Маги и мошенники - Долгова Елена. Страница 19

Они тут же занялись чертежом Империи.

– Вы видите, государь, чародейка свернула на юг, значит, туда же торопится и Адальберт.

Ниточка пути, прочерченная на пергаменте, будучи продолженной, упиралась прямо в Толоссу.

– Он торопится, спешит, словно на крыльях летит.

Император помрачнел.

– Отныне, Людвиг, тебе следует отставить все прочие дела. Я прошу тебя как друг и приказываю как император твой – займись Адальбертом. Во что бы то ни стало ты должен отыскать Хрониста, схватить его и доставить в Лангерташ. Возьми с собой кристалл и отправляйся в дорогу, наблюдай за ведьмой издали, не приближаясь, но и не удаляйся от нее чрезмерно. Держись так, чтобы в опасный момент оказаться на месте. И помни – я, твой государь, по праву рождения и воле Бога правитель Империи. Мне нестерпима мысль, что ход событий в моих владениях по собственной прихоти перекраивает какой-то Хронист…

– Я выполню ваше желание, государь. – ответил Людвиг и склонил голову так, чтобы Гаген не видел его лица.

«По праву рождения правитель Империи?» – подумал встревоженный фон Фирхоф. «Господь и все святые! А есть ли в Церене хоть один человек, будь он император или последний слуга, который не был бы порождением вымысла Адальберта?».

Глава VIII

Встреча с румийцем

Адальберт Хронист. Дорога на юг, Церенская Империя.

Бывают странные дни, когда крик птицы, шелест травы, кружевная тень от кроны дерева – все это пронизано тревогой, словно само светило вместе с благодетельным теплом изливает на землю некую субстанцию, содержащую немое предупреждение: «берегись!». Я называю такие дни «зиянием небес».

Зияющие небеса обостряют интуицию, они же заставляют совершать самые странные, подчас нелепые поступки. Если ты способен на вольный полет воображения – это твой день и час, если ты готов к тому, чтобы натворить глупостей, оставайся-ка лучше дома.

Воистину, дар Вселенной-универсума не добр и не зол, мы сами окрашиваем его собственной этикой и воображением.

Именно в такой день я остановил верного Бенедикта на перекрестке трех дорог, внезапно задумавшись о продолжении путешествия. До сих пор мои метания по Церенской империи не имели видимой цели, за исключением непрерывного бегства от цепкой руки инквизиционного трибунала да, быть может, преходящих развлечений.

Чем кончались развлечения, неплохо видно по истории о вдовствующей красавице-демономанке фон Гернот – мои побитые ребра, синяки и царапины тому честные свидетели. Наверное, попадать в неприятности – неотъемлемое свойство странствующих хронистов.

С инквизицией дело обстояло куда лучше, еще бы – к этой задаче я, разумеется, подходил со всею серьезностью. Заготовленные заранее малые гримуары (на самом деле, просто небольшие исписанные свитки), срабатывали безотказно, усеивая мой след одураченными до невменяемости стражами. Как правило, доносчики и солдаты просто забывали о том, что видели меня – я не стремился причинить вред охотникам, удовлетворяясь отпугиванием. Для этого достаточно подсунуть человеку такой свиток, не важно, грамотен имперский страж или нет. Как правило, для наступления эффекта хватало простого разглядывания, пусть очередной «сержант Умбиликус» – девственный разумом неуч и держит мои ученые писания вверх ногами.

Итак, имперской инквизиции я почти не боялся.

Но зачем же я тогда мотался по дорогам? Увы, ответа я и сам не знал. Художественное совершенствование мира обладает бесконечной привлекательностью. Штришок – здесь, крошечная деталь – там. Творцу простительно любоваться результатом…

Если этот результат, конечно, удачен.

К сожалению, я не мог сказать этого о Церенской Империи. Оговорюсь сразу же – я не творец гизельгеровского наследия. Я, скорее, гранильщик, который превращает самородный самоцвет в камень, который не стыдно вставить в перстень. Там, где шлифуют, там сыплется пыль, где пыль, там есть недовольные чистоплюи – наверное, нет сонета или картины, которые восхищали бы всех, и я не создатель благостного рая…

Впрочем, я отвлекся. В тот день, когда «зияли небеса», странная тоска охватила меня и мул Бенедикт остановился на перекрестке. Я сверился с картой. Одна из дорог вела на восток, к Фробургу, вторая – на северо-запад, к столице Эберталю, третья поворачивала на юг, устремляясь к Толоссе, жемчужине южных провинций Империи. Я выбрал ее, повинуясь скорее прихоти, а также принимая во внимание, что лето достигло вершины расцвета и начинает незаметно увядать. Как-никак, зиму лучше проводить в теплых краях, где вместо разбавленного пива – хорошее вино, а таверны не продувает насквозь ледяной ветер.

Мул послушно повернул на юг и потрусил по дороге, потряхивая гривой и метко сбивая хвостом надоедливых слепней. Я останавливался на ночлег в придорожных гостиницах, переправлялся через пенистые реки там, где были удобные мосты, один раз перевалил через маленькие лесистые горы. Местность вокруг медленно, но верно менялась. Такие изменения сначала незаметны – то станет поменьше хвойных деревьев, то, глядишь, их и вовсе не осталось, и сосняк сменили дубовые и буковые рощи.

Словом, через пару недель пути по обеим сторонам дороги уже раскинулась прекрасная растительность юга. Склоны холмов покрывали виноградники, шумели рощи кипарисов, солнце пекло вовсю и я незаметно для себя расслабился. Чувство тревоги больше не посещало меня, словно невидимый охотник, махнув рукой на непокорную дичь, отвернулся с досадой.

Я не торопился, подолгу задерживаясь в гостиницах. В одной из них со мною и приключилась история, которая, обернись она по-иному, могла бы создать мне немалые проблемы.

Итак, перо остро, время позволяет, и чернила не высохли в чернильнице моей, а поэтому начну новую главу авантюрной хроники Адальберта.

Южные ночи темны и наступают они вдруг, словно тьма падает с неба наподобие огромной кучи черной овечьей шерсти. Одной из таких ночей, а, вернее, поздним вечером, я сидел в придорожной таверне, в которой и собирался заночевать. Общая зала казалась переполненной публикой разного сорта, преобладали проезжие торговцы. Ближе к ночи количество выпитого вина превысило разумную меру. Сначала стоял беспорядочный шум, потом выпивохи принялись (и весьма неплохо) петь, погрузившись в богатую оттенками южную меланхолию. Еще чуть позднее на кое-как освобожденном пятачке два гуртовщика принялись яро соревноваться в танце. Должно быть, они пытались перетанцевать друг друга на спор, зрители бились об заклад, ставя на кон по две-три имперские медные марки.

Результат импровизированного тотализатора не удовлетворил проигравших, разгорелась скоротечная драка, которую прекратил обосновавшийся на почетном месте черномазый волосатый вышибала. Он по очереди хватал зачинщиков за шиворот и выбрасывал вон, отворяя двери таверны их лужеными макушками.

После того, как драка приутихла, я обратил внимание на жуликоватого типа, засевшего в углу. По виду и акценту он походил на альвиса, а волосы начесал на виски, скорее всего, для того, чтобы скрыть отсутствие отсеченных по приговору ушей. Альвис извлек из мешка три деревянных стаканчика и костяной шарик, расположил это хозяйство на широком столе и принялся демонстрировать разновидность того жульничества, которая на моей родине называется «игра в наперстки».

Вышибала не обращал никакого внимания на шулера. Бес озорства толкал меня одурачить мошенника. Я вытащил чистый обрывок пергамента, макнул перо в вино и наскоро изготовил походный гримуарчик. С таким снаряжением выигрывать даже в заведомо безвыигрышную азартную игру становится детским занятием. Я двинулся было к альвису с намерением подгадить ему удовольствие, но кто-то ухватил меня за рукав.

Я оглянулся. Вмешался средних лет и ученого вида мужчина. Его черные живые глаза блестели умом, а форма среднего пальца на правой руке выдавала привыкшего к перу книжника.

– Сядьте на место, почтенный, – сердито зашикал он. – Не вмешивайтесь, если вам дорога жизнь, и вы не желаете провести ночь под роскошным звездным небом, в канаве и с лезвием между ребер. Должно быть, небеса лишили вас разума, раз вы не заметили, что шулер и страж таверны действуют заодно.