Гиль (Из истории низового сопротивления в России ) - Гончаренко Екатерина "Редактор". Страница 19

Сорокин прибыл на Тутуру перед Пасхой и принялся за порученное дело. Не окончивши дощаников, Сорокин на Святой неделе вдруг «стал сам четверт наряжатца» в Верхоленский острожек. Это удивило «приказнаго человека» Тутурской волости, пятидесятника Михаила Козлова, который стал удерживать Сорокина: «почто ты, Михайло, сам четверт едешь в Верхоленье, а дощаники государевы будут не сделаны?…» — «Я-де еду топоров делать…» — отвечал тот.

Козлов отпустил Сорокина, но о неожиданном его отъезде уведомил верхоленского приказного человека, атамана Никифора Качина. Очевидно, у Козлова были какие-то сомнения: до него должны были дойти слухи о замыслах Сорокина…

Действительно, после Егорьева дня Сорокин прислал на Тутуру казака Клима Донщину, который приехал «сам девят» и торопливо стал «дощаники государевы конопатить и весла и греби делать». Донщина прямо заявил Козлову: «идем-де в Дауры!..» Для Козлова не осталось никаких сомнений, «что они даурцы…».

Донщина счел излишним скрываться в захолустном Тутурском зимовье, когда знамя бунта уже открыто было поднято Сорокиным в таком крупном пункте, как Верхоленский острог. Как мы знаем, он прибыл туда на Пасху и немедленно довел до конца переговоры с своими единомышленниками. Все у них было решено еще зимой, и теперь они действовали по хорошо обдуманному плану.

Прежде всего нужно было если не привлечь на свою сторону Н. Качина, то по крайней мере обезвредить его. Но первое не удалось: Качин решительно отказался на старости лет превращаться в «даурца»… Однако, он согласился не мешать планам Сорокина. Впоследствии, во время воеводского «сыска», Качин уверял, что когда Сорокин с товарищи свой «скоп и воровской завод и побег в Даурскую землю заводили», то он Качин «про тот их воровской злой умысл до их побегу не слыхал и не ведал, и в побеге-де тем ворам ни в чем не норовил и не потачил»… Узнал он о побеге только 25-го апреля, когда Сорокин открыто поднял знамя бунта, Качину «от приказа отказал» и под угрозой «смертнаго убойства» запретил извещать воеводу Оладьина. Качин уверял, что бунтовавшие казаки «обсадили» его в острожке, вместе с оставшимися верными государю служилыми людьми. Так показывали и некоторые свидетели, и воевода Оладьин писал царю, будто бунтовщики «взяли сильно» Качина и «поневоле привели ко кресту, чтоб ему про их воровской завод и измену ко мне для ведома отписок не писать и вести не подавать».

Но большинство свидетелей говорит, что Качин «за караулом не бывал — ходил прост»… Верхоленский толмач Федор Степанов рассказывал, что 24-го апреля был он с Сорокиным и его товарищами, — «сидели, — пили братчину» у казака Алексея Смирнова. Сорокин тут прямо заявил: «идем-де мы в Даурскую землю, а в сборе-де нас 30 человек»… Степанов немедленно передал это Качину, а тот ответил: — «добро-де!.. инде послать на волок (т. е. в Илимский острог) с отписками?..» — Однако, никого он туда не послал в тот день. На другой день, когда начался бунт, Сорокин распорядился поставить караулы вокруг острога и по дорогам, и никого «из острогу и из дворов не выпущали». Как бы ни были бдительны эти караулы, все же было возможно послать весть воеводе, особенно в первые дни волнений, когда бунтовщики еще не разобрались точно — кто из верхоленцев стал «даурцом», и кто остался верен «государевым воеводам». Но Качин не только не сделал ни одной попытки уведомить Оладьина о начавшемся бунте, но даже — как рассказывал тот же толмач Степанов, — в день бунта, очень мирно и охотно «мед ставил» Сорокину с товарищами и после не раз с нами «брагу пивали, хлеб-соль водили»… Правда, Качин оправдывался так: «Я по неволе пою их, что боюся от них смертнаго убойства»…

Как бы то ни было, но если Качин и не был явным сторонником Сорокина, то все же он не мешал его планам, хотя отлично помнил данный воеводой «наказ» — немедленно извещать о всякой «шатости» служилых людей.

Как мы знаем, бунт начался 25-го апреля 1655 года. Ранним утром Михаил Сорокин и Федор Мещеряков явились в часовню св. Николая Чудотворца (церкви в остроге не было) и потребовали у «часовеннаго дьячка» Дмитрия Семенова выдачи «войсковаго знамени» Верхоленского острога. Семенов не хотел выдавать, но они «знамя войсковое у меня в часовне сильно взяли и оставили коня Николе в казну», т. е. — начиная бунт, прибегли к покровительству Николая Чудотворца и принесли ему жертву.

С знаменем в руках Сорокин вышел на площадь острога, где уже выстроилось «с оружьем» его «войско». Устроили «круг», принесли крест и все под знаменем друг другу «образовались (крест целовали), что бы им умереть вместе за един человек»… Все они «крест целовали на том, что-де им итти в Даурскую землю, а атаманом быть у них в воровском полку» Михаилу Сорокину и «есаулом» Федору Краснояру: «а иново-де атамана и есаула им никово не выбирать». Если по государеву указу «будут посланы на службу, или на них воров в Даурскую землю с Москвы государевы бояре, или окольничий и воеводы, или с городов приказные люди с ратными людьми, — и им-де ворам в Даурской земле в государевы полки к государевым воеводам не выезжать и не даватца, и никаких служб государю с воеводами не служить! А служить-де им с их воровским атаманом с М. Сорокиным, да с ясаулом с Ф. Краснояром в Даурской земли заодно особь, а у государевых воевод под началом не быть и не даватца — стоять за одно! И на том-де они воры атаману воровскому М. Сорокину крест целовали все».

Некоторые колебавшиеся «даурцы» пробовали остановить движение ссылками на долг «службы государевой». Но Сорокин с товарищами отвечали, «что-де их братья служилые люди в прошлых годех» много раз «из служб бегали» — из Якутска, Красноярска и Илимска, «а им-де за то государева указу и сыску не бывало: то они воры и изменники М. Сорокин с товарищи ставят себе в похвальбу и в удачю!»

Это говорит воевода Оладьин в своей отписке царю, в которой не раз возвращается к этому предмету и ничем не опровергает показаний «даурцев», что все прежние побеги в Даурию совершенно игнорировались центральным правительством и не вызывали с его стороны ни «указов», ни «сысков». Значит, это была правда, и Сорокин, указывая колебавшимся на это обстоятельство, как бы намекал, что далекому царю нет дела до них — захолустных людишек.

Когда атаман и есаул были избраны, Сорокин «кликнул в круг» Качина и объявил ему, что «отказывает» ему от «приказа» в Верхоленском остроге, что ему «до них дела нет ни в чем» и пригрозил, чтобы он «вести не подавал» воеводе Оладьину, «а буде весть подашь — и ты на себя не пеняй! посадим в воду!»

Этой угрозы было достаточно, чтобы обезоружить Качина. Но все же ему вполне не доверяли — следили за ним и «из острогу без своих людей не выпущали». Следили и за остальными служилыми людьми, не приставшими к Сорокину. Против некоторых открытых противников были приняты крутые меры: так, казаков Терентья Пашкова и Игнатья Буракова и промышленного человека Ивана Галичанина избили, «в воду посадить хотели», ограбили, ружье, порох, платье, у Галичанина отняли «судно с товары и хлебными запасы» и всех троих «за приставом в воровском своем полку держали».

Сорокин постарался привлечь на свою сторону ясачных людей и запретил им извещать воеводу о происходящем в остроге. Переговоры с инородцами не затрудняли Сорокина и Краснояра, так как они «язык братской и тунгусской знают».

После 25-го апреля, Сорокин прожил в Верхоленском остроге до 11-го мая, занимаясь организацией своего «воровскаго полка» и приготовлениями к далекому походу. Кроме найденных в остроге судов, 3 струга «приплавили сверх Лены реки» промышленные люди, остальные суда заготавливал казак Донщина на Тутуре.

Ядро полка Михаила Григорьева Сорокина составили 25 казаков из отряда, посланного с ним на Тутуру. Позже, как увидим ниже, к нему присоединился отряд его брата Якова Сорокина, также из 25 Казаков. Таким образом, считая с атаманом, его братом и есаулом Федором Ивановым Краснояром — служилых людей собралось 53 человека. Любопытно, что между ними почти третья часть носит малорусские фамилии: Петр Панко, Андрей Некрасов-Хохол, Артем Муромко, Василий Мотус, Иван Кудря, Федор Пан, Петр Кисель и т. д. Очевидно, все это были служилые из ссыльной литвы и черкас.