Джек на Луне (СИ) - Русуберг Татьяна. Страница 21

Я мотнул головой:

- Когда бьешь, следы будут. Рано или поздно.

- Ты прав.

Согласие отчима выбило почву у меня из-под ног. Сижу, хлопаю на него глазами, а он наклонился ко мне и шепчет у самого уха:

- Не люблю грубое насилие. На то людям и интеллект, чтобы придумать что-то тоньше, элегантнее.

Я сглотнул, но слюна не шла в пересохшее горло, только мышцы больно сжались. Себастиан наклонился и взял с подноса тарелку с пирожками. Погладил кончиками пальцев красивую румяную корочку.

- Понимаешь, Джек, человеку тем проще причинить боль, чем больше он к тебе привязан эмоционально. Вот возьмем, например, меня и твою маму...

- Оставь ее в покое! – прошипел я, но отчим, не отпуская меня взглядом, надавил на пирог. Палец утонул в теплой еще мякоти, вишневый сок брызнул на тарелку и одеяло.

- Упс! – хихикнул он. – Катюша такая мягкая ранимая женщина. Она так зависима от меня. Психологически. И физически тоже. Что, если я дам ей почувствовать, что охладел к ней? Или, скажем, предложу попробовать новую форму секса? Жесткого секса, - и он воткнул всю пятерню в несчастную булочку.

Красный сок брызнул мне на щеку, заставляя зажмуриться. Что-то легко коснулось кожи, и я распахнул глаза. Себастиан отер вишневую сладость с моего лица и теперь облизывал палец, глядя на меня, как вампир на горло девственницы.

Короче, если меня раньше не трясло, то затрясло теперь.

- Чего тебе надо? – говорю, а у самого губы бесчувственные, и язык едва ворочается. - Чего ты хочешь?

- Чтобы ты меня слушался, вот и все, - Себастиан взял целый пирожок и откусил от него со здоровым аппетитом. – Тогда ни с твоей мамой, ни с тобой ничего плохого не случится. Кстати, она прекрасно готовит, правда?

Я тупо кивнул.

- Взаимовыгодное сотрудничество, помнишь, Джек?

- Сева, ты долго там? – донесся снизу приглушенный голос ма. – Начинается «Кто хочет стать миллионером»!

Отчим отер пальцы о мою футболку и встал с кровати.

- Ты, кстати, посмотри то видео. Тебе есть чему поучиться.

[1] «Охота» - датский фильм 2012 г., номинирован на «Оскар». Жизнь главного героя оказалась сломана из-за ошибочного обвинения в педофилии.

Башня

К ночи я подготовился. Только не так, как Себастиан рассчитывал. Заряженный под завязку телефон засунул под одеяло. На всякий случай, чтобы видео продублировать. Макбук оставил открытым на столе с камерой в режиме записи. Экран темный, типа выключено все. Доперло бы раньше так сделать, давно бы знал, кто и когда в моей комнате рыскает.

Доказательств, говоришь, у меня не будет, да? Никто мне не поверит? Ага, щас! Посмотрим, как ты запоешь, когда тебя панцири с мигалкой увезут и в участке видос покажут, на котором ты меня щупаешь. Хорошо бы еще, ты мне или матери снова угрожать стал. Разозлить, значит, тебя, мразь, надо. Сопротивляться.

Ждал я не долго. Через час после того, как мать с отчимом улеглись, в коридоре заскрипел пол. Я тут же мобильник на запись и одеялом прикрыл. Сам лежу тихо, типа сплю. А дальше все, почти как в глюке. Дверь открылась, язык света внутрь выпал, в нем – черный силуэт в халате. Прислонился к косяку, молча смотрит. Я все это вижу через прикрытые ресницы – благо длинные они у меня. Думаю: ну, давай, действуй! Скажи что-нибудь пошлое. А еще лучше – свет включи, чтоб твою морду стало видно.

Отчим шагнул через желтую полосу, исчез на мгновение в темноте. Бесшумно подался матрас на кровати.

- Себастиан? – я сделал вид, что проснулся. – Что ты тут делаешь?

Он палец мне к губам прижал, а потом такой шепотом:

- Хочешь посмотреть башню, Джек?

Блин, думаю, так же на записи ничего не слышно будет!

- Башню? – говорю. – Ну да... Только не сейчас. Ночь ведь.

А он хихикает:

- В башню надо ходить именно ночью. Вставай.

- Не хочу, - говорю громко. Помню, что разозлить его собирался.

Он затих. Посмотрел на меня из темноты, белками поблестел.

- Окей, - говорит. – Спокойной ночи. Я к маме пойду.

Тут я зассал. Вскочил и за ним. Прежде, чем успел пикнуть, меня уже выдернули в коридор. Дверь за спиной закрылась. Хьюстон, у нас проблема! Стою в одних трусах в коридоре, пальцами на ковре шевелю. Себастиан подталкивает сзади к лестнице.

- А что, если мать проснется? – спрашиваю.

- Не волнуйся, - сияет он улыбкой. – Она крепко спит.

Снотворным он ее что ли накачал, поэтому так уверен?

Мы пошли по ступенькам – я впереди, отчим сзади. Ситуация – звездец, а во мне вдруг шевельнулось любопытство. Что там, за таинственной дверью? Точнее, дверями – ведь запертых комнат две? Но Себастиан открыл мне только нижнюю – отпер ключом, который висел на цепочке на шее. Нашарил на стене выключатель.

- Проходи, Джек. Не стесняйся.

Ну, я вошел. И понял, что сплю. Что все происходящее - просто часть повторяющегося кошмара. Того самого, с черным диваном и плазмой. Потому что диван – вот он. Мягкие кожаные подушки, чуть потертые в середине. Откуда я знаю, что когда на них садишься голым задом, они прилипают к коже? А вот стеклянный стол. И бутылка вина. Только остальной натюрморт поменялся. Вместо шприца и солонки с перечницей – две рюмки, минералка и пульт. Лампа над столом тоже та самая, теперь я вижу это отчетливо – низко подвешенная широкая тарелка, красная сверху, белая снизу. Когда она горит, стол и сиденья дивана залиты ярким светом, а все остальное теряется в тени. Я могу только угадать, что единственное окно закрывает черная рулонная штора. Что стены тоже красные, под цвет лампы, но в полумраке кажутся темными, как вино, которое Себастиан разливает в бокалы.

- Ну что же ты, садись, - он хлопает рукой по кожаной подушке. От звука у меня мороз по коже. – Ты любишь красное?

Нет, хочу я сказать. Красное – это плохо. Острое – тоже. Но я не говорю ни слова. Просто молча сажусь на диван. Здесь пахнет затхло: потом, старыми обоями, немного Себастиановым парфюмом и еще чем-то терпким.

Отчим берет пульт, и комнату заполняет негромкая музыка. Джаз. Но не такой, как он слушает в машине. В этих звуках – никакой мягкости, только рваный ритм и режущий диссонанс.

- Якоб Андерсков, - поясняет отчим, покачивая бокал круговыми движениями и вдыхая аромат вина. – Струнные, перкуссия и фортепьяно.

- Якоб? - повторяю я. Беру свою рюмку. Она дрожит и вино оставляет на стенках маслянистые разводы.

- Датский пианист и композитор. Тебе нравится?

- Нет, - честно отвечаю. – По-моему, это дерьмо. Меня больше интересует другой Якоб. Тот, книга которого стоит у меня в комнате. Ты знаешь его?

Диван действительно прилипал к ляжкам – без одежды кожа на нем быстро потела.

- Очаровательная прямолинейность, – губы Себастиана кривятся, он ставит бокал на стол. – Я тоже буду прямолинейным.

Дыщ! У меня звезды из глаз посыпались. Буквально. Синие, зеленые и оранжевые. Слезы хлынули на щеки, сопли – на подбородок. Я схватился за пульсирующий нос. Повсюду было мокро, кисло пахло вином. Оно выплеснулось на живот и бедра, по белой ткани трусов расплылись пятна, небольшая лужица скопилась между ног. Пустой бокал издал дребезжащий звук, когда я поставил его на стол. Рука тряслась.

Себастиан покачал головой:

- Ай-яй-яй, ты посмотри только, какое свинство! А все потому, Джек, что ты нарушил четвертое правило башни. Правило повиновения. Ты здесь не для того, чтобы задавать вопросы, а чтобы отвечать, когда тебя спрашивают. Ты здесь не для того, чтобы делать то, что тебе хочется, а чтобы выполнять то, что тебе велят. Ты понял?

Четвертое правило. Мля, на этой гребаной башне еще и три других отстойных правила есть?

На этот раз я рассмотрел несущуюся мне навстречу ладонь, но уклониться не успел. Досталось теперь уху, уже изнасилованному перкуссией. Удар отбросил меня мордой в диван, и я обслюнявил черную подушку.

- Ты не ответил на мой вопрос, - прозвенел один из жужжащих в башке голосов.