Повесть о юных чекистах - Варшавер Александр. Страница 3

Бардин поджал губы и неодобрительно покачал головой:

— Вы, Ян Вольдемарович, имеете в виду Костю маленького?

— А кого же еще? Не тебя же послать на такое дело? — пошутил начальник.

— Косте надо бы немного отдохнуть, совсем замотался парень, — недовольно заметил Бардин. — Зима, сами знаете, была напряженной, а тут опять в пекло. Да и забываем мы, что Косте только осенью исполнится шестнадцать лет.

— Дело рискованное… Приказать Косте не прикажешь, несовершеннолетний, — вступил в разговор заместитель председателя.

— Что говорить, — заметил приезжий, — дело, конечно, опасное, но мы постараемся вашего парня обезопасить, прикрыть…

Бардин усмехнулся, пожал плечами:

— Прикрыть, обезопасить! Не такой Костя парень, что даст себя опекать.

— И то верно, — согласился начальник и распорядился найти Костю маленького.

«Костя маленький» работал уже два года, выполняя серьезные, порой опасные задания наравне со взрослыми чекистами. А попал он на работу в ЧК так.

Зимним днем в двадцатом году Бардин привел в кабинет председателя ЧК заморенного подростка, выглядевшего по росту не старше десяти-одиннадцати лет, одетого в серую гимназическую шинель с прожженной полой и большие, разношенные валенки. Он растерянно топтался на месте, пытался улыбнуться и от смущения вертел в руках облезлую меховую шапку.

— Ян Вольдемарович, — обратился Бардин к предчека, — это мой земляк Костя Горлов, о котором я тебе говорил. Парень грамотный, только вот… ростом чуть не вышел.

Предчека через стол протянул руку Косте.

— Садись, Горлов, потолкуем!

Он задал Косте несколько вопросов, потом посмотрел на Бардина и чуть заметно кивнул головой на дверь. Кирилл Митрофанович попросил Костю выйти в коридор и подождать.

Когда за ним закрылась дверь, предчека недовольно заговорил:

— Смотрю на тебя, Кира, и дивлюсь. Вроде мужик умный, а предлагаешь… Как можно к нам на работу взять ребенка, да еще в твой отдел?

— А что, Ян Вольдемарович? Не вся же работа у нас на перестрелках с бандитами держится! А сколько писанины?

Чекисты долго разговаривали. Из-за двери до Кости доносились громкие, спорящие голоса, но слов было не разобрать. Наконец из кабинета предчека вышел Бардин и, отдуваясь, сказал:

— Охо-хо! Даже борода вспотела! Все уладилось, палка-махалка! Будешь, Костя, продолжать занятия в школе и понемногу втягиваться в работу нашего отдела. Пока, конечно, не в штате, ты же малолеток. Я и так приврал, сказал, что тебе пошел шестнадцатый. Будешь получать, как все, паек, обмундирование, а жить по-прежнему со мной… Добро?

Так Костя, прозванный маленьким, в отличие от Кости большого — коменданта ЧК и Кости толстого — начфина, стал работать в отделе по борьбе с бандитизмом. Еще звали его Чиж за маленький рост, веселый нрав и за то, что Костя всегда что-то насвистывал.

Познакомился с ним Бардин в Доме Советов, где на первом этаже жили несколько человек чекистов, а на третьем, в комнатке-мансарде, поселили Костю с матерью. Она была аптекарем санитарного поезда, прибывшего месяц назад из Петрограда и здесь расформированного. Мать стала работать в местной больнице, а Костя поступил в пятый класс трудовой школы.

Когда Бардин услыхал знакомую фамилию и узнал, что Костин отец убит в боях с белогвардейцами, поначалу подумал, что это совпадение, и решил при случае проверить. Встретив Костю на улице, он поздоровался и, назвав его земляком, спросил: где Горловы жили в Петрограде?

— На Гребецкой улице, — ответил мальчик.

— А кем был твой отец? — продолжал расспрашивать Бардин.

— Мой папа был артиллерист, командир батареи, — с гордостью сказал Костя и, опустив голову, тихо добавил: — Он погиб в восемнадцатом году, где-то на Волге…

У Бардина не было никаких сомнений, перед ним стоял сын героя-артиллериста. Он сдержал волнение и только, крепко пожав руку мальчику, сказал:

— Настоящий человек был твой отец! — решив, что сейчас не время рассказывать Косте о подвиге его отца.

Их встречи стали частыми. Бардин не был в Петрограде с 1917 года и очень интересовался «новостями», а Костя, как и все петроградские мальчишки, хорошо знал о городских событиях последних лет.

Он с увлечением рассказывал, как линкоры «Петропавловск» и «Андрей Первозванный» летом 1919 года огнем своих пушек подавили мятежные форты «Серая Лошадь» и «Красная Горка», а линкор «Севастополь» и несколько миноносцев, стоявшие в торговом порту и на Неве у села Рыбацкого, били по войскам Юденича и, что больше всего интересовало балтийца, какие «коробки» прикрывали подступы к невским мостам. Обычно они встречались и беседовали по вечерам, когда Бардин бывал дома. Костя приходил в его комнату, они вместе топили дымившую «буржуйку» [7] и варили на ней в солдатском котелке густую перловую кашу, носившую название «шрапнель».

Бардин называл такие вечера «посиделками».

Во время разговора Бардин часто говорил «палка-махалка». Он пользовался этим выражением в самых различных случаях, и как обращение, и как одобрение. Вот и сейчас, когда Кирилл Митрофанович обратился к Косте: «А знаешь, палка-махалка…» — Костя не дал ему договорить и задал вопрос:

— Что это такое палка-махалка?

— Палка-махалка? — переспросил Бардин. — Палка-махалка — это вешка на якоре. Ставят такую палку с тряпкой на верхнем конце для обозначения глубоких мест. Стоит вешка, волной и ветром покачивается. Случись вода спадет, она ложится. Когда-то моей заботой было следить, чтоб палки-махалки не лежали на воде. Подплывешь на тузике [8], укоротишь якорную веревку, и палка-махалка опять судам кланяется, верный путь указывает. Охо-хо! Давно это было, я поменьше тебя был…

И Кирилл Митрофанович рассказал Косте о своем детстве и юности.

Родился он в казачьей станице. Его родители были «иногородние», так называли казаки приезжих и ремесленников, проживавших в станицах. Мать он не помнил, она умерла, когда ему было четыре года. Учился Кирилл Митрофанович в станичной казачьей школе, куда «иногородних» не принимали. Попал туда в виде исключения. Его отец был механик, мастер на все руки, мог починить и жатку, и ружье, и швейную машину, а в случае чего и остановившиеся часы. Вот такие часы, да еще подарок самого царя, станичному атаману починил отец, и за это, как знак большой милости, приняли Бардина-младшего в школу.

Когда он заканчивал четвертый класс, отца насмерть забодал сорвавшийся с привязи бык. «Добрые люди» продали нехитрое имущество отца за двадцать три рубля. Две золотые десятки зашили мальчику в пояс штанов, а три рубля мелочью дали на руки и спровадили его из станицы на все четыре стороны искать счастья. Он направился к Азовскому морю. Хозяин рыбных промыслов «сжалился» над сиротой и взял на работу «за харч и ночлег»! А об оплате сказал: «Еще посмотрю, какой ты есть работник!»

— Дали мне тузик, два весла, показали, как действовать, чтоб палки-махалки всегда стояли прямо! — Кирилл Митрофанович усмехнулся. — С того и началась моя морская служба. Стал я трудиться на «благодетеля» без денег и без имени. Звали меня купчина и его приказчики: «Эй, палка-махалка!» И так привязалась, прилипла ко мне эта «палка-махалка», что уж я на свое имя не отзывался и так стал окликать других.

Отработал я на хозяина год, оборвался за это время, а когда обратился к нему за деньгами, он удивился и спросил: «Какие еще тебе деньги? А то, что ты наел, напил за год, разве не стоит денег? Уж и так я по доброте своей с тебя не требую! А коль у меня служить не нравится, то вот бог, а вот и порог!».

Тогда на своей шкуре я впервые испытал, что такое кулак-мироед. И стала у меня с тех пор к ним лютая ненависть. Что оставалось делать? Забрал я у хозяина свой школьный документ, попрощался с рыбаками и ушел. В укромном месте выпорол зашитые монеты, купил костюм, сапоги, добрался до Перекопа, а оттуда на оставшиеся деньги пароходом по Черному морю в Одессу. Устроился на грузовой пароход. Ходил он во французские порты. Такой был самотоп, что, бывало, как придем в Гавр, стоим чинимся месяц-другой. А мне на пользу, научился говорить и читать по-французски. Два года я прослужил юнгой и еще четыре матросом. Когда мне исполнилось двадцать лет, призвали на военную службу и как опытного матроса отправили служить в Кронштадт. Вскоре началась война, а за ней революция. Сошел я на берег с минного заградителя и с тех пор все воюю с разной нечистью. Поначалу работал в Петроградском Чека, был порученцем у Феликса Эдмундовича, потом в Московском — занимался разгромом всяких притонов и подпольных игорных домов. Прошлой весной с делегатами Десятого партсъезда ездил на ликвидацию Кронштадтского контрреволюционного мятежа. Возвратился в Москву, и вскоре меня с группой товарищей Феликс Эдмундович командировал на Украину для ликвидации бандитизма, — закончил свою биографию Кирилл Митрофанович.