Час мертвых глаз (ЛП) - Тюрк Харри. Страница 11

– Что случилось? – спросил радист, тот самый, с которым они прилетели сюда. – Только лишь четыре человека?

– Они зарыли их…, – бормотал раненый. Он лежал на полу самолета. Они подложили под него пару лохмотьев. У него был сильный жар. На саже на его лице стояли капли пота.

Другие трое устало сидели на скамьях. Они положили в сторону оружие и отстегнули каски. В машине пахло горючим и смазочным маслом. Это был старый, давно отслуживший самолет. Но он летал спокойно и надежно. Не очень быстро и не очень маневренно. Это был как раз тот самолет, который мог подниматься от земли.

– Ваши разведчики заварили нам кашу, – сразу сказал Тимм возбуждено радисту. – Они ни хрена не сделали, ничего не выяснили. Они даже не увидели колонну самоходных пушек в лесу! Эти четверо на вашей совести, на совести ваших пилотов и ваших наблюдателей с «шокакколой» и чаем в термосах, и с желтыми шарфами и с толстыми перстнями с печатками!

Радист взволнованно покачал головой. Он сказал: – Мне жаль. Вероятно, действительно кто-то из нас виноват в этом. Но, вероятно, русские тоже были виноваты в этом. Вы всегда думаете, что они болваны или дураки. Но они тоже знают, как вести войну. Иногда они хитрее нас…

– Иногда…, – повторил Тимм, – иногда у меня есть впечатление, что именно вы, герои в галстуках, хотите рассказать нам, что умеют русские. Мы это и сами знаем. Лучше вас…

Радист ушел, не сказав больше ни слова. Он не в первый раз летел с такой группой и знал, как ведут себя нервы этих людей, когда их забирали. Он задвинул перегородку за собой и оставил мужчин в одиночестве.

– Они похоронили их…, – фантазировал раненый, – и вы виноваты! Вы убили их! Вы! Он кричал, но его голос звучал слабо в реве моторов. Тимм снова опустил голову и пристально посмотрел на носки его ботинок. Его пальцы согнулись на коленях.

– Спокойно! – сказал Цадо раненому. – Только спокойно, Малыш! Теперь ты скоро будешь дома. Тогда придут медсестры, и каждый вечер они будут целовать тебя перед сном, и когда ты снова сможешь двигать лапами, ты получишь дополнительную комнату с дамским обслуживанием, рано утром, в полдень и вечером, и три раза к кофе, до тех пор, пока ты можешь. Самые прекрасные дамы из всего дивизионного медпункта, блондинки, брюнетки и рыжие, чего ты хочешь, гигиенично безупречные и очень заботливые! Они напудрят тебе зад, и будут чистить нос, и мы придем через день и принесем тебе шнапс, чтобы ты был в хорошем настроении, когда они появятся вечером только что вымытые в твоей комнате. И теперь замолчи и спи, иначе ты и нас еще всех сведешь с ума, у нас больше нет болеутоляющих таблеток.

Он чувствовал, как что-то начало дрожать в нем. Он знал это, это было всегда так. Нервы, думал он, это снова начинается. Вокруг его головы, кажется, лежало железное кольцо, которое сжимало ему мозг. Он начал покачивать коленями.

– Вы все…, – пыхтел раненый на полу, – вы застрелили их! Вы и меня тоже хотели застрелить… Но меня нет! Не меня, собаки… Я взорву вас… в… Он приподнялся с лихорадочно блестящими глазами. При этом он опирался на здоровую руку и таращил глаза на других. Из нагрудного кармана он вытянул помятую сигарету и засунул ее между губ. Затем он вытянул спички из кармана и пытался зажечь рукой сигарету. – Не курить! – прикрикнул Тимм сердито. – Ты что, с ума сошел? Весь отсек – это один сплошной бензиновый пар! Он увидел, что раненый не обращал на него внимания и продолжал заниматься спичечным коробком. Он сломал одну спичку и выловил следующую из коробка. – Дай прикурить, – возбужденно просил раненый. – Дай мне прикурить, свинья!

– Ложись, – тихо сказал Тимм, – скоро мы сядем, тогда ты сможешь курить.

– Огня! – кричал раненый. – Ты, свинья, ты должен дать мне огня, или я тебя расстреляю!

Биндиг видел дрожащие руки Цадо. Он взял раненого за плечо и мягко сказал ему на ухо: – Подожди немного, пока мы не выйдем из машины! Ложись туда…

Но раненый оттолкнул его назад и с невероятным напряжением поднялся на ноги. Он теребил правой рукой кобуру и кричал: – Эта свинья должна дать мне прикурить! Я расстреляю его! Я выстрелю ему… в рожу…

Он уже открыл кобуру и вытаскивал пистолет. Но он не смог навести его на Тимма, потому что тот вскочил и ударил прикладом «Беретты» по запястью раненого. Он, с криком от боли, выронил пистолет и бросился на унтер-офицера. Другие вскочили и попытались оттеснить его в сторону. Тимм не нуждался в их помощи. Он сильно ударил маленького солдата в лицо. Это был короткий, хлопающий удар, и мужчина взвыл. Тогда Тимм ударил его кулаком под грудную клетку, и тот сломался. Было похоже на то, как будто бы вся сила, которую он как раз использовал, быстро сгорела. Он съежился на полу самолета, и слезы начали бежать по его лицу. Он всхлипывал, когда Биндиг взял его и снова отнес на лохмотья, но больше не защищался. Радист отодвинул перегородку и крикнул: – Посадка через три минуты!

– Они похоронили их…, – стонал раненый, жалобно всхлипывая. Тимм поднял с пола пистолет и засунул его на место. Машина скользнула ниже, спускаясь к аэродрому.

Деревня

Деревня называлась Хазельгартен. Она лежала в нескольких километрах за фронтом, и насчитывала почти три дюжины домов. Они стояли рядами плотно друг с другом, группируясь вокруг извилистой, с ямами, грязной дороги, грязь на которой замерзла в причудливых формах.

Только один единственный хутор лежал на удалении несколько сотен метров от деревни. Не очень большой двор с пристроенным к дому амбаром и с высоким деревянным забором. Между хутором и деревней лежала широкая равнина. Она охватывала деревню.

Равнина лежала там, плоская как аспидная доска, рассеченная крохотными ручьями. У леса тут не было четких границ как в других местностях. Он разросся дико, очевидно необузданно. В одном месте он запускал растрепанный, поросший дикими кустами язык на поля, в другом группа сухих лиственниц теряла дерево за деревом. Между ними были широкие пашни и. тонкие, изборожденные выбоинами дороги, время от времени межевой знак или узенький мост. И тут и там возвышение, низкие холмы. Больше ничего. Только мягкие изгибы леса на краю закоченевшей от мороза равнины, и над нею вороны с хриплым криком. В деревне больше не было жителей, кроме одной женщины на хуторе в стороне от поселения. Там жила она и ее батрак, а в домах квартировали солдаты роты фронтовой разведки, хранили свое оружие и технику, одежду и продовольствие. Между домами стояли машины. Водители закопали их выше осей в землю, накинули на них ветки и маскировочные сети, самыми разными способами пытаясь сделать их невидимыми. Это были маленькие, вездеходные полугусеничные бронетранспортеры с резиновыми подушками на гусеницах и угловатыми кузовами, грузовики и быстрые, маневренные легковушки для командира роты. В нескольких сотнях метров перед деревней лежали ржавые каркасы батареи немецких зенитных пушек. Т-34 раздавили их тогда, когда Красная армия неожиданно попыталась перенести свой фронт за деревню. Это было локальным наступлением, и несколько дней линия фронта перемещалась взад и вперед, пока несколько быстро стянутых немецких полков не отразили наступление и не нанесли ответный удар. С тех пор деревня была снова в руках немцев, и фронт находился в нескольких километрах восточнее. Но за остатками зенитных пушек лежали еще разбитые гиганты обоих Т-34, подбитых панцерфаустами немецкого арьергарда из окон деревенских домов.

Земля на пашнях перед деревней была разорвана под замерзшей коркой и покрыта воронками от снарядов. В почву вмерзли предметы снаряжения солдат, патронные гильзы, короткие трубы отстрелянных панцерфаустов. Это был пустой, ободранный участок земли, который даже желтоватое зимнее солнце не могло заставить выглядеть веселее.

Если не считать солдат, деревня была мертва. Она пряталась за своими сломанными заборами и растоптанными садами. Окна опустошенных домов превратились в темные пещеры, в которых прятался ужас. Иногда ветер с дребезгом ударял створкой окна по стене, или со скрипом двигал ворота заборы. Навозные кучи покрылись слоем льда, белого инея. В амбарах расплодились крысы, которые мелькали как серые молнии по гумну. Осталось несколько голубей, они как потерянные сидели на наполовину обрушившихся крышах, но их было мало, так как солдаты стреляли по ним, а они были обучены убиванию. Они проживали в немногих оставшихся невредимыми домах или в подвалах руин. Они спали или дремали на газетах многонедельной давности. Они играли все игры, в которые можно играть с картами, и не очень громко шумели, так как все их непристойные шутки были израсходованы и больше не вызывали смеха. Смех возникал самое большее тогда, когда один или несколько возвращались из одной из тех деревень, которые лежали дальше в тылу, где еще остались девушки, о которых можно было рассказать приятелям. В определенные дни солдаты выходили небольшими группами наружу на территории вокруг деревни, тренировались в стрельбе, в бесшумном движении по замерзшей земле, во многом, что нельзя было забывать во время тупой монотонности сельских дней и ночей. Иногда после этого собирали группу и грузили в машину. Солдаты оставляли все свое имущество. Их солдатские книжки и их деньги, письма их жен и незнакомых девушек, фотографии их детей, даже порнографические фотографии времен пребывания в Голландии и Франции. Они уезжали как безымянные, дальше в тыл, в близость аэродрома, где их тренировали на местности, очень похожей на ту, куда им предстояло высаживаться. Они сотни раз разучивали на макете в ящике с песком их предстоящие действия, они проползали расстояния, которые им пришлось бы преодолевать после прыжка, так же часто они репетировали с куклами из соломы, как нужно прыгать и убивать ножом часовых, они тренировались с взрывными зарядами и бутылками с зажигательной смесью, они спали несколько дней под открытым небом, без одеял, так же как им предстояло сделать это позже. Потом они получали все, в чем они нуждались. Оружие и сконцентрированное продовольствие, галеты и лимонные дольки, шоколад и таблетки первитина. Когда они взлетали, они боялись и дрожали. Но после того как самолет поднимался, этот страх медленно начинал смягчаться. Он исчезал у большинства мужчин, когда они касались чужой земли. Их нервы были похожи на натянутые стальные струны, но они становились мучительными проводами с электрическим зарядом, когда большое напряжение ослабевало, когда они были на обратном пути, когда они снова приземлялись или когда они ползли через линию фронта и оставляли все за своей спиной. Все это протекало под ничего не говорящим наименованием „Spähtrupp" – разведывательный дозор, и никто, кроме офицеров Ic (разведотдела) групп армий не знал точно, что представляет собой ремесло подразделений фронтовой разведки.