Правила игры в чудо: Растет ли в подмосковном лесу дерево желаний? - Веселов Алексей. Страница 2
Рукавишников уже не реагировал на это «вы меня понимаете». Он попробовал представить себе, что такое мог иметь в виду этот Носик, говоря о подарке, о чем нужно говорить с такой странной прелюдией. Ну что? Явно не коньяк… Велосипед с тридцатью скоростями? Холодильник? Ноутбук?
Доктор улыбнулся: подсознание выбросило набор из трех предметов, и в каждом из них он в некотором роде нуждался. Ну, велосипед — это дань мальчишеству, все-таки ему уже тридцать пять. А вот старый холодильник «ЗИЛ-Москва» гудит, зараза, и широковат для их кухни. А ноутбук — это, извините, необходимость. Его отсутствие больно задевало мужское самолюбие доктора, хотя он вовсе не страдал из-за отсутствия того же автомобиля, например. Ноутбук нужен — и точка… М-да-а, ну и о чем же речь все-таки?
Посетитель выждал паузу — и в одну минуту изложил все, с чем он пришел к доктору в день рождения своего сына:
— Мы просим вас принять в дар часть моего фамильного наследства: домик в деревне. Это под Москвой, рядом с Серпуховом. Большой дом, теплый, рядом заповедник, места удивительные: Ока, лес… Я уже и ремонт в нем сделал… Я вам после все объясню. Я позвоню вам и объясню… Костик! — позвал он сына, едва договорив, и проворно поднялся с кресла.
Мальчика, видимо, игра не так уж и увлекала — он тут же от нее оторвался и подбежал к отцу.
— Ну, сынок, скажи Иван Алексеичу «до свидания». И запомни этот день на всю жизнь. Ты меня понимаешь? До свидания, доктор…
— До свидания, Иван Алексеевить, я вас ни за сто не забуду, — искренне проговорил мальчик.
И только когда за посетителями закрылась дверь, когда гудящий на весь этаж лифт увез Носиков из отделения, доктор увидел на столе толстый конверт. «Ивану Алексеевичу» — было написано на конверте неровными крупными буквами. «От Носика», — понял доктор и только и смог, что пошевелить губами, словно желая что-то сказать…
В коридоре послышались детские голоса. Тихий час закончился.
Глава 3
Ольга-Олюшка
«Это, в конце концов, ни в какие ворота не лезет! Просто черт знает что!» — думал доктор, возвращаясь с работы.
Не то что бы Рукавишников был против подарков — эта пора миновала давным-давно, когда он проходил интернатуру. И убедили его не резоны тогдашних коллег — мол, нельзя отказывать больным в возможности выразить свою благодарность. Убедила его семидесятилетняя старушенция Пелагея — как там ее? — то ли Ниловна, то ли Никитична.
Бабулька была чудная. Эдакий божий одуванчик с сухонькой головкой на тонкой морщинистой шее. Иван до сих пор помнил и ее прозрачно-голубые, совсем как у младенца, глаза, и робкую беспомощную улыбку. При выписке она принесла ему длинную связку сушеных боровиков. «Сама собирала, не побрезгуй, милай», — прошамкала бабка.
А когда он попытался объяснить Пелагее Никитичне-Ниловне, что ничего и никогда не берет, что, дескать, у него принципы, позиция и все такое прочее, бабушка молча заплакала. И столько горя и непонимания было в ее младенческих глазах, что махнул он тогда рукой на свои, будь они неладны, принципы и взял подношение. А потом поил Никитичну-Ниловну чаем, а та приговаривала: «Ой, спасибочки, доктор. Не обидел, уважил старую».
Много чего приходилось с тех пор принимать ему от благодарных пациентов, но чтобы такое…
Иван Алексеевич опустил руку в карман. Ключ, что оставил ему в конверте безумный Носик, был на месте. Тут же лежала и записка с указанием адреса дома под Серпуховом и телефона дарителя.
Днем, в ординаторской, он первым делом принялся названивать по указанному в записке номеру. Но, увы!
«Абонент не отвечает или временно недоступен», — талдычил голос в телефонной трубке.
«Ну и бог с ним, — подумал Рукавишников, подъезжая к Ясенево, — не сегодня-завтра Носик объявится, верну ему ключ, и вся эта дурацкая история будет забыта».
С этими мыслями он выкинул дневное происшествие из головы и принялся обдумывать, что бы такое купить своей Ольге-Олюшке в честь так неожиданно и так кстати полученной сегодня премии. Подарки детям уже куплены. А вот что подарить любимой…
Не часто, нет, не часто удавалось ему побаловать жену. А ведь кого, как не ее, и баловать! По правде сказать, таких женщин, как его Оля, Иван в своей жизни не встречал. И дело не в том, что она, выйдя замуж почти девчонкой, очень скоро сумела стать настоящей хозяйкой, женой и матерью. Была в его Оле какая-то удивительная легкость, благодаря которой проблемы и неурядицы будто обходили их дом. То есть они, конечно, случались, проблемы, как же без них, но не разъедали сердцевину их жизни, не касались ее.
Они просто были, как дождь, снег и ветер. А потом их не было. И семья Рукавишниковых, его семья, шагала и шагала себе предписанными где-то в небесных канцеляриях путями.
«Или скакала», — усмехнулся Рукавишников, вспомнив, как недавно его Ольга с детьми на спор прыгала на одной ножке от магазина до дома.
Елки-палки! Как же он мог забыть?! Именно в тот день Оля без конца твердила, что в «Сатириконе» дают «Макбета», и как это, наверное, здорово, и хорошо бы посмотреть.
Значит, подарок пока откладывается. Он купит билеты и тогда…
Представляя, как обрадуется жена, как захлопает в ладоши, точно девчонка, Рукавишников незаметно подошел к дому.
Глава 4
Что, где, когда…
На всех Рукавишниковых — маму Олю, папу Ивана и детей Нату, Кирилла и Милу — приходилась небольшая однокомнатная квартирка в Ясенево, на юге Москвы.
Тесновато, конечно. По комнате не пройдешь без риска что-нибудь опрокинуть или ушибить колено. Здесь помещались: двухэтажная кровать Наты и Кирилла, детская кроватка с прутиками, где ютилась выросшая из нее шестилетняя Мила, раскладной родительский диван, двустворчатый шкаф, широкий стол для занятий, клетка с попугайчиками, стулья и большой глобус в углу.
Еще был в «апартаментах» холл. И Рукавишниковы этим холлом гордились. Своими размерами он почти не уступал жилой комнате. Там стояли пианино, Наташкин компьютер и стеллажи с книгами. А свободного места, если сравнить с той же комнатой, оставалось предостаточно. Для чего? Дети катались здесь на качелях, прикрепленных мощными скобами к потолку, Мила гоняла на велосипеде, а все вместе Рукавишниковы могли и потанцевать в праздник. В холле жила громадная пальма. Эту пальму — тогда она была совсем маленькой — Иван подарил жене в честь рождения старшей дочери.
Еще была кухня, но кухней Рукавишниковы как-то особенно не гордились, и жить в ней не жили. Разве что дети тут уроки готовили, если хотели побыть рядом с мамой.
В прихожей, конечно, размещалась обувь. Много обуви. Летняя, зимняя, демисезонная и, наконец, так называемая семизонная, заношенная до такой степени, что определить ее сезонную принадлежность было просто невозможно. Обувь стояла ровными рядами. Место любой пары было строго продуманным. И каждый член семьи четко знал, откуда выдернуть свою обувку, нужную именно сию секунду. А вот вернуть на место почему-то забывали. Ольга от этого очень страдала. Стеснялась, правда, что повод для страданий несолидный какой-то, и все же по-настоящему страдала, смешно воздевая руки и вспоминая другие прегрешения провинившегося.
Вообще-то, правил в их семье было мало, и не нарушать их было очень просто. Насорил — убери (веник и совок строго под раковиной)! Мой руки перед едой и посуду за собой (отдельно детям — ешь над тарелкой)! Не мешай другим делать уроки. Поинтересуйся у матери, не нужна ли ей помощь. Отца перед работой не волновать, а после работы не трогать.
И еще кое-что, так, по мелочам.
Разве много?
Сегодня Кирюшка в третий раз услышал от мамы этот вопрос. И каждый раз из-за одних и тех же сандаликов — они словно забыли свое место и оказывались бог знает где. Или вообще не снимались — вот как теперь. Мальчишка, набегавшись во дворе, прошлепал, не разуваясь, на кухню — водички ему, видишь ли, срочно захотелось.