Дьявол против кардинала (Роман) - Глаголева Екатерина Владимировна. Страница 24

— Похоже, верностью повышения по службе не заработаешь, гораздо надежнее поднять мятеж, — насмешливо сказал Конде, обращаясь к стоявшим рядом маршалам Шомбергу и Бассомпьеру. Те оставили его слова без ответа.

— Ничего, не все еще потеряно, — ободрил их принц, — место королевского фаворита пока свободно. Если, конечно, его не займет какой-нибудь пронырливый гугенот. Или этот Марильяк, который день и ночь зудит у короля над ухом: «Сир, в Вальтелину! Сир, в Вальтелину!»

— Это действительно было бы разумно, — возразил Шомберг. — Испанцы нарушили договор, оккупировали Вальтелину. Когда гризоны подняли восстание, достаточно было направить туда Ледигьера из Дофине — и победа была бы наша.

— Я тогда говорил и сейчас повторю, — возвысил голос Конде: — пока государство, словно яблоко, точит изнутри червь…

— Король не должен запираться в своем королевстве, иначе это яблоко сожрут другие! — перебил Бассомпьер. — Гражданская война только связывает ему руки. Испанцев надо было заставить сдержать слово, иначе они, того и гляди, добьются своего и станут полными хозяевами в Европе.

Конде покраснел и хотел было ответить резкостью, но сдержался и принял прежний язвительный тон:

— Кстати, Бассомпьер, а почему бы вам не поступить в фавориты к королю?

— Государь не берет фаворитов по решению своего совета, — отрезал тот, отвернулся и замолчал.

— Все любуешься, Комбале? — усатый мушкетер выхватил из рук молодого человека медальон и принялся разглядывать, прищурив глаз. — Хм, ничего, хорошенькая… Ладно-ладно, держи! — он вернул портрет в ответ на нетерпеливый жест владельца. Пробормотал сквозь зубы: — Кто знает, доведется ли тебе с оригиналом свидеться…

— Это точно, все лето здесь проторчали, — подхватил другой. — Теперь вон дождь поливает, у меня, кажется, все кости уже отсырели!

— Хорошо еще, хоть крыша есть над головой, каково было бы в чистом поле! — отозвался третий.

— Если в чем и повезло, так в том, что вино еще осталось, — проворчал усач. — От такой воды в животе бы уже давно лягушки квакали!

В тесный домишко набилось с десяток человек. Пахло кожей, немытым телом, плесенью; в духоте было трудно дышать. Кто чистил мушкет, кто пытался приладить отвалившуюся подошву сапога, а кто, как Комбале, просто сидел, занятый своими мыслями.

Отворилась дверь, и вошел еще один мушкетер, в грязном, когда-то голубом плаще с серебряным крестом, в сапогах с отворотами, — заляпанный грязью по пояс.

— Молитесь дьяволу, ребята, — сказал он с порога. — Похоже, сегодня мы всей толпой постучимся к нему в пекло.

— Никак, в бой? — угрюмо спросил усач.

— Угу, — отозвался вновь пришедший. Он пил прямо из горлышка бутылки, запрокинув голову, наконец, оторвался и вытер рот рукавом.

— Небось, Сен-Дени полезем штурмовать? — продолжал расспрашивать усатый.

— Точно.

— Этот холм надо было захватить еще в июне, прав был Ледигьер, — вступил в разговор сапожник-самоучка. — А теперь туда лезть — все равно, что к черту на вилы. Самого-то принца нашего Конде в другом Сен-Дени похоронят, под Парижем, а мы все здесь поляжем.

— Не наше дело приказы обсуждать, — вестник подошел к Комбале и тоже взглянул на медальон. — Давно женаты?

— Два года, — нехотя ответил тот. — А вместе так и года не прожили.

— Детишек не завели пока?

Комбале покачал головой.

— Ничего, женушка сама об этом позаботится.

В углу кто-то громко фыркнул.

— Как ты смеешь так говорить о Мари-Мадлен! — Комбале вскочил, словно его подбросили.

— Остынь, — усач положил ему на плечо тяжелую руку, а сам в упор посмотрел на грубияна. — Это он так, перед боем хорохорится, на смерть-то страшно идти.

— Что? Я — трус?! — три руки потянулись к шпагам. В эту минуту заиграл рожок — сигнал строиться и готовиться к бою.

…Две первые атаки были отбиты. Капитаны собирали солдат для третьей, хотя в поле осталось лежать гораздо больше людей, чем стояло сейчас в строю.

— Если вы хотите знать мое мнение, сударь, — сказал маршал де Креки, передавая подзорную трубу Конде, — лучше подвезти пушки, захватить те два бастиона, а уж потом и дуга, что между ними, будет нашей.

— Благодарю, маршал, — сквозь зубы ответил Конде, — но у меня есть свое.

Рожок заиграл атаку. Мушкетеры двинулись вперед. Комбале прицелился: осечка! Выругался, снова взвел курок… Рядом свистели пули, порой кто-то, вскрикнув, валился на землю, алая кровь стекала в рыжую грязь. «Скуси патрон!» — надрывался капитан, подавая команды. Осечка, черт! Мимо строя пронесся герцог де Фронсак, вздернул коня на дыбы, прокричал: «Вперед!» Бросая в грязь мушкеты и выхватывая шпаги, солдаты устремились за ним…

Тело герцога де Фронсака отправили для погребения в его поместье. Комбале похоронили в общей могиле, с раскрытым медальоном на груди.

К концу сентября обе стороны были совершенно измотаны, и вопрос о заключении мира встал с непререкаемой очевидностью. Ледигьер вернулся из Дофине с шестью полками, герцог Ангулемский привел несколько рот, Монморанси подошел с арьергардом королевской армии, и Роган запросил передышки. Переговоры вел Ледигьер, еще весной ставший коннетаблем. Во время осады Монпелье он самоустранился, чтобы не ссориться с Конде, который не терпел над собой старших, но теперь вновь взял командование на себя. Восьмого октября король собрал совет, чтобы обсудить условия мира, предложенные гугенотами. Через некоторое время дверь зала совета распахнулась, и оттуда почти выбежал Конде с искаженным от гнева лицом. «Вы мне за это заплатите!» — прошипел он на ходу. Совет продолжался без него.

На следующий день Конде вновь подступил к королю, требуя продолжить войну: противник ослаблен, достаточно одного сильного удара…

— Не стоит больше об этом говорить, кузен, я так решил, — оборвал разговор Людовик.

— В таком случае, сир, позвольте мне уехать в Лоретту.

— Как вам будет угодно.

Известие о неожиданном отъезде Конде в Италию переполошило министров и обрадовало Марию Медичи и Ришелье. Королева-мать тотчас собралась ехать к королю, епископ тоже готовился в дорогу.

Восемнадцатого октября 1622 года в Монпелье был заключен мир. Людовик XIII подтвердил Нантский эдикт, изданный его отцом и даровавший гугенотам свободу вероисповедания. Кроме того, мятежники получили амнистию и право посылать своих депутатов в парламенты. Взамен они должны были разрушить недавно построенные укрепления, лишившись, таким образом, восьмидесяти крепостей и сохранив за собой лишь Ла-Рошель и Монтобан. Положив конец гражданской войне, Людовик написал Анне Австрийской, чтобы она приехала к нему: он желает ее видеть.

…В ноябре по дороге на Лион катили карета за каретой. По меньшей мере, три ездока стремились вперед, окрыленные надеждой — на почет, на славу, на любовь.

Возле деревушки Ла-Пакодьер у экипажа Ришелье отвалилось колесо. Проклиная все на свете, епископ остановился в доме местного старшины. Вскоре ему доложили, что треснула ось, послали за кузнецом, починка займет целый день, а то и больше. Ришелье возвел очи к небу: чем же он так прогневил Создателя, что тот постоянно чинит препятствия на его пути? В Лионе не сегодня-завтра состоится встреча короля с принцем Савойским, результатом которой должна стать лига между Францией, Савойей, Венецией и швейцарскими протестантами, чтобы вернуть гризонам Вальтелину. Епископ дал необходимые инструкции Марии Медичи, уехавшей вперед, но, конечно, лучше быть там самому. Чем бы себя занять, чтобы не сойти с ума от нетерпения? Ришелье расхаживал по комнате, нервно хрустя суставами пальцев. В виски опять постучалась боль: скоро она уже не будет такой деликатной… За дверью послышался какой-то шум, голоса… Наконец, она отворилась, и вошел человек в дорожном плаще.

— Епископу Люсонскому, в собственные руки, — он протянул письмо.

Письмо было из Рима и скреплено личной печатью Папы. Ришелье поспешно взломал печать: