Страна Гонгури (Избранные произведения. Том I) - Итин Вивиан Азарьевич. Страница 10

Гелий прервал свой рассказ. Со странным смущением он посмотрел во тьму решетки и на лицо своего молчаливого слушателя, провел рукой по нарам, чтобы вернуть немного ощущение реальности и продолжал, помолчав:

— Не помню, как долго я лежал без движения, созерцая драгоценный труп: может быть час, а, может быть, пять часов. Потом во мне возникла страшная злоба. Я поднял Ноллу и медленно пошел обратно, убивая по пути все живое. И только взглянув на мудрое, беспредельно спокойное лицо моего мертвого спутника, я бросил оружие. Скорбь и внезапное безучастие отняли у меня силы. Не замечая, я долго шел с непокрытой головой, пока не догадался надеть шапку Ноллы. Ветер тихо перебирал золотые волосы. Меркнул день.

Только поздно вечером я нашел дымный огонь Вези-лета и Марга. Что было нам говорить?.. Мы не могли похоронить Ноллу так, как она хотела и как хоронили всех поэтов, т. е. отправить ее труп в прозрачном гробу, освобожденном от сил мирового тяготения, в беспредельность звездных пространств и нам пришлось сжечь ее прекрасное тело на большом костре. Пахло горелым мясом. Марг бредил. О поисках «Паона» мы больше не говорили. Я кое-как устроил шалаш из коры и сучьев, в первую же ночь его наполовину занесло снегом. И в этой берлоге мы жили семьдесят дней!.. Впрочем, нет, Марг освободился раньше. Его болезнь перешла в потрясающий жар. Он умер.

О, я помню эти дни!.. Нет, — надо сказать: ночи. Дня почти не стало. И вместе с тьмой росли холод и метели; но каждый час я выползал на сверхъестественную стужу расчищать сугробы. В углу на груде вонючих шкур метался Марг, выкрикивая непонятные названия. «Ра, Тараге, Огу!». Везилет неподвижно сидел у его ног. Он ничего не говорил, подавленный и бессильный. Я был предоставлен самому себе. Как циклоп, грязный и закоптелый, я должен был поддерживать неугасимый огонь, греть воду и убивать животных. Когда умер Марг, Везилет присоединился ко мне; мы построили рядом другой, более чистый домик, а прежнюю нору преобразовали в баню с глиняным котлом и печкой. В первый раз я увидел, насколько мы, жители великолепных городов, забыли первичную, непроницаемую тьму природы. Когда-то у меня было изнеженное тело, подобное тропическому цветку, и вот, теперь, я выхожу из дьявольской раскаленной парильни, построенной по образцу, заимствованному из музея в Танабези, и одеваюсь на морозе, при свете туманной влаги, освещенной звездами. То, что раньше казалось невозможным, стало действительностью; но так как прежнее было более реально, чем настоящее, то по временам все становилось непрерывной грезой.

Везилет стал для меня ближе и понятнее. Я так хорошо помню его в это время: у очага с записной книжкой, впавшего в экстаз мысли. Я думал, что он мог бы жить в Лоэ-Лэле, и женщины, подобные Гонгури и Нолле, любили бы его; но вместо этого он всю жизнь провел в грубой борьбе с опасностями диких миров. Какая сила влекла его по этому пути? Не то ли смутное беспокойство, что оторвало меня от чудесной жизни в моей школе? Везилет улыбнулся и заговорил со мной как с равным о последних достижениях науки и о той таинственной страсти, что словно ледяной газ сжигает мозг вдохновенных мыслителей. Так мы беседовали с ним у огня, прислушиваясь к вою зверей и вьюге, и моя душа впитывала его невероятную железную мудрость. Мне казалось, что никогда ни у кого я не встречал такого ясного и мощного взгляда на жизнь и таких знаний. С тех пор я сам изменился, стал другим, — не прежним беспокойным мальчиком Риэлем, а стойким учеником великого союза Ороэ.

Однажды я вернулся ликуя: солнце дольше обыкновенного задержалось над горизонтом. С той же стихийной скоростью события понеслись в обратном порядке. Снег не выдержал и помчался к реке грязными струйками. Лед раскололся и поплыл, крутясь и сталкиваясь, с веселым шумом. Грязная земля покрылась цветами и вдруг высохла и запахла зноем. Огромные бабочки вылупились из своих куколок, амфибии и змеи наполнили траву, птицы вернулись с юга. Я никогда еще не представлял себе смены времен года; и вдруг, наяву, я увидел как ожило заколдованное царство!.. Что было раньше: смерть или жизнь? Все соединено в одном круге. Я был очарован и мне казалось мир наполовину наполнился галлюцинациями. Сверкающий «Паон» летел в голубой яри, приближаясь ко мне. Люди, подобные тем, каким я был когда-то, вышли из него и более ясные, чем сон, приветственно подняли руки. Я испугался и бросился к Везилету. Но то была не галлюцинация. Пять человек вошли к нам в избушку, повторяя: «Как долго мы вас искали! Какое счастье!» и т. д. Это были генэрийцы.

IV

«Паон» нашелся в десяти градусах к югу, выброшенный разливом на песчаную мель. Среди вещей Ноллы я нашел портрет прекрасной Гонгури и с тех пор он остался моим знаменем на пути к возвышению. Везилет и трое прибывших остались продолжать исследования. Я вернулся в страну Талла. Нечего говорить о моих восторгах. Впрочем, я скоро заметил, что после дикого смятения Паона размеренная жизнь, в какой я очутился, стала казаться мне странно чуждой, коллективизм моего народа — преувеличение, ведь я один боролся с чудовищами! И было скучно от математически правильных коридоров с рядами аудиторий по сторонам, от алмазных ромбов, покрывавших пол, от цилиндров колонн, от параллельных линий, от безжалостно знакомых поступков людей. — «Ах, что бы мне сделать?» — думал я с тоской. В чем счастье? Недавно это был отдых у огня после длинного перехода и спокойный сон для мозга и мышц. А теперь что? — «Может быть это — тень от нездешних идей, может быть — совсем близко», — бормотал я слова поэта. Я был несчастен. Сэа, моя подруга, лучшая из всех, казалась слишком самоуверенной, когда я смотрел в лицо Гонгури; остальные были ничтожны. Тогда во мне возникла потребность в более серьезной работе, чем школьные занятия. Мне удалось усовершенствовать один из двигателей воздушных кораблей, сделав его еще легче. Я видел, как мои машины распространились всюду, но никто даже не знал моего имени. И в то же время я услышал поразительную весть об избрании Гонгури в Ороэ! Я видел ее на экране гордую и чудесную, с невидящими очами, стоявшую пред мировой толпой, и краска горячей крови заливала мое лицо.

— «Как, — думал я, волнуясь, — какая-то девушка, сочиняющая стихи, носит эмблему Рубинового Сердца, а я торчу здесь! Нет, так не может продолжаться дольше!» Мне было восемнадцать лет. Я оставил школу и жил вместе с Рунут, читавшим Высшую Телеологию в Танабези. Мне ничего не было жаль там, кроме него, и, может быть, Сэа. Рунут — кажется он был моим отцом — не стал меня отговаривать.

— Я был там и вернулся, — сказал он, улыбаясь над моим тщеславием.

Это меня смутило, но в моей душе все время волновался образ здания, величайшего в мире, воздвигнутого в центре Лоэ-Лэле. Его названия менялись в течение веков в зависимости от того, какая сила казалась наиболее величественной и всемогущей. Когда-то это был Дворец Революции, в эпоху «Союза Побеждающего Духа» — Храм Истин, в мое время — Дворец Мечты. Я был исполнен пламенным намерением без конца, самозабвенно работать в его лабораториях и достичь чего?.. — этого я сам не представлял себе ясно. Во всяком случае, я хотел испробовать силы на какой-нибудь более значительной проблеме, чем улучшение простой машины. В Лоэ-Лэле я прежде всего посетил Везилета. Он выслушал меня очень ласково и сказал, положив как другу руку на мое плечо. «Не большое достоинство, что ты придумал свою машину, Риэль, но то, что ты так молод, действительно заслуживает внимания».

На другой день я получил две комнаты на Звездной улице, высоко над морем и розовыми садами. С первых же дней я перестал принадлежать самому себе. Сады Лоэ-Лэле поднимались в горы, на восток и север и на их склонах постепенно переходили в лес, вернее, запущенный сад. Строители города дали направление водопадам, засеяли отдельные холмы цветами, привили плодовые деревья, и потом все было оставлено влиянию времени. Стихии нарушили план людей и всюду внесли свой дикий отпечаток. Но эта запущенность нравилась мне больше великолепия прибрежья. Мне нравилось лежать в зарослях левкоя и дышать воздухом высших слоев на вершинах скал. Когда я смотрел вниз, то видел Лоэ-Лэле, подобную фантастическому флоту в темно-зеленом море и в самом центре, на невероятной лучистой площади — великий Дворец Мечты. Там были сосредоточены лучшие сокровища человеческого гения. В середине возвышался купол старинного храма Побеждающего Духа. И там, на самом верху, на высоте трехсот сажен, стояла громадная статуя такого же восходящего к свету юноши, как на берегу моря, в точке пересечения набережных. Только рука его не искала опоры, а смело простиралась к небу и он не закрывал лица от солнца. И всякий раз, когда я смотрел на прекрасную статую, я давал себе слово в тот же день приняться за неведомый великий труд. Но когда я спускался в лабиринт Дворца Мечты, мое настроение мучительно падало. Неисчислимые толпы наполняли его аудитории, музеи, библиотеки, неисчислимые противоречия отравляли его воздух тончайшим ядом. Оглушительные фразы, непонятные и сложные доказательства проносились по многоликой душе, словно вихрь, более могущественный, чем грозы Паона. Я видел, как люди извивались и стонали от пронизывавшей их мысли, я видел их безмолвными и равнодушными к внешнему над шуршащими листами книг. Я видел налившиеся кровью глаза и дрожащие тела, разрушаемые невидимой борьбой идей, и не мог понять, не мог разобраться в их великом хаосе, найти проблему, достойную моего воодушевления. Я возвращался домой, томимый смущением. На время я постарался забыть о своих мечтах о величии. Было так хорошо, полулежа на мягких диванах, созерцать с кем-нибудь в глубине экрана театральные представления или слушать музыку или просто смотреть в громадное окно на сияющий город и темное небо. Легким движением руки я приводил в действие систему приборов и через минуту получал из библиотеки книги Ноллы и Гонгури. Воспоминания о Нолле, овеянные дымкой таинственной грусти, любовь к другой, казавшейся далекой и сказочной, поэзия, подобная чистым кристаллам, отражавшим вечные пространства, грезы и голоса юных томлений скоро сделали то, что я сам стал писать стихи. Чаще же всего я проводил время между землей и небом с девушками Генэри и на золотом пляже у лучезарного моря.