Дьявол против кардинала (Роман) - Глаголева Екатерина Владимировна. Страница 71

Король наклонился и поцеловал ее живот.

— Хорошо, — просто сказал он.

Одним пинком еще не родившийся младенец распахнул ворота Бастилии и забросил Лапорта на восемьдесят лье от Парижа.

Летом 1638 года военное счастье было на стороне французов. Стараниями адмирала Ришелье был создан королевский флот из сорока кораблей, не считая галер и легких судов в Средиземноморье. Сухопутная армия, поделенная на семь корпусов, надежно прикрывала все границы, хотя, конечно, ее снабжение, таланты военачальников и дисциплина в ее рядах оставляли желать лучшего. Однако испанцы оказались в еще худшем положении: казна была пуста, крестьяне бунтовали, подданные императора устали от войны, к тому же голландцы захватили Бразилию — владение Португалии, находившейся под властью испанской короны. Оливарес даже прислал послов для тайных переговоров с Ришелье о заключении мира. Но дерзкий испанец потребовал вернуть Карлу Лотарингскому его владения, на что получил резкий отказ.

За военными заботами Ришелье не забывал о дипломатических: продлил на три года договор со Швецией, чтобы та не заключила сепаратный мир (это обошлось в миллион ливров), вел тайные переговоры с Веной. Вот если бы еще привлечь Англию на свою сторону! Но Карл не желал ввязываться в войну: его королевство напоминало собой зыбкую лодку в бушующих волнах, раскачиваемую мятежными шотландцами-пресвитерианами и англичанами-пуританами.

Увы, нет ничего переменчивее Фортуны: маршал Креки, командовавший итальянской армией, был убит в стычке, вместо него командование принял кардинал де Лавалетт. Его положение оказалось не из легких: овдовевшая Кристина Савойская, сестра Людовика XIII, была непопулярна в своей стране, и братья ее покойного мужа, которые держали сторону Габсбургов, оспаривали ее права на регентство при малолетнем сыне. Потом и Шатильон во Фландрии вынужден был снять осаду Сент-Омера. Этот случай был тем скандальней, что всему виной оказался маршал де Брезе — между прочим, родственник Ришелье. Он страдал мочекаменной болезнью и с легким сердцем покинул армию, потому что в его поместье созрели дыни — лучшее, на его взгляд, лекарство от его недуга. Маршала отстранили от командования, и теперь он наслаждался своими дынями, а Ришелье пришлось самому ехать в Пикардию, чтобы навести там порядок. Кроме того, он уступил настойчивым просьбам Сен-Марса и отправил его на осаду Ле-Катле.

Людовик тоже был в Пикардии, в Амьене, но в середине августа Анна вызвала его к себе в Сен-Жермен.

Туда же приехал и Гастон. Приближалось счастливое событие, и лучше, чтобы вся королевская семья была в сборе.

Однако время шло, а королева все никак не могла разрешиться от бремени. В ее спальне уже стояла родильная кровать; уже были готовы комнаты для младенца, сплошь затянутые белым камчатным полотном, чтобы ребенок не ушибся, когда начнет ходить; давно был набран штат кормилиц, нянек, баюкальщиц…

Король томился и завидовал Ришелье, который находился сейчас там, где он нужнее всего. Он то и дело ссорился с Мари де Отфор и сбегал в Версаль — «подальше от всех этих женщин», но потом снова был вынужден возвращаться. Дошло до того, что после очередной размолвки король свалился в жару.

Через день, в воскресенье пятого сентября, Анна Австрийская ранним утром почувствовала схватки. Она страшно встревожилась, потому что боялась родов — шутка ли, в первый раз рожать в тридцать восемь лет! В ее комнате одну за другой отслужили две мессы. Во время второй туда пришел Людовик, пошатываясь от слабости, встал на колени и тоже начал молиться. Наступил полдень, но так ничего и не произошло. Анна отправила супруга обедать; тот нехотя сел за стол в большой буфетной, вдоль которого выстроились придворные, и стал есть куриный бульон. Когда подали жаркое, в буфетную ворвался слуга с криком: «Рожает! Рожает!» Король вскочил, опрокинув стул, и помчался к жене.

У дверей уже стояла сияющая госпожа де Сенесей: «Сир, это дофин!» Людовик миновал приемную, малую гостиную… Ему навстречу шла повитуха, держа в руках кружевной сверток, откуда доносился захлебывающийся крик младенца.

— Взгляните, какой красавец, а какой большой!

Людовик дрожащими руками откинул край одеяльца:

— Сын… У меня сын! — прошептал он.

Подоспевший Гастон заглянул ему через плечо и при виде неоспоримых признаков мужского пола ребенка слегка изменился в лице.

По обычаю, король приказал оставить дверь в спальню королевы открытой. В комнату устремились с поздравлениями принцессы крови и придворные; в часовне отслужили молебен. Венецианский посол первым из иностранцев пробился к королю, тот отвел его в детскую и откинул полог колыбели.

— Вот чудо, благодать Господа нашего, — сказал он шепотом, глядя на ребенка счастливыми глазами, — только так можно назвать столь прекрасное дитя после двадцати двух лет моего брака!

Целый день он не отходил от жены, бегая только изредка в детскую посмотреть, как ребенка кормят, пеленают или укачивают.

Из Сен-Жермена уже скакали во все стороны гонцы с радостной вестью. Мост через Сену был разрушен, поэтому верховой остановился и стал крутить шапкой над головой (это был условный знак: если бы родилась девочка, он должен был сложить руки крестом). В тот же миг на другом берегу реки новый человек вскочил на коня и во весь опор пустился в Париж.

По всем городам палили пушки. Губернатор Парижа и купеческий старшина приказали закрыть все лавки и зажечь праздничные огни. В богатых домах устраивали фонтаны из вина, из которых могли пить все желающие. В соборе Парижской Богоматери отслужили молебен, на Гревской площади устроили фейерверк, во всех церквях была иллюминация, повсюду салютовали из пушек и ружей.

Однако армия преподнесла своему королю «подарок» иного рода: 7 сентября французы, совершившие внезапный прорыв в Страну басков, должны были захватить крепость Фонтараби. Неожиданно для всех защитники города, которых было вдвое меньше, чем нападавших, перешли в контратаку. Французы в панике разбежались, бросив всю артиллерию и обозы, и отступали до самой границы.

Узнав об этом позорном поражении, Ришелье слег в постель. Командующие армией — принц Конде и герцог де Лавалетт — сваливали вину друг на друга. Конде явился в Париж и заявил, что причиной разгрома стало малодушие Лавалетта. Правда, сам он не мог объяснить, почему в решающий момент бросил армию и удрал в Байонну. Лавалетт прислал письмо, объясняя поражение бездарным командованием Конде. Но Конде был принцем крови. Кардинал де Лавалетт послал брату письмо с предупреждением об опасности. Герцог бежал в Англию, словно подтвердив своим бегством выдвинутые против него обвинения.

На поражение надо было ответить победой: Ришелье выехал на осаду Ле-Катле, в несколько дней навел в войсках железную дисциплину и взял город. Север Франции был очищен от испанцев.

В который уже раз Мария Медичи села в карету, ни с кем не простясь, и отправилась навстречу неизвестности. А ведь ей было уже шестьдесят пять лет — не тот возраст, когда подобные приключения могут доставлять удовольствие. Но у нее не было выбора, как не осталось ни дома, ни семьи, и только упрямство еще гнало ее вперед.

Жизнь в Брюсселе стала невыносимой. После того как французы в союзе с голландцами одержали несколько побед, всех эмигрантов стали обвинять в шпионаже. В домах иностранцев проводили обыски. Королева-изгнанница попросила избавить ее от этого оскорбления, однако те времена, когда она могла приказывать, давно прошли. Ее дом обыскали от погреба до чердака, все перевернули вверх дном, даже разобрали поленницу дров, чтобы посмотреть, нет ли там оружия. Если она выезжала прогуляться за город, за ней устанавливали слежку. Ее принудили расстаться с частью французской прислуги. И что самое унизительное — задерживали выплату содержания.

Она сказала, что поедет в Спа. Что ж, превосходное место, сказали ей. Все все прекрасно понимали. Поэтому никто не удивился, что она захватила с собой всю мебель, сундуки, картины и утварь.