Октябрь (История одной революции) - Гончаренко Екатерина "Редактор". Страница 26
Но тут сообщили, что весь крестьянский ЦИК идет в думу. Тогда решили подождать, а кстати, ведь надо же оставить завещание. Избрали «организационный комитет» для руководства делами города. Потом стали ждать крестьянских депутатов. Наконец они явились. И во главе с Прокоповичем с двумя фонарями отцы революционной столицы вышли из думы умирать.
Большевики же из думы отправились в Смольный. Теперь мы уже не удивляемся «внеочередному заявлению» их фракции, которая сообщила: мы пришли сюда, чтобы победить или умереть вместе со Всероссийским съездом. В Смольном все были ужасно далеки от смерти. Это гласные-большевики привезли из думы.
А гласные с двумя фонарями всей толпой, вместе с крестьянским ЦИК мерно отбивали шаг по темному, довольно пустынному Невскому. В эту холодную осеннюю ночь они шли принять смерть от большевистских пуль и ядер, со своими избранниками, за свободную родину и революцию…
Вдруг в безнадежную атмосферу Зимнего врывается — правда, не чудо, но весть о его приближении. Пальчинский сообщает: только что звонили из городской думы, что граждане собираются двинуться оттуда на выручку правительства. «Всем передавайте, — приказывает он Синегубу, — что сюда идет народ». Офицер носится по лестницам и коридорам с радостной вестью. По пути он натыкается на пьяных офицеров, которые дерутся на шпагах, впрочем, без кровопролития. Юнкера приподнимают головы. Переходя из уст в уста, весть становится красочней и значительней. Общественные деятели, купечество, народ, с духовенством во главе двинулись сюда, чтобы освободить дворец от осады. Народ с духовенством: «Это поразительно красиво будет!» Остатки энергии загораются последней вспышкой. «Ура, да здравствует Россия!» Ораниенбаумские юнкера, совсем уже собиравшиеся было уходить, перерешили и остались.
То было изумительное зрелище. Как раз на углу Екатерининского канала под уличным фонарем цепь вооруженных матросов перегораживала Невский, преграждая дорогу толпе людей, построенных по четыре в ряд. Здесь было триста-четыреста человек: мужчины в хороших пальто, изящно одетые женщины, офицеры — самая разнообразная публика. Среди них мы узнали многих делегатов съезда, меньшевистских и эсеровских вождей. Здесь был и худощавый рыжебородый председатель исполнительного комитета крестьянских Советов Авксентьев, и сподвижник Керенского Сорокин, и Хинчук, и Абрамович, а впереди всех седобородый петроградский городской голова старый Шрейдер и министр продовольствия Временного правительства Прокопович, арестованный в это утро и уже выпущенный на свободу. Я увидел и репортера газеты «Russian Daily News» Малкина. «Идем умирать в Зимний дворец!» — восторженно кричал он. Процессия стояла неподвижно, но из ее передних рядов неслись громкие крики. Шрейдер и Прокопович спорили с огромным матросом, который, казалось, командовал цепью.
«Мы требуем, чтобы нас пропустили! — кричали они. — Вот эти товарищи пришли со съезда Советов! Смотрите, вот их мандаты! Мы идем в Зимний дворец!..»
Матрос был явно озадачен. Он хмуро чесал своей огромной рукой в затылке. «У меня приказ от комитета — никого не пускать во дворец, — бормотал он. — Но я сейчас пошлю товарища позвонить в Смольный…»
«Мы настаиваем, пропустите! У нас нет оружия! Пустите вы нас или нет, мы все равно пойдем!» — в сильном волнении кричал старик Шрейдер.
«У меня приказ…» — угрюмо твердил матрос.
«Стреляйте, если хотите! Мы пойдем! Вперед! — неслось со всех сторон. — Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулеметами!»
«Нет, — заявил матрос с упрямым взглядом. — Не могу вас пропустить».
«А что вы сделаете, если мы пойдем? Стрелять будете?»
«Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей…»
«Мы идем! Что вы можете сделать?»
«Что-нибудь да сделаем, — отвечал матрос, явно поставленный в тупик. — Не можем мы вас пропустить! Что-нибудь да сделаем…»
«Что вы сделаете? Что сделаете?»
Тут появился другой матрос, очень раздраженный. «Мы вас прикладами! — решительно вскрикнул он. — А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!»
Раздались дикие вопли гнева и негодования. Прокопович влез на какой-то ящик и, размахивая зонтиком, стал произносить речь.
«Товарищи и граждане! — сказал он. — Против нас применяют грубую силу! Мы не можем допустить, чтобы руки этих темных людей были запятнаны нашей невинной кровью! Быть расстрелянными этими стрелочниками ниже нашего достоинства. (Что он понимал под словом „стрелочники“, я так и не понял.) Вернемся в думу и займемся обсуждением наилучших путей спасения страны и революции!»
После этого толпа в строгом молчании повернулась и двинулась вверх по Невскому все еще по четверо в ряд. Мы воспользовались замешательством, проскользнули мимо цепи и направились к Зимнему дворцу.
Число агитаторов во дворце возрастает. Сейчас «Аврора» откроет огонь, шепчут они по коридорам, и шепот этот передается из уст в уста.
Пальчинский докладывал: толпа напирала несколько раз, но после выстрелов юнкеров отступала. Стреляли-де в воздух… Но трескотня ружей и баханье пушек становились все чаще… Вдруг шум и выстрелы в самом дворце: ворвалось 30–40 вооруженных людей, но уже обезоружены и арестованы.
— Большие трусы, — сообщает Пальчинский и уверяет, что дворец продержится до утра.
Внутренняя решимость рабочих и матросов велика, но еще не превратилась в ожесточение. Чтобы не вызвать его на свои головы, осажденные, как неизмеримо слабейшая сторона, не решаются сурово расправляться с проникающими во дворец агентами врага. Расстрелов нет. Непрошеные гости начинают появляться уже не одиночками, а группами. Дворец все больше походит на решето. Когда юнкера набрасываются на вторгшихся, те дают себя обезоружить. «Какая трусливая сволочь!» — говорит презрительно Пальчинский. Нет, эти люди не трусливы. Чтобы проникнуть во дворец, набитый офицерами и юнкерами, нужно высокое мужество. В лабиринте незнакомого здания, в темных коридорах, среди бесчисленных дверей, неизвестно куда ведущих и чем угрожающих, смельчакам ничего не остается, как сдаваться. Число пленных растет. Врываются новые группы. Уже не всегда ясно, кто кому сдается и кто кого разоружает. Долбит артиллерия.
Началось понемногу занятие самого дворца. Первыми ворвались во дворец через окна со стороны Эрмитажа матросы и павловцы. В комнатах дворца происходили стычки с юнкерами, но понемногу одна за другой они освобождались атакующими. Юнкеров оттеснили к главному входу. Иногда это достигалось простым напором, а иногда и брошенной из комнаты в комнату ручной гранатой или выстрелами.
Снова шум, крики, топот и — один за другим два взрыва. Министры вскочили с мест. Бомбы! Во дворец забрались несколько матросов и бросили две бомбы с галерейки, идущей вдоль «темного коридора», в верхней его части. Бомбы упали на пол близ входа в комнаты Николая II и легко ранили двух юнкеров. Доктор Кишкин подал им медицинскую помощь. Матросы арестованы. Но как они могли проникнуть? То 40 человек ворвалось силой, то несколько матросов проникло тайно. Видно, Пальчинский со своим гарнизоном были не слишком на высоте.
Доложили: женский ударный батальон ушел домой. Захотел и ушел, как казаки. Видимо, осаждающая армия пропускала вражеские отряды, как решето воду. Никакой осады все еще не было.
Но перестрелка начинала принимать характер основательного сражения. Невероятно, чтобы стреляли только в воздух и чтобы не было жертв. Кровопролитие в тех или иных размерах, несомненно, происходило. Почему, зачем? Потому, что Военно-революционный комитет не догадался раньше арестовать правительство и даже отпускал арестованных. Затем, чтобы министры, сбежавшие с поста, еще могли утешаться мыслью, что они не сбежали.