Большая расплата (ЛП) - Пенни Луиз. Страница 3

Арман кивнул. Оливье и его партнёр Габри много лет назад переделывали бывшую хозяйственную лавку, превращая её в бистро. Обновляя электропроводку и сантехнику, вскрыли стены, а внутри нашли много всякого: мумифицированных белок, одежду. Но больше всего там было бумаги. Газеты, журналы, рекламные проспекты, каталоги использовались раньше в качестве изоляции, как будто печатным словом можно удержать зиму снаружи.

Итак, в холодную квебекскую зиму было брошено много горячих слов, но всех их не хватило, чтобы остановить снег.

И вот, в суете переделки все эти бумаги просто засунули в коробку из-под одеял и благополучно забыли о них. Коробка простояла напротив камина несколько лет, так и не открытая. Бессчетное количество чашек кофе, бокалов вина, тарелок с местным сыром и паштетом, багетов и даже усталых ног не раз покоилось на её крышке, пока несколько месяцев назад про бумаги снова не вспомнили.

— Не думаю, что там что-то полезное, — заметил Оливье, возвращаясь к столику Гамашей после того, как подал Рут её ирландский кофе и бекон.

— И за счёт чего только эта женщина умудряется оставаться в живых? — задалась вопросом Рейн-Мари.

— Это всё желчь, — ответил Оливье. — Она же полна желчи без примесей и потому никогда не умрёт. — Он взглянул на Рейн-Мари. — Не думаю, что ты захочешь ей помогать.

— Ну, кому же хочется работать рядом с сосудом, полным чистейшей желчи? — ответила Рейн-Мари.

— Как только она вольет в себя несколько рюмок, станет ещё противнее, знаешь ли, — добавил Оливье. — Ох-ох. За два месяца работы разобранная ею куча бумаг уменьшилась едва ли на дюйм. Проблема в том, что старуха не просто просматривает бумаги, она их читает. Вчерашний день она провела, штудируя National Geographic за 1920 год.

— Я тоже так делаю, mon beau,- сказала Рейн-Мари. — Вот что я тебе скажу. Если Рут согласится на помощника, то я с удовольствием ей помогу.

После завтрака Рейн-Мари пересела к Рут на диван, и принялась за разбор коробки, Арман с Анри пошли домой.

— Арман! — прокричал вслед им Оливье, и обернувшись, Гамаш увидел, как хозяин бистро, стоя на крыльце, чем-то размахивает.

Папкой с досье.

Арман поспешил назад.

— Успел прочитать? — спросил он резко, и Оливье заколебался.

— Нет.

Но под проницательным взглядом не устоял:

— Ну, ладно, немного прочитал. Просто заглянул туда. Только на фото. И на имя. И немного на её резюме.

— Merci,- Арман забрал папку и повернул к дому.

По пути он размышлял, почему накинулся на Оливье. На папке пометка “секретно” но показал же он её Рейн-Мари, это не государственная тайна. Да и кто бы устоял перед искушением заглянуть в «секретно»?

И уж если они что-то понимали про Оливье, так это про отсутствие у того иммунитета к искушениям.

А ещё Гамаш подумал, зачем он оставил папку в бистро. Виной ли тому забывчивость?

Виной ли тому ошибка? Или он сделал это намеренно?

Снегопад вернулся к обеду, вьюга пришла с холмов, завертелась там, словно в ловушке, превращая Три Сосны в снежный глобус.

Позвонила Рейн-Мари и сообщила, что пообедает в бистро. Клара и Мирна присоединились к раскопкам в одеяльной коробке, так что они будут обедать и читать одновременно.

Звучало заманчиво, и Арман решил проделать то же самое, только дома.

Он поправил березовое полено, брошенное им в камин, и залюбовался, как закручивается и потрескивает кора в огне. Затем присел с сэндвичем и книжкой на диван, рядом со свернувшимся у него под боком Анри.

Но мыслями Арман все время возвращался в кабинет, где рядами, бок обок, нетерпеливо ожидали его решения судьбы юношей и девушек. Решения убелённого сединой старца относительно их будущего. Так испокон веку по обыкновению старики решают за молодых.

Он не был стар, хотя для них он выглядел старым, почти дряхлым.

Пред ними предстанет мужчина пятидесяти лет.

Ростом около шести футов, он скорее был основательным, а не грузным, по крайней мере, так он считал сам. В слегка вьющихся вокруг ушей волосах седина. Иногда он носит усы, время от времени бороду, но сейчас гладко выбрит, на открытом лице лежит отпечаток невзгод. Но большинство морщинок, если отследить их, как тропинки, ведут к счастью — они рождались в смехе и улыбках, в тихом покое и радости бытия.

Но есть там линии, ведущие в противоположную сторону. В пустынные, дикие места. Туда, где случаются страшные вещи. Эти морщинки ведут к событиям бесчеловечным и отвратительным. К жутким зрелищам. К немыслимым поступкам.

И некоторые из них совершил он сам.

Линии его лица стали параллелями и меридианами его жизни.

Юные мужчины и женщины увидят глубокий шрам на его виске. И это поведает им о том, как близок он был к смерти. Но лучшие из них рассмотрят не только раны, но и исцеление. Они рассмотрят в глубине его глаз, за шрамами, за болью, и даже за счастьем, то, чего вряд ли ожидают увидеть.

Доброту.

И возможно, когда-нибудь, когда их собственные лица покроет карта морщин, доброта будет обнаружена и там.

Именно её Арман искал в личных делах, в лицах на фотографиях.

Были среди них сообразительные, умные, обучаемые.

Но не каждый был добр.

Гамаш посмотрел в открытую дверь кабинета, на собрание папок. Они ждут.

Он изучил их лица, точнее, их фотографии. Он запомнил их биографии, вернее, то, о чём они решились поведать. Он был в курсе их школьных отметок, их образования, их интересов.

Из множества он выделил её. Амелию. Ожидающую теперь с остальными.

Сердце замерло, и он вскочил.

Амелия Шоке!

Теперь он знал причину своего замешательства. Знал, почему бросил папку в бистро и почему вернулся за ней.

И почему он так сильно беспокоился из-за неё.

Дав папку Рейн-Мари, он надеялся, что жена поможет ему принять решение, скажет поступить так, как велит ему разум. Отказать этой девушке. Отвернуться от неё. Уйти, пока он ещё может.

И теперь он знал, почему.

Анри всхрапнул и засопел рядом, огонь в камине потрескивал, снег шелестел за окном.

Виной не её имя. Дело в её фамилии.

Шоке.

Необычная фамилия, хотя и не уникальная. Правильнее было бы написать Чокет.

Он бросился в кабинет, поднял её папку с пола и раскрыл. Ещё раз пробежал глазами скупое резюме. Когда он закрывал папку, его рука дрожала.

Почему-то захотелось бросить папку в камин. Позволить ей исчезнуть в огне. Спалить, как ведьму на костре.

Но вместо этого он направился в подвал.

Там он отпер дальнюю каморку. Здесь хранились материалы по его старым делам. В самом отдаленном углу каморки пряталась маленькая коробочка.

Там он это и обнаружил.

Так и есть.

Шоке.

Логика подсказывала, что он вполне может ошибаться. Каковы шансы, в самом деле? Но сердцем он чувствовал, что прав.

Тяжело шагая по ступеням, он поднялся в гостиную, и уставился в окно, на падающий снег.

Ребятня успела достать снегоступы, ещё пахнущие кедром, и устроила догонялки на деревенском лугу и снежки. Снежки летели во всех, кто попадался на глаза. Лепились снеговики. Отовсюду слышались смех и радостные крики.

Гамаш отправился в кабинет и несколько часов посвятил изысканиям. Вернувшуюся Рейн-Мари он встретил стаканом виски и новостями:

— Мне нужно в Гаспе.

— В Гаспе?! — переспросила она, чтобы убедиться — не ослышалась ли. Гаспе — последнее, что она ожидала от него услышать. Бывает, что нужно в ванную. В магазин. В Монреаль, в конце концов. Но на полуостров, в Гаспе?! За сотни миль, туда, где дальний край Квебека омывают соленые волны?

— Поедешь, чтобы увидеться с ним? — и когда он кивнул, добавила: — Тогда я еду с тобой.

Он вернулся в кабинет и подошёл к переплетчатому окну, за которым обессилевшие от игр дети друг за дружкой падали в снег и, лежа на спине, махали руками и ногами, вырисовывая на снегу «ангелов».

Потом дети устало плелись домой, корчась от струек талой воды, сбегавших по их спинам из-за шиворота. Снег залепил рукавицы и шапочки, на лицах играл румянец, из носа текли сопли.