Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич. Страница 71

— За здоровье молодых!

Мы вспоминали, что по ту сторону брезентового барьера едят. По меняющимся запахам мы безошибочно определяли, что подают. Свой особый, ни с чем не сравнимый, запах голубцев. Потом накатывал тугой мясной аромат котлет и жаркого. Во рту накапливалась обильная слюна. Начиналось то, что происходило на каждой свадьбе и становилось в те далёкие годы частью ритуала брачного веселья.

Через стыки брезента, а чаще в прорехи видавших виды брезентовых полотнищ проникали детские руки. Потом эти вездесущие и находчивые руки нащупывали щели между навешенными ковриками и дорожками. И вот за спиной пирующих, а если повезет и между ними, как змеи выползают сначала пальцы, а потом и руки до локтя. Руки, появившиеся ладонями вверх, сначала застывали, потом начинали просительно покачиваться.

Долго ждать не приходилось. Вовлеченные в игру взрослые, уже подвыпившие, может быть вспомнившие свое, чем-то похожее детство, брали с тарелки кусок мяса, котлету, кусок запеченных с яйцами сладких домашних макарон, пряник либо вертуту и помещали в ладонь просящего. Зажав добычу в кулаке, рука моментально исчезала. Добытое делилось между всеми и тут же исчезало в бездонных наших желудках. Тут же находили следующую прореху и снова рука ладонью вверх появлялась за спиной жующих гостей.

В зависимости от характера пирующего по ту сторону брезента события могли развиваться по-разному. Неопытные, впервые пирующие на свадьбе в селе, а некоторые просто от скверности характера, могли шлепнуть по руке, уколоть вилкой, а то и плюнуть в раскрытую ладонь.

Возмездие настигало негостеприимного моментально. Мгновенно вычислив месторасположение спины и того, что ниже ее, сквозь брезент наносился точный удар коленом. Следовал взрыв хохота в палате, свидетельствующий о точности удара и солидарности с нами большинства пирующих.

Были неоднократные попытки ухватить и держать руку просящего. Как только рука оказывалась в плену, пострадавший начинал визжать. Через секунду визжала вся компания, перекрывая звуки музыки. Казалось, что визжит добрый десяток недорезанных поросят. Схвативший растерянно отпускал руку и в палате снова раздавался оглушительный хохот.

Выбежать на улицу и найти виновного было невозможно. Взрослый не мог позволить себе путь, который мы проделывали меж ног гостей. Взрослые, включая моих родителей, беззлобно делали замечания. Но в целом сельчане довольно снисходительно относились к подобным забавам, считая их сложившимся атрибутом свадебных гуляний.

Потом следовали многочисленные «горько». Но это было совсем не интересно. Нам были непонятны дикие восторги кричащих при виде целующихся молодых или нанашек. Особенно, если при этом начинали считать. И мы справедливо считали запрет просмотра фильма с однажды поцеловавшимися героями недопустимым, в то время как на свадьбах все это выставляется напоказ, да еще и ведется счет. Когда плюются, говорят, что противно. А тут, наверное, сколько чужой слюны во рту! Тьфу!

Затем следовали совсем скучные процедуры дарения подушек, одеял, отрезов материи и денег. Некоторое оживление у нас вызывали дарения «на обзаведение хозяйства». Дарили кролика, петуха с курицей или маленького щенка. Особый восторг возникал, когда для дарения к столу молодых тянули ярочку или упирающегося барана, либо протягивали через стол визжащего поросенка. В настоящее время таких экзотических подарков на свадьбах не видно.

Потом раздевали невесту. Но это было интересно взрослым и тем, кто примерял фату. Меня же начинала одолевать зевота. Мама очень точно определяла момент, когда у меня начинали слипаться глаза. Несмотря на то, что я, по инерции, еще сопротивлялся, она уводила меня домой.

Зато вечером следующего дня был настоящий праздник. Сейчас это называется поправкой. Тогда такое мероприятие в нашем селе называли складаной. Название это пошло, вероятно, от бедности наших предков, а может от их искреннего желания помочь и сопереживать ближнему. Скласть, сложиться всем вместе для продолжения праздника.

Во времена моего детства пришедшие на складану действительно складывали принесенное на широкую лавку в сенях. Приносили хлеб, узелок с куриными яйцами, торбочку с мукой, крупу и бывший тогда ценным и дефицитным, сахар. Мужчины снова приносили самогон.

Сначала было застолье, где умещались и все дети. Молодая выходила к гостям в хустке и распоряжалась застольем на правах молодой хозяйки. Молодой ходил по рядам и наливал чарки. Музыкантов уже не было и свадьба становилась необычайно тихой. На складану приглашали гармониста. Ставили патефон, затем появилась радиола.

Но главными на складане, пожалуй, были песни. Песни запевали группы гостей в разных концах палаты. Сначала пели тихо, прислушиваясь к себе и к соседям, стараясь не мешать другой группе.

Чаще всего звучали удивительно мелодичные старинные украинские песни, привезенные еще предками с Подолья. Некоторые застольные песни того времени в селе помнят только глубокие старики. Но кое-что запомнил и я, родившийся уже после войны. Поднимая чарку, запевал, обладавший редким тенор-баритоном, Павло Навроцкий:

Котелася бочечка дубова-а-ая,

А в нii-i горивочка медова-а-ая…

Подперев чуть склоненную набок голову, в другой группе пела, перекрывая своим необычайно чувственным, лирическим сопрано все пространство палаты, соседка Навроцких, седая Люляна (Ульяна Андриевская). Когда запевала Люляна, песни, которые пели в разных концах палаты, звучали все тише и тише и, наконец, смолкали. Все слушали ее удивительно чистый голос, которому не нужен был микрофон.

Песни Люляны захватывали всех, проникали в душу, и слушавший, сам того не замечая, начинал подпевать. И скоро вся свадьба пела в едином порыве. Песня вырывалась за брезентовый барьер палаты и, казалось, захватывала все село:

   Цвiте терен,
   терен цвiте,
   А цвiт опадае,
   Хто з коханнем не знается,
   Тоi горя не знае.
   А я ж молода дiвчiна,
   Та i горе зазнала.
   З вечерочку не доiла,
   Нiчку не доспала…

В другом конце палаты группировались сельчане, пополнившие Елизаветовку из окрестных сел, в основном из Плоп. Звучали старинные народные молдавские песни. Все мои земляки охотно пели как украинские, так и молдавские песни:

   Зарь-заря, зарь-заря,
   Зарзарика зарь-заря.
   Де ла поартэ вине драгостя-я-я…

Едва успев закончить, начинали следующую, которую, без преувеличения, подхватывала вся свадьба:

  Сэ-мь кынць кобзар бэтрын чева, — Седой кобзарь, сыграй-ка нам,
  Сэ-мь кынць че штий май бине. — . Сыграй, что лучше знаешь.
   Кэ вин ц-ой да ши бань цой да, Вина налью и денег дам,
   Ши хайна де пе мине… И с плеч моих одежду…

После войны в селе стали звучать романтические песни о войне, о верности и радости мирного бытия:

   Темная ночь. Ты любимая, знаю, не спишь…
   И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь…

На моей памяти появилась и завоевала сердца моих односельчан проникновенная, необычайно лиричная «Рябинушка»:

   Вечер тихой песнею над рекой плывет,
   Дальними зарницами светится завод.
   Где-то поезд катится точками огня,
   Где-то под рябинушкой парни ждут меня…
   Ой, рябина кудрявая, белые цветы,
   Ой, рябина-рябинушка, что взгрустнула ты.