Дьявол против кардинала (Роман) - Глаголева Екатерина Владимировна. Страница 3

Теперь он скоро уедет из Парижа. Последует в изгнание за королевой-матерью. Он сам был посредником в ее переговорах с державным сыном; по крайней мере, итальянская гусыня убеждена, что именно благодаря ему Людовик принял ее условия: быть полновластной хозяйкой в своей новой резиденции, сохранить все свои доходы, увидеться с королем перед отъездом. Не покинув развенчанную королеву, Ришелье выказал благородство: с тонущего корабля бегут только крысы. Но с другой стороны, этот корабль всегда плыл по течению, думая, что идет собственным курсом, и если поставить у руля умелого лоцмана… Король уступил Люиню и Деажану и утвердил Ришелье главой Совета королевы-матери. А это значит, что она не сделает и шагу, не посоветовавшись с ним. Вполне вероятно, что королю будет интересно знать, в какую сторону намерена шагать его матушка. Только не торопиться, не забегать вперед! Он оказался заброшен в болото и вынужден двигаться ощупью. Снова оступиться — подобно смерти. Терпение и осторожность, терпение…

Третьего мая, в канун светлого праздника Вознесения Господня, вокруг Лувра толпился народ. Пришли пораньше, чтобы не пропустить развлечения — посмотреть на отъезд итальянки. В самом дворце столпотворения постарались избежать. В урочный час король, в белом камзоле и красных штанах, в черной шляпе с белыми перьями, вышел из покоев Анны Австрийской и через малую галерею направился к апартаментам своей матери. Он шел решительно, своей легкой, стремительной походкой, так что девятилетний Гастон, герцог Анжуйский, едва поспевал за старшим братом. В тишине был слышен лишь стук каблуков и звяканье шпор на королевских сапогах. Позади шли герцог де Шеврез, Люинь и Бассомпьер.

Войдя в переднюю королевы, Людовик снял шляпу и принял позу ожидания, храня на лице бесстрашное и бесстрастное выражение. Вполне возможно, что он волновался: речь, которую ему предстояло сейчас произнести, была составлена в Совете тщательнейшим образом, он выучил ее назубок, чтобы не оконфузиться, — опасался своего несчастного заикания.

В комнату один за другим вошли еще около двух десятков придворных. Перед каждым из них стражи-шотландцы скрещивали копья и пропускали, лишь услыхав шепотом произнесенный пароль: «Святой Людовик».

Наконец появилась Мария Медичи в глухом черном платье и черном же вдовьем чепце с белой оборкой. Глаза ее опухли и покраснели от слез, нижнюю часть лица она прикрывала веером, в другой руке комкала платок. Людовик шагнул к ней и заговорил:

— Сударыня, я пришел попрощаться с вами и заверить, что всегда буду заботиться о вас, как подобает доброму сыну. Я хочу избавить вас от груза забот, который вы взяли на себя, выполняя мои обязанности; пора вам отдохнуть, теперь я займусь ими сам и не потерплю, чтобы кто-то, кроме меня, распоряжался делами моего королевства. Теперь я король. Я отдал необходимые распоряжения в отношении вашего путешествия. Вы получите известия обо мне по прибытии в Блуа. Прощайте же, сударыня, любите меня, и я буду вам добрым сыном.

— Сударь, — отвечала Мария прерывающимся голосом, дрожащим от сдерживаемых слез, — меня печалит, что я не сумела во время своего регентства управлять вашим государством по вашей воле и к вашей выгоде. Уверяю вас, однако, что я не жалела для этого сил и трудов, и молю всегда считать меня вашей покорной матерью и слугой.

На этом королева не выдержала и расплакалась, закрывшись веером и платком. Король не двигался с места и не пытался ее утешить. Церемония прощания подходила к концу: еще только поклон и последний поцелуй, и с ритуалом будет покончено. Но вдруг Мария вышла за рамки затверженной роли:

— Ваше величество, верните мне Барбена, — тихо попросила она, всхлипывая.

Король был озадачен и ничего не ответил.

— Прошу вас, не откажите мне в последней просьбе, — настаивала мать, заглядывая ему в глаза. Но король смотрел на нее все так же молча, не изменившись в лице.

— Ну что ж. — Мария прерывисто вздохнула, присела в реверансе, потом подошла к сыну и поцеловала его в щеку. Людовик склонился перед ней в поклоне, махнув шляпой, развернулся на каблуках и пошел к двери.

К королеве приблизился Люинь и низко поклонился.

— Господин Луинь, — вдруг сказала ему королева (за годы жизни во Франции она так и не избавилась от итальянского акцента), — вы, должно быть, добрый и благородный человек, раз государь мой сын вас так лубит…

Люинь застыл в склоненной позе, в некотором замешательстве глядя на королеву снизу вверх.

— Люинь! — окликнул его король.

— Прошу вас, отпустите Барбена со мной, — продолжала Мария.

Люинь совсем смешался:

— Но, ваше величество… — начал он.

— Люинь! — крикнул Людовик.

— Клянусь, это моя последняя просьба, — заторопилась королева. — Ведь может же несчастная изгнанница надеяться…

— Люинь, Люинь, Люинь! — выкрикнул Людовик, стоя в дверях, и топнул ногой.

Люинь снова поклонился королеве, поцеловал край ее платья и пошел к выходу. «Точно собака за хозяином», — подумал Бассомпьер. Он подошел к королеве и размашисто поклонился. Мария прислонилась к стене и горько зарыдала.

Овладев собой, она быстро сошла вниз по лестнице. Во дворе Лувра уже ожидали экипажи. Стайка фрейлин окружила Анну Австрийскую; здесь же стояли принцессы Кристина и Генриетта-Мария: король не разрешил им ехать с матерью.

— Матушка! — Гастон подбежал и зарылся лицом в материнские юбки.

— Ну-ну, — Мария гладила его дрожащей рукой по голове, отворачивая лицо, — будьте же мужчиной… Это не навсегда, я еще вернусь…

— Возьмите меня с собой, матушка! Я хочу ехать с вами! — мальчик захлебывался слезами.

К ним подошел де Брев, воспитатель Гастона, и с большим трудом оттащил его в сторону. Сам он был явно взволнован. Лакей распахнул перед королевой дверцу.

Два десятка статс-дам и фрейлин разместились в трех больших дорожных каретах, замыкал поезд скромный экипаж Ришелье.

Король наблюдал с балкона, как кареты матери и ее свиты выезжают из Лувра, затем побежал в галерею — оттуда был виден Новый мост.

Вся набережная чернела народом. Когда грузные рыдваны съехали, наконец, с подвесного моста и покатили вдоль реки, толпа заулюлюкала, засвистела.

— Катись-катись, квашня итальянская!

— Нечего тебе тут юбками трясти!

Фрейлины прятали глаза, не смея взглянуть на сосланную королеву, вынужденную терпеть поношение от черни. Мария закрыла лицо платком и не открывала его всю дорогу.

Людовик не сводил глаз с кареты, пока она переезжала через мост, мимо конной статуи его отца — Генриха IV. Подавшись вперед, король вцепился в руку Люиня. Тот же за последние четверть часа неощутимо, но бесспорно изменился: стоял спокойно, расправив плечи, — прочно, уверенно. С его лица исчезло обычное слащавое выражение.

— Кабак тот же, только вывеска поменялась, — пробурчал Бассомпьер, обращаясь к герцогу Бульонскому.

— Теперь Люинь будет Анкром короля, — поддакнул тот.

Глава 2

ЛУКАВЫЙ АНГЕЛ

Слуга расставил приборы, снял нагар со свечей и молча удалился. Людовик XIII предпочитал обходиться без посторонних услуг, когда в том не было особой необходимости. Он вполне мог и сам разрезать мясо на своей тарелке и подливать вина себе в кубок. Он даже постель свою заправлял самостоятельно, получая удовольствие от этого занятия. К тому же присутствие лишних ушей не располагало к доверительной беседе, а именно ради этого он любил сюда приходить.

Король находился в покоях Люиня, расположенных точь-в-точь над его собственными: из королевских апартаментов туда вела небольшая внутренняя лестница. Зайдя, по обыкновению, пожелать доброй ночи своей супруге, он отправлялся ужинать к фавориту и проводил с ним весь вечер.

Со времен памятных апрельских событий Люинь, ранее бывший всего лишь главным королевским сокольничим, стал членом государственного совета, губернатором Амбуаза, обер-камергером, капитаном Тюильри и Бастилии. Тем не менее речь за ужином велась не о государственных делах, а о вещах куда более приятных, чаще всего об охоте.