Построение квадрата на шестом уроке - Носов Сергей. Страница 4

Продавщица хот-догов смотрит в окно.

Лимузин. Подбегают молодожены. Вместе снимаются. Статуя к восторгу невесты слегка к ней повернулась.

Реплики прохожих:

– Скрытая реклама памперсов.

– Понаставили – пройти негде.

– В Италии такие на каждом шагу стоят.

Последнее произнес, по-видимому, доброжелатель; ему закономерный ответ:

– Ну и поезжайте в свою Италию.

Двое – один худой, другой круглолицый – плюс девица; оба перед ней не прочь порисоваться.

– Хочешь пива? – предлагает худой человеку-статуе, щедрым жестом протягивая недопитую банку.

Ноль реакции.

– Чё, трудно ответить?

– Статуи не пьют, – говорит круглолицый с усмешкой.

– А чё, трудно ответить? – заводится худой.

Щелкает пальцами перед носом:

– Так и будем стоять?

Смотрит на неподвижного с недоброй улыбкой: ужо тебе! Неподвижность человека-статуи им воспринимается как вызов.

– Выносливый, да?

Почему бы не исследовать пределы профессиональной выносливости? Надевает ему на неподвижный мизинец банку из-под пива. Заглядывает в глаза.

– Терпеливый какой!

– Хочет сказать, что мы ему безразличны, – с грустью в голосе комментирует круглолицый.

– А покурить?

Перед глазами застывшего появляется сигарета. (Иногда, представим, нам дано смотреть глазами живой статуи: как если бы в неподвижную камеру – в наши глаза – влезали лица самых общительных, а также демонстрируемые ими предметы.)

Ноль реакции.

– Значит хочет.

Попытка протиснуть сигарету между губ. Кое- как получилось.

– Надо же, не укусил!

– Куда ему кусать – он зубы сжал!

Публика собирается: любопытство, участие, азарт экспериментаторства, неучастие, вялое недовольство.

Зажигалка в руке худого. Только изо рта неподвижного выпала сигарета.

– Статуи не курят, хочет сказать, – интерпретирует круглолицый.

– Да он ничего не хочет сказать, – вступается за неподвижного из публики некто. – Просто молчит.

– Щас посмотрим. Помаду дай, – обращается к подруге худой. – Скажет или не скажет.

– Гы, гы, гы.

Продавщица хот-догов:

– Хватит! Отстаньте! Что пристали к человеку!?

– А где тут человек? Разве это человек? – удивляется худой, нанося неподвижному яркую помаду на губы.

– Ты не умеешь, – протестует подруга. – Перестань, вдруг у него сифилис.

Подсказка со стороны:

– На лбу напиши.

На лбу, однако, пишется плохо.

– Штукатурка, бля! Не берет.

Лишь нечеткая буква Х изобразилась на лбу. Худой недоволен, его подруга – тоже.

– Ты мне всю помаду запачкал! Дай сюда!

– А если палец отломать, интересно, почувствует, нет? – любопытствует круглолицый. – А что, Верунька, слабо ему палец отломать? У тебя должно получиться.

Палец, однако, не отламывают – худому приходит в голову другая идея:

– Знаю, как надо.

Берет сумку со мздой и вертит у неподвижного перед глазами.

– Твое? Не твое? Неужели мое? Если не твое, значит мое?

Своим:

– Пошли.

Уходят с сумкой, оглядываясь.

Человек-статуя: ноль реакции.

Публика вяло расходится. Один, уходя, говорит неподвижному:

– Что ж ты в глаз ему не дал? Я б не сдержался, я б дал.

Ноль реакции.

Худой возвращается – лицо перекошено злобой.

– Ты думаешь, мне твоя сраная сумка нужна, твои рубли говёные? Да я эту дрянь на первой помойке выброшу – понял, урод?

Время проходит. Человек-статуя неподвижен. На палец надета пивная банка, губы перепачканы ярко-красной помадой, на лбу буква Х.

Проходящие с опаской и тревогой поглядывают на него. Замедляют шаг, чтобы тут же ускорить.

Продавщица хот-догов, женщина, в общем-то, некрасивая, говорит сочувственно:

– Сама весь день на ногах, я-то знаю, что значит стоять. А ведь я кручусь. А он не крутится.

Тот, к кому она обратилась, дает сдачу дочке:

– Снеси дяде.

– А там некуда положить.

– Ну, брось под ноги тогда.

Девочка бросает монетку неподвижному дяде под ноги.

Время проходит. Стемнело. Свет фонарей. Пространство пустынно.

Человек-статуя как стоял, так и стоит.

Два полицейских подходят. Смотрят. Молчат.

Один снимает с пальца живой статуи пивную банку (не порядок!).

Человек-статуя: легкое изменение положения – и снова застыл.

– Ну вы это… уходите уже. Больше никого не будет. Зачем?

Ноль реакции.

Полицейские находят верным уйти.

Продавщица хот-догов закрыла мини-вагончик.

Подошла к неподвижному.

– Ну, чего?.. Ничего?.. Нет никого. Все кончились. Гордый, что ли?

Раскрывает зонт, заносит его над неподвижным.

– Капает, – говорит продавщица. – Тебе нельзя.

Человек-статуя: легкий жест благодарности.

Продавщица – как о давно наболевшем:

– Господи! Почему так много говна?

Нет ответа.

Другим тоном:

– Я так и буду стоять? – закрывает зонт. – Ты как хочешь, а мне пора.

Человек-статуя неподвижен.

Затемнение – время проходит.

Двое стоят под зонтом (держит она) – у обоих отрешенные лица (каждый думает о своем, если о чем-нибудь думает): некрасивая женщина и человек-статуя с раскрашенными губами.

Мимо проходит бомж, не обращая на них внимания. Поднимает монетку. Удаляется прочь.

Это ночь.

Двое неподвижных под одним зонтом: некрасивая женщина и человек-статуя.

Дождь моросит.

Он потребовал клятвы

Утром я тогда стала с подарками разбираться, – Виталий Сергеевич, Виталёк мой, еще изволили в постельке нежиться, или мучиться было бы правильней, потому что головушке буйной бо-бо, хоть и не буйствовал он вчера в обычном понимании буйства, а держал себя чинно вполне – босс боссом. Не в упрек ему будет, он свое под конец сумел наверстать, да и мне сейчас аскорбиночка после теплого душа весьма подошла. А подарки ему сплошь прикольные, бесполезные для хозяйства и какой-либо практики, – но ведь это любому известно, какой он противник условностей, и тот из вас промахнется, кто на полном серьезе одарить его ценным предметом захочет. Часть даров Лёня-шофер еще ночью в офис отвез – памятные кирпичи, гирь набор, бронзовую кувалду, настоящий штурвал – под метр диаметром, табуретку – ровесницу виновника торжества… Ну а то, что было полегче, доставили к нам домой на Зеленую улицу – мелочь всякую вроде стреляющего будильника или кожаной плетки ковбоя, или тапочек с фонариком, зажигающимся при ходьбе, или вечного двигателя с неугомонной вертушкой. И цветы, много цветов – это мне, я не скрою, я рабыня условностей.

Виталий Сергеевич мой ценит репутацию оригинала. В сферах, отвечающих его интересам, среди управленцев данного уровня такое редкость большая. Был один известный чудила – теперь на волю малявы пишет. Тут, кроме прочего, чувство меры должно быть. Чувство меры и такт. А иначе тебя не поймут. Не пойдут за тобой в твоем направлении.

Ну так стала я, значит, подарки разбирать поутру – что себе, что в подшефные ясли отдать, что в подшефный дом престарелых, – и вдруг замечаю среди этих прикольностей вещь одну, о которой не знаю, что и подумать. Так и оцепенела, увидев. А тут выходит из спальни Виталий Сергеевич в новом элитном далеко не прикольном халате цвета «слоновая кость» (это ему от меня – и ничто не подвигнет меня на глупые бесполезности, – я ж сама, посмотреть на меня, уникальный подарок, дорогой и не бесполезный отнюдь), весь выходит красавчик такой, несмотря на здоровье – весь такой он весь из себя у меня весь герой – весь взбодренный, молодец молодцом, сорок пять и не дашь, да и я, посмотреть на меня, ничего, хороша, вовлекательна, потому что уже марафет наведен и невозможны претензии к моей боеготовности. Но, надо честною быть до конца, освятить это утро актом любви, признаюсь, нам бы было обоим не очень-то в радость, если бы мы оба на это сумели данным утром решиться, – вот я тут ему и скажи: