Проклятие лорда Фаула - Дональдсон Стивен Ридер. Страница 47

— Этиаран! — простонал он. — Почему мы так немощны?

Тихий голос великана бальзамом пролился на его боль.

— Так мы едем?

Кавинант машинально кивнул. Он оторвал взгляд он удаляющейся спины Этиаран и засунул ее нож себе за пояс.

Морестранственник подал ему знак садиться в лодку. Когда Кавинант перешагнул через борт и опустился на поперечину, сделанную на носу, единственное сиденье в тридцатифутовом судне, но все же узкое для него, великан тоже шагнул внутрь, одновременно оттолкнувшись от берега. Затем он перешел на широкую низкую корму. Стоя там, он ухватился за руль. Киль вздрогнул от прошедшей по нему волны силы. Великан направил свое судно прочь от берега реки, на середину потока, и вскоре оно уже двигалось на запад среди гор.

Когда Кавинант устроился на сиденье, он тут же повернулся и с тоской стал смотреть, как Этиаран взбирается вверх по горному склону. Но волна силы, двигавшая лодку, несла ее со скоростью бегуна, и вскоре расстояние между ними и Этиаран увеличилось настолько, что последняя превратилась в небольшую коричневую точку на фоне зелени Анделейна. С огромным усилием Кавинант заставил себя отвести взгляд от этой точки и попытаться найти источник силы, двигавшей лодку.

Однако никакого источника этой силы обнаружить ему не удалось.

Лодка стремительно неслась против течения, словно влекомая огромной рыбиной. Причем в движении не ощущалось никаких толчков. Но при этом нервы Кавинанта чувствовали энергию, изливавшуюся через киль. Он мрачно спросил:

— Что позволяет этому судну двигаться? Я не вижу никакого двигателя?

Великан стоял на корме, глядя вверх по течению, держа левой рукой высокий руль, а правой определяя направление встречных ветров; при этом он что-то напевал, какую-то простую песню на языке, понять который Кавинант не мог, — песню, в которой словно бы слышался шелест волн и которая оставляла соленый привкус на губах, похожий на привкус моря.

Услышав вопрос Кавинанта, он еще мгновение продолжал петь. Но вскоре язык песни переменился, и Кавинант стал понимать, что поет великан:

Затем великан умолк и посмотрел вниз, на Кавинанта, с укором, сверкавшим в глазах из-под непроходимых бровей.

— Чужак в Стране, — сказал он, — разве эта женщина ничему тебя не научила?

Кавинант напрягся. Выражение голоса великана, казалось, принижало Этиаран, приуменьшало цену принесенной ею жертвы; его высокий неприступный лоб и полный юмора взгляд казались непроницаемыми для чувства симпатии. Однако для Кавинанта боль Этиаран была очевидной. Она была лишена в огромной степени нормальной человеческой любви и тепла. Голосом, резким от гнева, он ответил:

— Она Этиаран, супруга Трелла из подкаменья Мифиль, и она сделала нечто большее, чем научила меня. Она сумела провести меня мимо Опустошителя, мимо убитого вейнхима, под кровавой луной, мимо юр-вайлов — а ты бы мог сделать это?

Великан не ответил, но широкая веселая улыбка озарила его лицо, приподняв кончик бороды словно в насмешливом салюте.

— Черт побери! — взорвался Кавинант. — Уж не думаешь ли ты, что я лгу? Я не пал бы столь низко, чтобы лгать тебе.

При этом улыбка великана перешла в высокий журчащий смех. Морестранственник смеялся самозабвенно, откинув назад голову. Кавинант смотрел на него, коченея от гнева, в то время как великан все продолжал хохотать. Кавинант недолго терпел это оскорбление. Вскочив со скамьи, он бросился на великана, собираясь ударить его поднятым посохом. Морестранственник остановил его успокаивающим жестом.

— Полегче, Неверящий, — сказал он. — Быть может, мне сесть, чтобы ты почувствовал себя выше?

— Адское пламя! — взвыл Кавинант. Свирепо взмахнув рукой, он ударил по днищу судна концом своего посоха, зачерненным юр-вайлами.

Лодка подпрыгнула, словно этот удар заставил реку конвульсивно содрогнуться. Шатаясь, Кавинант ухватился за поперечину, на которой сидел, чтобы не упасть за борт. Через мгновение спазм миновал, и сверкающий на солнце поток стал таким же гладким, как и прежде. Но Кавинант еще несколько мгновений держался за перекладину, чувствуя, как тяжело бьется в груди сердце, как натянуты, словно струна, все нервы и как тяжело пульсирует его кольцо.

«Кавинант! — внутренне прорычал он, обращаясь к самому себе, — ты был бы смешон, если бы не был так… Смешон».

Он выпрямился и стоял так, упираясь ногами в дно лодки, до тех пор, пока не взял свои эмоции под контроль. Затем его взгляд скользнул к великану, осторожно коснулся его ауры. Однако он не смог уловить ничего, похожего на зло; Морестранственник казался столь же безупречно крепким, как природный гранит.

«Нелепость!» — повторил для себя Кавинант. — Она заслуживает уважения! — добавил он вслух.

— Ах, прости меня, — сказал великан. Повернувшись, он опустил руль так, чтобы им можно было управлять в сидячем положении. — Я не хотел проявить неуважение. Твоя лояльность принесла мне облегчение. И я знаю, как следует ценить то, что она смогла сделать.

Он сел на корме и оперся спиной о руль так, что его глаза оказались всего лишь в футе над глазами Кавинанта.

— Да, и как следует жалеть ее — я тоже знаю. Никто во всей Стране ни один человек, ни один великан или ранихин — никто не смог бы доставить тебя… Доставить в Твердыню Лордов быстрее, чем это сделаю я.

Затем улыбка вновь вернулась на его лицо.

— Но ты, Томас Кавинант Неверящий и чужак в Стране, — ты сжигаешь себя слишком расточительно. Я засмеялся, глядя на тебя, потому что ты был похож на петуха, нападающего на ранихина. Ты растрачиваешь себя, Томас Кавинант.

Кавинант двойным усилием обуздал свой гнев и спокойно сказал:

— Ты так уверен в этом? Ты судишь слишком поспешно, великан. Грудь Морестранственника заклокотала от еще одного фонтана журчащего смеха.

— Смело сказано! В Стране появилось нечто новое — человек, обвиняющий великана в торопливости. Что ж, ты прав. Но разве ты не знаешь, что люди считают нас… — Он снова расхохотался. — …Считают нас осмотрительными и чересчур медлительными? Я был избран послом потому, что короткие человеческие имена, лишающие их носителей такой огромной доли истории, силы и значения, даются мне легче, чем большинству представителей моего народа. Но теперь выходит, что не просто легче, а чересчур легко.

Он снова откинул голову и залился самозабвенным хохотом.

Кавинант смотрел на великана так, словно весь юмор последнего был абсолютно недоступен его пониманию. Затем не без усилия он заставил себя расслабиться, положил посох на дно лодки и сел на поперечину, глядя вперед, на запад и на полуденное солнце. Смех великана звучал очень заразительно, в нем смешалось простое неподдельное веселье, но Кавинант чувствовал, что все в нем почему-то сопротивляется этому смеху. Он не мог позволить себе стать жертвой еще одного обольщения. Он уже и так потерял себя в большей степени, чем надеялся когда-либо найти вновь.

«Нервы не восстанавливаются». Эти слова звучали в нем погребальным звоном, как будто они были литургией к нему, иконами с изображением его самого, поверженного и повергнутого в прах. «Великаны не существуют. Я знаю разницу».

Двигаться, выжить.

Он кусал губы, словно эта боль могла помочь ему сохранить равновесие, удержать свою ярость под контролем. Сзади великан вновь тихо запел. Его песня раскатилась подобно рокоту устья мощной реки, впадающей в море, поднимаясь и падая, как прилив и отлив, и ветры древности дули сквозь архаичность слов. В интервалах они переходили в прежний припев: