Мерцание золота - Кожедуб Александр Константинович. Страница 16

Я закусил сёмужкой, похлебал суп, приступил к мясу, зажаренному на открытом огне.

Со стены на меня надменно взирала голова лося с огромными рогами. «Свалится — убьет, — размышлял я. — Но отчего ей падать, не на войне, чай, в новой России обедаем. Хотя рога на голову могут свалиться и без войны».

— Пацаном я у него яхту драил, — уловил ход моих мыслей Николай Владимирович. — Женщин там не было.

— Совсем? — удивился я.

— Совсем. Во всяком случае, когда мы ее драили.

Я подумал, что в этот момент их там и не должно быть.

— Яхта у него уже при Советах была? — спросил я.

— А как же, недалеко отсюда, на Пироговском водохранилище.

— Хорошая?

— Крейсерская.

Студентом мне тоже доводилось драить крейсерскую яхту, но я эту тему не стал развивать. При любом общественно-экономическом строе одни драят, другие командуют. Святославу Ивановичу на роду было написано быть капитаном.

— В церковь заедем? — предложил Семенов, когда обед закончился.

— Заедем, — согласился Стахов.

После обеда к нему вернулось хорошее расположение духа, он уже почти не вздыхал.

— Где эта церковь? — спросил я Николая.

— В Рождествене, родовом имении Суворова, — сказал тот. — Вы езжайте, а у меня здесь дела.

На самом деле для него не было места в хозяйской машине. Но и это характерно для любого строя.

К Суворову, братцы, на приступ!

По дороге Семенов рассказал, что Рождествено принадлежало отцу полководца, генерал-аншефу Василию Суворову, который купил имение у князя Барятинского. Здесь Александр Васильевич познакомился с княжной Варварой Прозоровской, жившей по соседству.

— Но брак был несчастливым, — сказал, поморщившись, Семенов. — Александр Васильевич похоронил в Рождествене отца и установил каменный саркофаг с надписью: «Здесь покоится прах генерал-аншефа Василия Ивановича Суворова, умершего 15 июля 1775 года». А в семнадцатом году этот саркофаг вскрыли и останки выкинули. Церковь тоже пришлось восстанавливать.

Машина остановилась у входа в церковь, возле которой нас поджидал священник.

«Сытное место», — подумал я, разглядывая золотой крест, возлежавший на объемистом чреве батюшки.

Мы вошли в храм.

— Недавно закончили реставрацию алтаря, — с гордостью сказал Семенов. — Второго такого нет.

Алтарь сиял золотом. Для деревенской церкви он был излишне роскошен.

«Но ведь это принцип, — одернул я себя. — Здесь все должно быть лучшим, от конюшни до церкви, не говоря уж о людях».

Я зажег свечу, всунутую мне в руки, перекрестился и прочитал Христову молитву. Это была единственная молитва, которую я твердо знал.

— Пойдемте, кое-что покажу, — поманил меня Святослав Иванович.

Мы вышли из храма и остановились у металлической ограды.

— Это место я купил для себя, — сказал Семенов. — Здесь меня похоронят.

Я посмотрел на него — и с трудом закрыл рот. Все-таки мне далеко было до людей, владевших конюшнями, яхтами, самолетами и вертолетами.

Через полгода мы выпустили большую книгу о Мытищинском районе, в которой рассказывалось и о поселке Славино.

А еще через какое-то время пришла весть, что Святослав Иванович Семенов погиб при аварии вертолета. Он был похоронен на том самом месте, которое мне показывал.

Но перед этим глава мытищинской администрации попал в больницу и скоропостижно скончался. О причине его смерти никто ничего не знал.

6

Не успел я войти в свой кабинет, как раздался телефонный звонок.

— К директору, — услышал я голос секретаря.

Утренний вызов к начальству обычно ничего хорошего не сулил.

Я спустился на второй этаж.

Вепсов сидел за столом и что-то писал. Под лампой, раскинувшись во всю длину, спал кот Тим. Его хвост мешал Вепсову, но тот кота не трогал. Тим был любимцем. Из обычного черно-белого дворового кота он незаметно превратился в фаворита, из подвала перебравшегося во двор, оттуда на первый этаж здания, а там по широкой лестнице в директорский кабинет. Причем в кабинете Тимка чувствовал себя истинным хозяином, спал где хотел, мог и пописать в углу. Больше всего ему нравилось лежать под настольной лампой.

— Как ты думаешь, — поднял голову директор, — нам оставаться «Современным литератором» или вернуться к «Советскому»?

Это был непростой вопрос. В девяносто втором году, когда директором издательства был прозаик Анатолий Жуков, «Советский литератор» вслед за Советским Союзом поменял название и стал «Современным литератором». Подобная политкорректность в то время была вполне объяснима. Однако спустя год-другой стали возникать вопросы. Что издавать «Современному литератору» — детективы или нормальную литературу? Идти на поклон к власти или оставаться в нищете и обиде? Но наибольшую путаницу вносили авторы. Одни требовали отказа от всего советского, другие столь же рьяно настаивали на возврате к идеалам недавнего прошлого. Самыми непримиримыми, кстати, оказались иностранные авторы. Я устал объяснять им по телефону особенности демократии в современной России.

— Вы отказались от слова «советский», потому что танки расстреляли Верховный Совет? — спрашивал меня переводчик из Германии.

— Нет, мы изменили его до расстрела, — отвечал я.

— А кого вы больше издаете — Ельцина или Гайдара?

— Бондарева.

— Того самого, у которого не туда сел самолет?

— У него он вообще никуда не сел, — терпеливо объяснял я. — Русские писатели радеют за народ, а не за его правителей.

— Но зачем вам тогда слово «современный»?

— Потому что этого захотел Ельцин.

В трубке раздались короткие гудки. Именем Ельцина можно было объяснить любую дичь, происходящую сейчас в стране.

Я посмотрел на кота. Он потянулся и перекатился на лист бумаги, на котором писал Вепсов.

— Тимка! — строго сказал Вепсов.

Кот не шевельнулся.

— Ну так что? — перевел взгляд с кота на меня директор. — Какие будут соображения?

— Надо возвращать, — вздохнул я. — Из-за иностранцев.

— Вот и я так думаю, — вытащил из-под кота лист Вепсов. — Я тут набросал список Совета издателей, взгляни.

Я взял в руки лист. Михалков, Жуков, Кузнецов, Трофимов, Кожедуб… Как говорится в виленском анекдоте, «компания не велька, але бардзопожондна».

Но смена названия не такое простое дело. Во всяком случае, в Госкомиздате не всем это понравилось. Точнее, не понравилось никому.

— Вы тут прислали заявки на издание пяти книг по федеральной программе, — сказала мне Ирина Петровна, принимающая документы в Госкомиздате. — «Современному литератору» мы что-нибудь выделили бы.

— А «Советскому литератору»?

— Не уверена.

— Давай издадим «Гардемаринов», — предложил мне Коваль. — Перетокина хорошая тетка, цену заламывать не станет.

Нина Матвеевна действительно оказалась хорошей теткой.

— «Советскому литератору» я не могу отказать, — сказала она, когда я ей позвонил.

— Мы еще пока «Современный литератор».

— Но вас ведь знают как советских?

— Подали документы на возвращение названия.

— Какой-нибудь гонорар заплатите?

— А как же.

— Издавайте.

«Гардемарины» вышли и стремительно разошлись. Помогло, конечно, то, что в эти же дни по телевидению показывали фильм «Гардемарины, вперед!».

В летнее время мы стали устраивать книжные развалы перед воротами, выходящими на Поварскую. Несколько раз я видел роющегося в книгах актера Кайдановского. Оказывается, он жил в доме напротив.

— Что купил? — спросил я ребят из отдела реализации.

— «Гардемаринов», — засмеялся Саша Егоров. — Говорит, Харатьяна с Жигуновым знает. И еще этого, третьего…

— Шевелькова, — подсказал Володя Коржов.

— Гардемаринов у нас каждая собака знает, — согласился я. — Интересно, у Кайдановского здесь комната в коммуналке или отдельная квартира?

У меня в соседнем доме была комната в коммуналке, о которой не хотелось даже вспоминать. Любка, соседка справа, устроила у себя натуральный притон, и я теперь заходил в свою комнату с опаской. Но это случалось не чаще одного раза в месяц, все-таки жил я у жены на Ленинском проспекте.