Дьявол против кардинала (Роман) - Глаголева Екатерина Владимировна. Страница 44

— Ах, собака, ты убил меня! — воскликнул герцог, пытаясь выхватить шпагу. Но тут у него пошла горлом кровь, и он повалился на пол.

Опомнившаяся стража схватила убийцу.

— Это француз! Это француз! — закричали в толпе.

— Я англичанин! — сильным голосом перекрыл эти выкрики черный человек. — Фелтон, лейтенант королевского флота. — Он усмехнулся, обвел взглядом всех, кто был в зале, и негромко сказал начальнику стражи: — Веди!

…Весть об убийстве герцога Бэкингема была столь невероятной, что поначалу в нее не поверил никто. «Не может быть!» — воскликнули Людовик и Ришелье, потом переглянулись и расхохотались от счастья. «Не может быть!» — прошептала Анна Австрийская, собиравшаяся на бал, и недоверчиво улыбнулась глупой шутке. «Нет-нет, этого не может быть!» — твердила она потом, рыдая в подушку. Герцогиня де Шеврез молча упала в обморок.

— Огонь! — крикнул Людовик и махнул рукой. Бомбардир поднес к затравке фитиль, и пушка ухнула, плюнув огнем.

— Ага! — восторженно закричал король, — есть!

Мачта одного из кораблей, стоявших на рейде, надломилась, как спичка, и с шумом упала в воду.

— Угол побольше, пороху не жалей! — продолжал командовать Людовик и сам полез с подъемным клином под ствол самой большой пушки, украшенной королевскими лилиями. И вовремя: два английских ядра просвистели довольно низко, так что с головы графа де Суассона, стоявшего рядом, сорвало шляпу. — Огонь!..

— Где король? — с тревогой спросил герцог Ангулемский, когда очередное ядро врезалось в бруствер, взметнув вверх фонтан из комьев земли.

— Я поставил его на самую надежную батарею, — успокоил его маршал Шомберг. — А, черт!

Инженер, стоявший с ним рядом, вдруг без крика повалился навзничь. В груди его зияла глубокая рана от пули, выпущенной из кулеврины. Ларошельцы здорово пристрелялись: уже пять офицеров лежали рядком, прикрытые плащами.

Шомберг велел развернуть самое тяжелое орудие и нацелить его на крепостные стены. В дуло забили картуз и ядро. Одновременно выстрелили несколько средних пушек. Когда рассеялся дым, маршал поглядел в подзорную трубу и довольно улыбнулся.

Бой продолжался уже несколько часов. Наконец, со стороны английской эскадры послышался звук рожка, корабли снялись с якоря и отошли на безопасное место. Огонь стих. Прошло еще немного времени, и с английского флагмана спустили шлюпку. На корме во весь рост стоял человек с белым флагом. Людовик, с ног до головы облепленный грязью, пошел переодеться, чтобы принять парламентера.

Когда все было готово и король, придав своему лицу должное выражение, воссел на походном троне, в комнату величественной поступью вошел лорд Монтегю. Надо сказать, что и король, и кардинал ожидали увидеть кого угодно, но только не его.

Сделав вид, что не заметил их замешательства, Монтегю принялся излагать позицию адмирала Линдсея: считая продолжение военных действий бессмысленным, тот предлагает закончить дело миром и просит о снисхождении к защитникам Ла-Рошели. Людовик сказал, что рассмотрит предложения адмирала, что же до Ла-Рошели, то это внутреннее дело, и англичан оно не касается. Монтегю поклонился и собрался уходить.

— Скажите, господин Монтегю, — остановил его Людовик, — почему все-таки Англия объявила нам войну?

— Почему, сир? — тонко улыбнулся англичанин. — Все очень просто: потому что лорду Бэкингему было отказано в возможности приехать во Францию — страну, которую он любил до безумия, и потому что непочтительно обошлись с герцогиней де Шеврез.

Король покраснел и нахмурился.

— Заключим же мир, — продолжал Монтегю, — и пусть в мирном договоре будет оговорено, чтобы герцогиня де Шеврез могла вернуться ко двору.

Людовик вскочил с места.

— Вот как? — воскликнул он, закипая от бешенства. — Ваш король в нарушение брачного договора изгоняет из страны французскую свиту моей сестры Генриетты, не допускает в ее окружение статс-даму, которая ничем пред ним не провинилась, и при этом хочет, чтобы я взял ко двору другую, которую знаю слишком хорошо и которая всегда вносила смуту в мой дом!

Ришелье негромко кашлянул в кулак. Король опомнился.

— Ступайте! — сказал он послу так же резко, но уже тоном ниже. — Видит Бог, я не хочу войны, но не потерплю несправедливости!

Через два дня английская эскадра скрылась за горизонтом. Жители Ла-Рошели, встречавшие ее колокольным звоном, теперь провожали ее понурыми взглядами. Выбора не оставалось: город снова послал депутацию к королю — на сей раз французскому.

Ришелье насмешливо смотрел на дюжину изможденных людей с ввалившимися щеками землистого цвета и потухшим взглядом, скучившихся у входа. Они надели свои лучшие костюмы, но едва держались на ногах. Старший сделал два шага вперед и достал свиток бумаги.

— Мы просим короля о заключении мира, — глухо выговорил он, — и вот наши условия…

— Ваши условия? — перебил Ришелье, издав сухой смешок. — Вы, видно, плохо представляете себе положение дел. Единственное, о чем вы можете просить государя — это прощение, которого пока не заслужили. — Депутаты молча переминались с ноги на ногу, глядя в пол. — Полная капитуляция, и никаких условий!

Старший неуверенно оглянулся на своих.

— Вы, вероятно, все еще надеетесь на заступничество английского короля? — издевательским тоном продолжал кардинал. — Вот, не угодно ли взглянуть?

Он подошел к окну, раскрыл обе створки и жестом пригласил депутатов подойти ближе. В окно было видно, как послы от англичан шли гуськом по тропинке вслед за мушкетером, провожавшим их к королю.

Увиденное произвело впечатление.

— Ваш государь милостив, — сказал Ришелье, сделав ударение на «ваш». — Я уверен, что он дарует вам жизнь, имущество и свободу вероисповедания. Ступайте же и возвращайтесь с договором о капитуляции.

Депутаты ушли. Никто не распорядился их накормить.

Двадцать девятого октября, более чем через год после начала осады, Ришелье торжественно въехал в Ла-Рошель, восседая на коне в сутане поверх доспехов. Выражение торжества быстро сошло с его лица, когда он миновал несколько пустынных улиц, по краям которых лежали ссохшиеся трупы, а сквозь булыжную мостовую пробивалась трава. Зеленые ставни белокаменных домов с портиками и галереями были закрыты, точно глаза покойников; надписи на французском, латыни и греческом — нравственные заповеди протестантов — словно заключали в себе укор. Небольшие статуи святых, установленные на старых деревянных домах, украшенных резьбой, смотрели отрешенно, будто, кроме них, в городе не осталось вообще никого. Распорядившись убрать мертвецов и навести порядок, кардинал проследовал в Ратушу.

Жан Гитон медленно вошел в Большой зал Совета и, увидев за столом Ришелье, тяжело опустился на одно колено, склонив голову. Знаменитый кинжал все еще лежал на своем месте.

— Его величество дарует прощение всем мятежникам, кроме вас, — заговорил Ришелье после продолжительного молчания. — Вам надлежит немедленно покинуть город, и вы не сможете поступить на королевскую службу.

Гитон молчал.

— Куда вы намереваетесь отправиться? — спросил кардинал. — Вероятно, вновь обратитесь к своему заморскому господину?

— Я думаю, что лучше иметь господином короля, который сумел взять Ла-Рошель, чем короля, который не сумел ее защитить, — хрипло произнес Гитон.

…В День Всех Святых в Ла-Рошель вступил сам король. Ришелье ехал на полкорпуса позади. Солдаты, выстроившись вдоль улиц, бросали вверх шляпы и кричали: «Да здравствует король! Да здравствует великий кардинал!» Ришелье сам отслужил мессу в соборе Святой Маргариты: король распорядился восстановить в Ла-Рошели отправление католического культа. После службы, прошедшей необычайно торжественно, Людовик подошел к отцу Жозефу, скромно стоявшему в сторонке, и предложил ему стать епископом Ла-Рошели, но капуцин отказался от епископской митры и риз, сказав, что и в своей грубой рясе сможет служить Господу и своему королю.