Октябрь (История одной революции) - Гончаренко Екатерина "Редактор". Страница 90

«Потом. Тяжело вспоминать! Били… Погоны сорвали… А теперь расстреляют», — плаксиво закончил поручик.

Я молчал.

«Начальник Школы убит», — вдруг произнес он.

«Царствие Небесное!» — и я перекрестился.

«Вот и прекрасно, если расстреляют, скорее увидимся с ним, через несколько мгновений», — не выдавая ни одним мускулом ощущения этого горя, так грубо мне преподнесенного злым поручиком, подумал я.

Бакланов понял и отошел.

Через минуту другой голос приветствовал меня.

Оборачиваюсь — прапорщик Одинцов-младший. Я, искренне обрадованный, бросился к нему.

Между тем офицеры составили листы с фамилиями по группам.

Разгуливая с Одинцовым, мы подошли и, случайно остановившись около группы из Генерального Штаба, услышали восторги по адресу Смольного:

«Они без нас, конечно, не могут обойтись!» — «Нет, там, видно, головы, что знают вещам цену», — говорил один, вызывая осклабливание у других.

«Да, это не Керенского отношение к делу!..» — глубокомысленно подхватил другой.

«Ха-ха-ха… Этот сейчас мечется, как белка в колесе. От одного антраша переходит к другому — перед казаками, которых также лишат невинности, как и ударниц», — грубо сострил третий.

«Господин поручик, вы живы? Как хорошо, что я заглянул сюда!» — вырастая предо мною, говорил юнкер N., член Совета нашей Школы.

«Здравствуйте. А что вы здесь делаете?» — справился я.

«Я из Смольного, куда ездил от Комитета Спасения и Городской Думы с ходатайством скорейшего освобождения юнкеров. И вот получил бумажку — приказание выпустить и направить в Школу. Идемте со мной. Я вас выведу. Еще есть кто-нибудь из гг. офицеров?» — говорил, поражая меня, юнкер N.

Через пять минут я подошел к уже выстроившимся юнкерам для возвращения домой в Школу. Встреча была теплая, но крайне грустная — мы не досчитывались многих товарищей.

Под свист из окон казарм мы произвели перестроение и пошли, соблюдая ногу и должный порядок. На повозке ехали побитые и Бакланов. Впереди и сзади шел караул от Павловского полка, очень пригодившийся на мосту чрез Фонтанку у цирка Чинизелли, где уличные хулиганы начали швырять каменьями в юнкеров, виновных лишь тем, что обладали чистыми душами и сердцами.

Придя, наконец, в Школу и поблагодарив юнкеров за проявленную дисциплину духа, я распустил их из строя и пошел здороваться с полковником Киткиным, вышедшим встречать нас на подъезд.

С милой улыбкой на своих сочных губах, помощник Начальника Школы теперь, потирая руки, восхищался своею дальновидностью:

«Я говорил, что ничего не выйдет, кроме позора. Ну, теперь убедились! Так уж не жалуйтесь, что пришлось много тяжелого перенести. Сами виноваты — нечего соваться туда, где ничего не потеряли. Ну, а теперь пойдемте, выпьем водчонки!» — предложил он, заканчивая свои милые излияния. Но я отказался от этой чести, сославшись на головную боль.

Зато через несколько минут я беседовал с Борисом, а затем с явившимся капитаном Галиевским, грустным от общей боли, от человеческой подлости и глупости.

«Я бесконечно счастлив, что моя рота юнкеров так стойко и мужественно вела себя, что по сдаче Дворца даже эти господа оставили у нас оружие и беспрепятственно пропустили с баррикад прямо идти в Школу», — тихо, с гордостью говорил капитан.

«Да, да, — соглашались мы. — Большинство юнкеров прекрасно зарекомендовало себя. Тяжело будет, если не удастся их довести до производства в офицеры. В таких на фронте только и нуждаются», — и тихая беседа нас переносила то к далекому готовящемуся к зимовке фронту, то к переживаемым явлением политической жизни Родины, в которую вкропился и такой день, как вчерашний.

«Да, — делали мы выводы, много было странного за эти часы, вчерашнего дня и сегодняшней ночи… Да! Защищать положение, сопровождая его требованиями не открывать огня. Оригинально… и подлежит выяснению, в чем зарыта "собака"…»

Ну да Бог видит правду, и хоть не скоро ее скажет, но все же скажет…

Доживем ли?..» «Ну, пора и по домам», — наконец решили мы и расстались.

А еще через три часа я пил шампанское за здоровье брата, оказавшегося тоже на свободе, и начал строить планы мести офицерам Генерального и Главного Штабов, за издевательство над нами, вызывая своими планами смех у прелестной хозяйки дома.

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

ЖЕНСКИЙ БАТАЛЬОН СМЕРТИ

24 октября перед Зимним дворцом должен был состояться парад. Поручик Сомов и тут решил отличиться и тайком от других прорепетировал прохождение роты, ощетинив штыки.

Чистились, мылись и писали прощальные письма домой. За несколько дней до выступления командир батальона проверял наши знанья. Батальон был выстроен в поле, и 1-я рота под его команду делала все перестроения, рассыпалась в цепь, совершала перебежки и пошла в атаку. Результатом подготовки он остался доволен.

Наступило 24 октября. Погруженные в вагон, но конные разведчики в пешем строю, мы с песнями двинулись в Петроград.

Из одного вагона неслось «Гей, ну-ты, хлопцы!..» с залихватским припевом «И-ха-ха, и-ха-ха!». Из второго — «По дороге пыль клубится…». Грустная история казака-сироты, возвращающегося с набега. Из третьего — разудалая «Ой, да течет речка по песку, да!». Перекликались, точно петухи на рассвете. На каждой остановке пассажиры и служащие высыпали на перрон послушать наше пение. Запевала Яцулло заливалась соловьем. По прибытии в Петроград двинулись по улицам с пением. «Ох, и хорошо же спивают», — проговорил какой-то солдат, когда мы проходили.

Вот и Дворцовая площадь. Прибыл оркестр какого-то полка, скоро пожаловало и начальство: генерал со штабом (фамилии не помню) и военный министр Керенский. Мы построились во взводную колонну. Грянул оркестр. Пошел наш 3-й взвод.

Я вышла на середину взвода. Взвод поравнялся на дистанцию с желонером. Командую: «Прямо!» Тело натянуто, как струна. Вперила взор прямо в точку, боясь потерять равнение. «Ногу» отбиваю с таким усердием, что опасаюсь, как бы после парада мои ступни не превратились в две отбивные котлетки. Смерила взглядом расстояние до начальства: пять шагов… Резкий поворот голов вправо. Вот уже по уставу «пожираю» начальство глазами, хотя от волнения не только не вижу лиц, но даже не замечаю фигур. Да как не волноваться! До сего времени приходилось водить взвод в знакомой обстановке под взглядами редких прохожих да котов с крыш! Здесь же — перед командующим и тысячью зрителей.

Накануне парада было получено донесение, что «товарищи» (большевики) во время парада хотят нас расщелкать. Мы шли на парад с заложенной обоймой патронов и курком, поставленным на предохранитель. По карманам и в подсумках были патроны. Получили приказ поручика: «В случае нападения первый залп давайте в воздух. Второй — по нападающим».

Второй раз идем поротно. Поручик командует: «На ру-ку!..» Рота идет, ощетинив штыки. Что и говорить, грозный вид! Как тут врагам при виде нас не засверкать в страхе пятками, спасая свою жизнь!..

Но что это? 1-я рота направилась прямо на вокзал, а нашу — правым плечом заводят обратно на площадь. Мы видим, как весь батальон, пройдя церемониальным маршем, также вслед за 1-й ротой уходит на вокзал. Площадь пустеет. Нам приказывают составить винтовки в «козлы». Откуда-то донесся слух, что на заводе, кажется, «Нобель», взбунтовались рабочие и нас отправляют туда для реквизиции бензина. Слышатся недовольные голоса: «Наше дело — фронт, а не мешаться в городские беспорядки». Раздается команда: «В ружье!» Мы разбираем винтовки, и нас ведут к воротам дворца.

Казаки отказались защищать Зимний дворец и ушли 25 октября, оставив пулеметы юнкерам. Проходя по двору, я увидела юнкера, прохаживавшегося с обнаженной шашкой около орудия — Михайловское артиллерийское училище.

Роту вводят в роскошные апартаменты с окнами, выходящими на Дворцовую площадь. Говорили, что это покои Екатерины Великой. Раздают патроны; новенькие гильзы блестят, как золотые. Почти все по одному-два патрона прячут за пазуху — «на память».