Дьявол против кардинала (Роман) - Глаголева Екатерина Владимировна. Страница 35

Кто-то хлопнул его сзади по плечу. Шале обернулся и увидел Лувиньи, своего закадычного друга. Было видно, что на него-то река не подействовала расслабляюще и что он жаждет действия.

— Завтра мы будем в Сомюре, там я дерусь, — начал он без предисловий. — Будешь моим секундантом?

— Конечно! — воскликнул Шале. — А с кем дуэль?

— Я дерусь с Кандалем, старшим сыном герцога д’Эпернона. Есть у меня с ним кое-какие счеты. Ну, а с ним будет Бутвиль.

— Бутвиль? — Шале смешался. — Что же ты сразу не сказал… Знаешь, я ему кое-чем обязан… Долг чести… Короче, с ним я драться не могу.

— Ты отказываешься? — Лувиньи посмотрел на него так, будто увидел впервые в жизни. Шале стоило большого труда настоять на своем:

— Ты знаешь, что я не трус и готов драться. Но не с Бутвилем. Пока.

— Понимаю, — насмешливо протянул Лувиньи, вскинув голову и сощурив глаза, — понимаю: вы хотите порвать со мной дружбу? Терпение: я переменю и друзей, и партию.

Он резко повернулся и ушел. Шале окликнул его пару раз и даже шагнул за ним следом, но потом пожал плечами и вернулся на место. Сначала на душе у него было скверно, но потом яркие блики и ласточки, сновавшие над водой, прогнали дурное предчувствие.

Третьего июля король прибыл в Нант. Ему салютовали пушки, затем на палубу королевской галеры перебросили мостки, ведущие к одним из ворот замка Анны Бретонской. Людовик, Гастон и их приближенные поселились в Малом дворце, остальные придворные разместились в городе.

Со времени разговора о поединке Лувиньи ни словом не перекинулся с Шале, всячески его избегая. Тот, раздосадованный, тоже перестал искать с ним встреч. Ему было жаль их дружбы, но, если уж на то пошло, на этом горячнике свет клином не сошелся. Однако Лувиньи затаил обиду. Едва ступив на твердую землю, он целыми днями переходил из кабака в кабак, рассказывая под большим секретом знакомым и незнакомым, что при дворе зреет заговор против короля, и главный в нем — граф де Шале. Знакомые отмахивались, смеялись и посылали шептуна проспаться, однако его россказни достигли благодарных ушей. Франсуа де Баррада, несостоявшийся преемник Люиня, не терял надежды снова приблизиться к королю. Раскрыть заговор против его величества — о лучшем нельзя было и мечтать!

Утром восьмого июля Шале был арестован. Несколько часов он провел в караульной под охраной шотландских стрелков с непроницаемыми физиономиями. В это время новый хранитель печатей Мишель де Марильяк допрашивал Лувиньи.

Увидев суровое лицо министра, Лувиньи понял, что шутки кончились. У него еще было время отступить, отречься от своих слов, но вдруг из потаенных закоулков его сердца выбрались, теснясь и толкаясь, все обиды на Шале, более удачливого в бою и в любви. Обвинения так и посыпались с его уст; ужасаясь сам себе, Лувиньи рассказал, что Шале участвовал в заговоре с целью помешать браку герцога Анжуйского, вел переписку с Лавалеттом и Суассоном, которые должны были поднять мятеж, более того, именно Шале поручили устранение Людовика XIII, и для того чтобы обеспечить себе успех, он якшался с астрологами, хиромантами и гадалками.

На следующий день Шале, проведшего ночь в караульной, небритого и неумытого, привели в просторный зал с низким потолком из толстых брусьев и с небольшими окнами из цветных витражей. Шотландцы встали у дверей, скрестив копья. Посреди зала, за массивным дубовым столом, восседал Мишель де Марильяк. Рядом за конторкой примостился писец. Оглядевшись, Шале увидел короля, который стоял у окна к нему спиной.

— Ваше величество! — крикнул Шале. — Я ни в чем не виноват, объясните, в чем меня обвиняют!

Король не повернулся и ни одним движением не дал понять, что услышал его мольбу.

— Вас обвиняют в причастности к заговору против его величества, замышленному господином д’Орнано и другими лицами, — заговорил де Марильяк. Его негромкий голос гулко звучал, отражаясь от каменных стен.

— Я ни в чем не виноват! — снова выкрикнул Шале.

— Раскройте ваше сердце и откровенно расскажите его величеству обо всем, что вы совершили против него.

Шале в смятении ломал себе пальцы. Писец у конторки замер, выжидательно глядя на него.

— Да-да, я все расскажу, — перо заскрипело по бумаге. — Но вы обещаете мне свободу за признания?

Его не удостоили ответом.

Торопясь и сбиваясь, Шале начал рассказывать все, что знал и о чем догадывался: про тайные собрания, про сношения с заграницей и про то, что важную роль в делах заговорщиков играла некая дама.

При этих словах король, до сих пор стоявший, как статуя, топнул ногой.

— Но я ни в чем не виноват, сир! — вновь завопил Шале. — Клянусь вам! Спросите его преосвященство!

Признаете ли вы, что лично писали графу де Суассону по поручению герцога Анжуйского? — перебил его Марильяк.

— Да, написал, чтобы он не приезжал в Блуа, — простовато сказал Шале, но, спохватившись, закричал: — Умоляю, позвольте мне увидеться с кардиналом!

Не поворачиваясь, король сделал знак рукой, и Шале увели.

Четырнадцатого июля Мария Медичи и Ришелье прибыли в Нант. Кардинал был удручен: умер дю Пон де Курле, муж его сестры Франсуазы и близкий друг, столько сделавший для него в юные годы и не покинувший в беде. Ришелье обещал Франсуазе позаботиться о ее детях. Племянницу Мари-Мадлен, вдову де Комбале, он пристроил во фрейлины к королеве-матери, а семилетнего Армана определил в пансион. Кардинал все еще был во власти невеселых раздумий, когда ему сообщили, что арестованный граф де Шале упорно добивается встречи.

…Толстая тяжелая дверь туго повернулась, жалобно взвизгнув петлями. Ришелье, пригнувшись, вошел в арку проема и спустился по двум низким ступенькам. Шале, тоскливо глядевший в окно на безмятежно раскинувшуюся под солнцем Луару, живо обернулся на звук и просиял.

— Ваше преосвященство! — воскликнул он, бросаясь перед кардиналом на колени и покрывая поцелуями его руку. — О, монсеньер! Вы пришли!..

— Довольно, довольно. Встаньте, сын мой. Выслушать страждущего — моя обязанность.

Шале так взволновался, что из глаз его потекли слезы. Усадив кардинала на единственный стул, а сам оставшись стоять, он начал говорить о том, что его обвиняют в страшных вещах, тогда как он ни в чем не виноват.

— Вас часто видели с герцогом Анжуйским в Блуа, — прервал его излияния кардинал.

— Да, верно. Это я помешал бегству принца в пути, создавая впечатление, будто готовлю его. Ведь мы же с вами так и условились! — Шале по-детски вытер глаза кулаком. — И в Сомюре именно я не дал его высочеству уехать в Ла-Рошель.

— Знали ли вы о том, что его высочество посылал гонцов, чтобы обеспечить себе отступление?

Шале удивленно посмотрел на кардинала, встревоженный металлическим тоном его голоса.

— Нет… не знал… — пробормотал он. — А если бы и знал, в чем тут моя вина?

— Поскольку вы сразу не предупредили короля о сношениях принца с заговорщиками, вы уже виновны в глазах королевского правосудия, — весомо произнес Ришелье.

— Но как же… монсеньер… я ведь состоял в заговоре всего тринадцать дней. Этого недостаточно, чтобы нарушить порядок в государстве величайшего из королей!

Ришелье горько усмехнулся и поднялся со стула.

— Но как же… — Шале бросился вперед, загородив ему путь к двери. — Ваше преосвященство, ведь вы же знаете, что я не виноват. Ведь это я предупредил вас о покушении на вашу жизнь!..

— Не вы, но ваш дядя, командор де Балансе, которому Господь надоумил вас открыться, тогда как именно вы должны были привести замысел в исполнение.

— Но второй, второй раз я же сам… Монсеньер! — всхлипнув, Шале вновь упал перед ним на колени. — Смилуйтесь, монсеньер! Я не могу здесь больше находиться! Здесь так ужасно! Освободите меня, и я скажу все, все, что хотите!

Ришелье вырвал из его рук подол своей сутаны и твердым шагом пошел к двери.

— Я не знаю, что наговорил на меня Лувиньи, — взвизгнул Шале, — но это лишь потому, что она выбрала меня, а не…