила выйти на связь по скайпу моя одноклассница Ариела Халимская. Ариела училась со мной в десятом классе Дондюшанской школы. Сейчас она живет в небольшом городе Акко на западе Израиля, на самом берегу Средиземного моря. Прочитав мою книгу, она рассказала мне историю, в которой нашлось место и для моей бабы Явдохи….

В конце сороковых и самом начале пятидесятых отец Ариелы Давид Исаакович Халимский был директором семилетней школы в селе Плопы, расположенном в двух километрах от Елизаветовки. Отец был в отъезде, когда у пятилетней Ариелы на фоне полного благополучия стала резко отекать правая половина шеи, больше у угла нижней челюсти.

На председательской бричке поехали с мамой в Тырновкую больницу. Осмотревшие девочку врачи рекомендовали немедленно ехать в Кишинев. Вернулись домой, чтобы собраться и дождаться отца семейства, который должен был вернуться из поездки к утру.

— По приезду домой соседка посоветовала маме показать девочку Явдохе. — рассказывает Ариела. — Она же и рассказала маме, как найти дом Явдохи в Елизаветовке.

— Преодолев холм, по проселочной дороге через поле вышли к домам нижней части Елизаветовки. Явдоху нашли по высоким кустам сирени, плотно окружавшим домик под соломенной крышей.

— Явдоха возилась в огороде. Вымыв руки, она ощупала мою шею и, поглаживая, стала вполголоса что-то быстро говорить, переходя со скороговорки на какой-то непонятный напев. Утомленная поездкой на бричке в Тырново, походом пешком в Елизаветовку, я неожиданно уснула. Мама с трудом разбудила меня, когда надо было возвращаться домой, в Плопы.

— Придя домой, я снова уснула. Проснувшись утром, мама обнаружила, что опухоли нет совершенно, моя шея стала совершенно ровной. В это время вернулся с поезда встревоженный папа. В селе кто-то успел сообщить ему о моей болезни и необходимости везти меня в Кишинев.

— Собирайтесь! Председатель дает бричку до станции. Пригородным до Бельц, а там снова поезд. К вечеру будем в Кишиневе.

Мама не успела вмешаться.

— Папа, папа! Меня ничего не болит! После больницы мы с мамой пошли к Явдохе. Она шептала, шептала и я уснула. А когда проснулась, уже ничего не болит!