Страна Гонгури (Избранные произведения. Том I) - Итин Вивиан Азарьевич. Страница 14

Несомненно, я страдал ужасно. У меня появилась потребность погрузить мое сознание в бурные воды океана, дающего покой, но даже там, на безбрежной равнине воды, как пятна сыпи, появились сотни огромных военных судов, изрыгавших жерлами титанических орудий свои змеиные плевки. Вдали одиноко погибал брошенный корабль. Объятый пламенем и черным дымом, он медленно погружался в пропасть и обезумевшие, ослепленные люди с разбега бросались в ледяные волны, среди наступающей ночи. Двигались наглые щупальца прожекторов. И волны, отражая огни пожара, казались фантастической зыбью адских болот, где, как говорит великий поэт, вечно мелькают беспомощные руки отверженных, простираясь к пустому небу за несуществующим спасением и ловя только холодный воздух бездны. О, Неатн, если бы ты знал, как художественно неведомые актеры воплотили твои видения. Если бы ты знал. Или, может быть, я сам сошел с ума и обречен видеть только страшные сны? Кто говорил мне об этом? В тропических странах Паона живет удивительный сорт гигантских муравьев. Если разрезать экземпляр этой породы на две части, то половинки, челюсти и жало, с поразительной свирепостью начинают сражаться между собой. Так продолжается каждый раз в течение получаса. Потом обе половинки умирают. Целый мир был подобен такому маленькому чудовищу. Несомненно, новое человечество погибло, по крайней мере то поколение, какие я наблюдал. Что ж, может быть это хорошо! Чтобы уничтожить мор, истребляют зараженных животных. Пусть невидимая смерть пройдется в пьяном вдохновении среди многоликих варваров. Их сменит другая, чудесная жизнь. И вдруг я вспомнил! Ведь в самом центре палящей злобы гибнущего мира могут быть, нет, конечно, есть отдельные великие умы, принадлежащие другим временам и другим расам, обреченные на страшное одиночество, лицом к лицу с всемогущей косностью и вечным возвращением!.. Что за поэзия должна возникнуть в этом хаосе? Какие кошмарные, бесчеловечные, самоубийственные грезы рождаются там! И опять нестерпимо ярко мне показалось, что вот-вот миг, молния — и навсегда исчезнет дрожащая грань грез и действительности. Но откуда же эти безобразные сны у меня, сны, как их никогда не было ни в моем сознании, ни в моей крови. Откуда, откуда?..

Я зажег белый свет и некоторое время испытывал ясность моих восприятий. Все было неизменно. Тогда я тронул винт и приблизил к себе планетку. Было раннее утро. В ореоле ледяных радуг вставало красное солнце. Под холмом сбились в кучу всадники и пехотинцы, плясавшие, как дервиши, чтобы согреться. О, я знал, какой это мороз, когда вместо одного солнца на небе кружатся пять! Однажды в такое утро я возвращался с берестяным ведерком воды в нашу нору на Паоне и мои пальцы, одетые в мех, стали неподвижны, как ледяные сосульки. Вдруг я заметил, что от группы солдат отделился совершенно голый человек. Он шел в степь, сжав на груди руки, с безумным лицом, прямо, не оглядываясь, как автомат. Солдаты лениво посматривали ему вслед. Потом один из всадников легкой рысью поехал по тропе, намеченной в снегу босыми ногами. Когда расстояние между ними сократилось на три шага, всадник не спеша занес высоко над головой изогнутую ледяную саблю. Страшный прорез пришелся между плечом и шеей. Человек упал, но все еще был жив. Тогда всадник снял с руки длинную пику и я видел, как голая нога три раза беспомощно поднималась кверху при каждом нажиме. И все это совершалось чудовищно медленно и обдуманно!

Рядом в чаще леса стоял совсем старый солдат и молился. С напряженным вниманием я рассматривал его запрокинутое, обращенное ко мне лицо. Было очевидно, что этот идолопоклонник не имел никакой склонности к своей профессии. Что-то чуждое, какая-то противоестественная необходимость тяготела над ним. Двое других солдат, одетых иначе, подкрадывались к нему сзади. Я ждал, что враги только застрелят молящегося старика, но они не могли шуметь. И потому один из них быстро схватил его за горло — излюбленный прием этого мира — и опрокинул навзничь. Мгновение они боролись. Затем другой солдат равнодушно сунул в извивающееся тело свой нож. И они осторожно поползли дальше, озираясь как хищники и… и… также крестились.

— Митч, ты, конечно, понял: это наша Земля!.. Разумеется, я лишь теперь узнал, что Риэль открыл Землю, в то же время, когда я был Риэлем, она казалась мне странным маленьким чудовищем и только.

Эти горы, эта гигантская река, эти океаны земли на восток и запад до обоих океанов, весь этот громоздкий мир, такой великий для нашего глаза, эти звезды и тончайшая разорванная вуаль Млечного Пути, титанической аркой висящая над нами, все бездны, вся жизнь, — только миниатюрный вихрь частиц в какой-то игрушке иного мира!..

Сны, сны! Это мое утомление побеждает меня, это бред наяву!

Огни, трупы, шествия, знамена, смятые шелка, корабли, переполненные солдатами, взрывы, мертвые страны и эта вездесущая красная ткань — кровь — только дикий вихрь, мчащий мой дух в кошмарных сферах! Действительности нет, я не живу! Сейчас я сделаю последнее усилие и проснусь в лаборатории, занятый сложными вычислениями, своим обычным трудом. Я еще ничего не достиг. Это преходящая слабость навеяла мне дурной сон. Ах, да разбудите же меня, наконец!

Врач обеими руками стиснул кисть близкого к припадку юноши. Гелий быстро, как после внезапной раны в бою, вернул свою волю и продолжал, сжимая виски.

— Я старался передавать мои наблюдения над Землей так, как они действовали на меня, со всеми обрывками мыслей, возникавшими в моей душе. Это был кошмар, но теперь я думаю, Митч, разве не страшнее то, что весь пережитый ужас перестал казаться ужасом? Разве даже ты не привык видеть убийство? Разве я не втыкал мой штык в человеческое мясо?..

Я устал и беспорядочно перемещал поле зрения. Война продолжалась. Видения были неисчислимы и я почти не думал о них, но несколько подавляющих картин встают предо мной ясно и неотступно, как эриннии.

Сумасшедшие, грязные, чудовищно истощенные женщины ломились, размахивая пустыми корзинами в запертые двери; но женщины были слабы и двери не открывались.

Огромная, выжженная зноем пустыня. И в ней только одно живое существо — человек. Он лежал неподвижно у маленькой норки и ждал с терпением больного. Вдруг из нее выскользнул серый зверек вроде крысы. Я помню отчаянный прыжок и страшные оскаленные челюсти, раздирающие вонючее мясо.

Большое село. Все двери, все окна, все ходы и выходы для живых заколочены. Люди ушли, убежали от какой-то непреодолимой ужасной силы. И на пустынной улице, на четвереньках ползет невероятный желтый скелет забытой старухи, которая оскалилась на знойное солнце — хохочет или плачет в безумии, как ликующая, единственно — бессмертная смерть!

Дальше!

Великолепная растительность покрыла побережье теплого океана. Мутный поток пенился между камней чудесной лентой, вьющейся между виноградниками, плантациями табака, маслиновыми и миндальными рощами и садами фруктовых деревьев. Легкие яхты скользили мимо мраморных дворцов, останавливаясь у многолюдных пристаней, полных кофейнями, лавочками с фруктами и легким вином. За маленькими чистыми столиками сидели разноцветные женщины, похожие на цветы в своих ярких платьях и мужчины в странных неудобных костюмах с твердыми ошейниками. Они ели пирожные, фрукты, жир и сахар и поглядывали на полуголых самок на пляже внизу. Здесь же около группы изящных легких зданий медленно копошились такие же полуголые люди, едва способные двигаться: они были слишком толсты. Несомненно это была лечебница для ожиревших. Они лежали на солнце, вытапливая сало, и читали курьезные бумажные газеты с десятками страниц. Один из них, белый и страшный урод одолел, кажется, все это огромное сочинение с начала до конца. Там, наряду с рисунками разных яств, я видел снимок с того света, с людей из мертвых сел. Толстяк прочел газету, отложил в сторону и повернулся на другой бок. Он был спокоен, мистически спокоен!.. Меня тошнило.

Еще два раза я наудачу повернул винт. Вдоль исковерканной дороги мчался чудовищно дезорганизованный отряд. И здесь же у плетня огорода, на какой-то тряпке, валялся крошечный мальчуган, одетый в необыкновенно короткую смешную рубашонку. Я приблизил его так, что он занял почти все поле зрения. Он задрал кверху свои крошечные ножки, подобные корявым побегам карликового деревца, и старался уцепиться руками за их пальцы. Не было никакой возможности разглядеть его лицо, ставшее сплошной сияющей улыбкой, экстазом первобытного счастья распускающегося бытия. «Вот жизнь, которую любит Везилет!» — думал я.