Октябрь (История одной революции) - Гончаренко Екатерина "Редактор". Страница 41

Солдат, сопровождаемый мальчиком с ведерком клейстера, расклеивал огромные ослепительно белые объявления:

«Настоящим гор. Петроград и его окрестности объявляются на осадном положении. Всякие собрания и митинги на улицах и вообще под открытым небом запрещаются впредь до особого распоряжения…

Председатель Военно-революционного комитета Н. Подвойский».

Мы шли домой. Воздух был полон смутных звуков. Автомобильные рожки, чьи-то вскрики, отдаленная пальба… Город сердито и беспокойно шевелился…

Рано утром перед самой сменой караула на телефонную станцию явилась рота юнкеров, переодетых в форму Семеновского полка. Они знали большевистский пароль и совершенно беспрепятственно сменили караулы. Спустя несколько минут явился Антонов, производивший инспекцию. Юнкера схватили его и заперли в маленькую комнату. Когда пришла подмога, она была встречена грохотом ружейного огня. Несколько человек было убито.

Контрреволюция началась…

К тому времени, как Антонов пробирался на машине по Морской, здание телефонной станции пало под натиском кадетов. Баррикада, когда он увидел ее, простиралась через улицу, в ней был оставлен проезд, через который разрешено было пропускать определенные машины. И какой же трофей заполучили эти безбородые юнцы, когда, остановив одну машину, они на одну треть обезглавили тройку Военно-революционного комитета. Но если бы они захватили весь комитет, разница была бы невелика. Инстинкт самоорганизации русского народа плюс дисциплина выученных большевиками кадров тотчас пришли бы в действие, как это случилось, несмотря на промахи при взятии Зимнего, включая бегство Керенского.

Часов около трех ночи в дежурную вошли наши патрульные, ведя за собою двух человек: одного военного в лохматой шапке, а другого, маленького, в штатском.

Из их карманов извлекли большое количество разного рода бумаг, и на столе скоро образовалась небольшая кучка. Я стал просматривать все вынутое; на некоторых бумагах виднелись следы свежих надрывов, а другие были скомканы. Дело начинало разъясняться. Первая попавшаяся развернутая мною бумажка была приказ полковника Параделова с призывом к выступлению сегодня утром против большевиков; далее шла дислокация частей, которые должны были принять участие в восстании. Судя по документам, восстание должно было начаться с рассветом, и в нашем распоряжении было всего три-четыре часа.

За это время надо предупредить Военно-революционный комитет и принять общие меры по городу по ликвидации мятежа. Заказав машину для поездки в Смольный, я тем временем учинил краткий допрос арестованных. Штатский назвался членом ВЦИК, правым эсером Брудерером и от дальнейших показаний отказался, молодой — ударником из дворца Кшесинской; ударник дал мне кое-какие сведения и обещал рассказать все, что он знает. Между тем машина была уже готова, ни минуты времени терять было нельзя, и я решил захватить ударника с собой в Смольный. Все отобранные документы я положил в боковой карман своей шинели. В тот момент, когда я уже выходил, поступила неприятная новость: Юнкера напали на Михайловский манеж — оттуда срочно просили помощи.

В Михайловском манеже стояли наши броневые машины, и если бы напавшим удалось захватить их, наше положение в предстоящем уличном бою было бы крайне незавидно. Высылаем против юнкеров броневик (броневик пришел уже после того, как юнкерам удалось увести две бронемашины), сам спешу в Смольный. Моя жена, все время разделявшая со мной работу в крепости, выражает желание ехать вместе со мной. Впятером (двое патрульных, арестованный ударник, я и жена) садимся в машину и трогаемся. Ночь такая, что ничего не видно в нескольких шагах. К этому добавляется обычный питерский туман. Несколько раз нас останавливают патрули; с тревогой всматриваемся им в лица и сжимаем револьверы: свои ли? Но пока идет все благополучно.

Около Литейного моста машина капризничает и останавливается; несмотря на все старания шофера, пустить ее не удается. Видимо, засорилась карбюрация. Прождав около пятнадцати минут, мы решились двинуться дальше пешком; тем более, что, оставаясь посреди улицы у машины, мы могли привлечь внимание патрулей противника. Разделяемся на две группы: я с женой пошел по правому тротуару Шпалерной улицы, а арестованный с конвоирами двинулся посредине улицы, немного позади нас. Мгла по-прежнему непроницаема; проходим мимо какого-то дома, верх которого тонет во мраке, а подвальные окна, лишенные стекол, даже ночью зияют. На тротуаре валялись обломки кирпича и разбитого стекла. Ни в одном окне не горел свет. Временами я ощупываю рукоятку нагана под шинелью; осторожно продвигаемся вперед.

Неожиданно темноту прорезает яркий свет электрического фонаря и раздается громкий оклик: «Кто идет!». В первое мгновение я ничего не вижу и жмурюсь. Луч света соскальзывает с моего лица и падает на жену; я различаю каски, формы ударников и сверкнувшие офицерские погоны. Нас окружают со всех сторон. Одно хладнокровие может нас спасти. «Ваши документы, — между тем продолжает, по-видимому, начальник отряда, — откуда и куда идете?» Жена делает попытку что-то сказать, но я предупреждаю ее. Вынимаю билет, удостоверение ВЦИК первого созыва, членом которого я состоял (на билете не указывается партийная принадлежность). Офицер внимательно рассматривает удостоверение и еще раз наводит луч фонаря на меня. Обращает внимание на мою офицерскую шинель. Я стараюсь придать своему лицу самое беспечное и спокойное выражение и сообщаю, что иду с женой из гостей домой на Кавалергардскую улицу. Офицер верит и, слегка козырнув, пропускает нас. Беря жену под руку, я удаляюсь намеренно медленно, чтобы не возбудить подозрения. Как-то пройдут товарищи с арестованным? Почти в это мгновение конвоиры окликнули меня и спросили: верно ли мы идем? Я ответил, что верно. Одного упоминания о Смольном было бы достаточно, чтобы мы в него не попали, быть может, никогда. Однако и тут нас спасла случайность. Наши переговоры были услышаны юнкерской заставой, и я разобрал брошенную кем-то фразу: «Как отойдут, в спину». Это относилось к нам. Меняю с женой место и толкаю ее ближе к домам.

Между тем товарищи, идущие по дороге, ничего не подозревая, уже прошли заставу, не будучи ею задержаны. Начальник заставы снова окликает нас и предлагает вернуться. Идти или нет? Решаюсь возвратиться, торопливо прячу наган. Несколько мгновений начальник заставы молча стоит против нас, а затем с досадой в голосе говорит, обращаясь к кому-то в темноту: «Ну, вот, господа, я говорил же, что это ерунда. Разве стали бы они возвращаться добровольно обратно? Простите за беспокойство, — говорит он в нашу сторону, — пожалуйста, проходите». Думаю, запел бы ты, батенька, если бы ты знал, с кем говоришь и какие документы лежат вот тут в кармане. Стало очень весело. На этот раз мы беспрепятственно удалились. Отойдя на почтительное расстояние, я окликнул товарищей-конвоиров и, подойдя к ним, рассказал им, из какой ловушки мы выбрались.

У ворот Смольного горит костер, языки пламени режут ночной туман, бросая вокруг отсвет.

Здание Смольного приветливо горит огнями. Ударники и опасность остались позади во мраке. У входа дежурили красногвардейцы, предъявляю им свой документ и вхожу в Смольный. В Военно-революционном комитете нахожу товарища Подвойского. Никогда я не видал его в такой ярости, как после моего сообщения о предстоящем восстании.

В ночь на воскресенье 29 октября юнкера произвели набег на Михайловский манеж и захватили там несколько броневых машин. В это же время были ликвидированы караулы Военно-революционного комитета при юнкерских училищах… Руководил операциями знакомый нам Полковников, отрешенный от должности Кишкиным, а ныне поступивший в распоряжение «Комитета спасения».

Рано утром с отрядами юнкеров в инженерное училище явился сам Полковников в сопровождении чинов бывшего штаба.