Сон ведьмы - Доннер Флоринда. Страница 14

Я взглянула на донью Мерседес, ища подтверждения, но она спала, откинувшись на сидении.

— Это правда, — настаивала Канделярия, затем она пропела ещё несколько строк из другой оперы.

— Как, ты их знаешь? — спросила она после того, как я правильно угадала названия опер, отрывки из которых она напевала, — твой папа тоже был итальянцем?

— Нет, — засмеялась я, — он немец. На самом деле я ничего не смыслю в опере, — призналась я, — единственно, что в меня пытались вдолбить — это то, что Бетховен почти полубог. Каждое воскресенье, покуда я жила дома, мой отец играл симфонии Бетховена.

Туман поднялся так же быстро, как и появился, открывая цепь за цепью голубоватые горные пики. Казалось, что они протянулись в бесконечность, поперёк пустоты воздуха и света. Следуя указаниям Канделярии, я свернула на узкую грунтовую дорогу, ширины которой едва хватило для моего джипа.

— Это здесь, — взволнованно закричала она, указывая на двухэтажный дом в конце улочки. Побелённые стены пожелтели от времени, а красная черепица посерела и обросла мхом. Я остановилась, и мы вышли из машины.

В окне второго этажа показался старик, одетый в потёртую майку. Он махнул нам рукой, затем исчез, и его громкий возбуждённый голос зазвенел в тишине дома: — Рорэма! Ведьмы прикатили!

Едва мы дошли до парадной двери, как маленькая морщинистая женщина выбежала приветствовать нас. Улыбаясь, она обняла Канделярию, а затем и донью Мерседес.

— Это моя мать, — гордо сказала Канделярия, — её зовут Рорэма.

После некоторых колебаний Рорэма обняла и меня. Она была одета в длинное чёрное платье. Удивительны были её чёрные густые волосы и блестящие глаза птицы. Она провела нас через тёмный вестибюль, где неяркий огонёк освещал образ святого Иосифа, и, сияя от удовольствия, пригласила следовать за собой на широкую галерею, окружавшую внутреннее патио.

Лимонные деревья бросали приятную тень в открытую гостиную и просторную кухню.

Мерседес Перальта шепнула что-то Рорэме и пошла по коридору в заднюю часть дома.

На миг я нерешительно остановилась, затем вместе с Канделярией и её матерью поднялась по каменной лестнице на второй этаж, пройдя ряд спален, выходящих на широкий балкон, который протянулся на всю длину патио.

— Сколько у вас ещё детей? — спросила я, когда мы прошли пятую дверь.

— У меня есть только Канделярия, — жёсткие морщинки на лице Рорэмы стали ещё резче, когда она улыбнулась: — но внучка из Каркаса часто приезжает сюда провести свой отпуск.

Ошеломлённая, я повернулась к Канделярии и посмотрела в её чёрные внимательные глаза, в которых едва различались озорные огоньки, — я не знала, что у тебя есть ребёнок, — сказала я, заинтригованная мыслью, знает ли об этом донья Мерседес. И всё же было какое-то разочарование.

— Как же я могу иметь ребёнка? — возмущённо сказала Канделярия, — я девушка.

Я расхохоталась. Её заявление означало, что она не только незамужняя, но и девственна до сих пор. Надменное выражение на её лице не оставляло сомнения, что она очень гордится этим фактом.

Канделярия перегнулась через перила, затем повернулась и взглянула на меня, — я никогда не говорила тебе, что у меня есть брат. Вернее, он мне брат лишь наполовину. Он намного старше меня и родился в Италии. Как и мой отец, он приехал в Венесуэлу в поисках счастья. Сейчас он богат и владеет строительной компанией.

Рорэма утвердительно кивнула головой, — у её полубрата восемь детей.

Они любят проводить лето здесь, с нами, — добавила она.

Внезапно сменив настроение, Канделярия рассмеялась и нежно обняла свою мать, — вообрази! — воскликнула она, — музия не могла представить себе, что у меня есть мать, — с проказливой улыбкой она добавила: — и что ещё хуже — она не верит, что у меня есть итальянский папа!

Немедленно одна из дверей спальных комнат открылась и старый мужчина, которого я видела в окне, вышел на балкон. Довольно низкорослый, с резкими угловатыми чертами, он сильно походил на Канделярию. Старик, видно, одевался в спешке. Его рубашка была застёгнута косо, кожаный ремень выскочил из петли, а шнурки на ботинках были развязаны. Он обнял Канделярию.

— Гвидо Микони, — представился он и извинился, что не встретил нас у двери, — малышкой Канделярия была такой же симпатичной, как и Рорэма, — сказал он, удерживая свою дочь в жарких объятиях, — но повзрослев, она стала точной копией меня.

Очевидно разделяя какую-то общую шутку, они весело захохотали. Сделав утвердительный кивок, Рорэма взглянула на мужа и дочь с восхищением. Она взяла меня под руку и повела на первый этаж, — пойдём, присоединимся к донье Мерседес, — продолжала она.

Громадный двор был обнесён колючей изгородью. В самом дальнем конце стояла открытая хибара с соломенной крышей. В гамаке, привязанном к поперечным балкам хибары, сидела Мерседес Перальта. Она с наслаждением пробовала самодельный сыр Рорэмы.

Гвидо Микони нерешительно встал перед доньей Мерседес; казалось, он не знал, пожать ли ей руку или обнять её. Она улыбнулась ему, и он заключил её в объятия.

Мы все расположились вокруг гамака, а Рорэма села рядом с Мерседес Перальтой. Она задавала ей вопросы обо мне, а донья Мерседес отвечала на них так, как будто меня здесь не было вообще.

Некоторое время я слушала их беседу, но вскоре жара, неподвижность воздуха, голоса женщин и Гвидо Микони перемешались, я слабо хихикнула и опустилась на землю. Должно быть, меня одолел сон. Спустя некоторое время донья Мерседес разбудила меня и отослала к Канделярии, помогать ей готовить обед. Я и не заметила, что Канделярия и её отец уже покинули нас.

В глубине дома, с одной из спален, густой спокойный голос шептал заклинания. Испугавшись, что Канделярия развлекает отца моими магнитофонными записями целительных сессий, я заторопилась на верхний этаж. В прошлый раз, прослушивая записи, она полностью стёрла целую кассету, нажав не ту кнопку.

Я резко остановилась у полуоткрытой двери. Затаив дыхание, я следила за тем, как Канделярия массирует своему отцу спину и плечи, тихо напевая заклинания. И что-то было в этом — сосредоточенные и, тем не менее, красивые движения рук — что напоминало мне Мерседес Перальту. Мне стало ясно, что Канделярия тоже была целительницей.

Вскоре, окончив массаж, она повернулась ко мне. Забавные искорки горели в её глазах, — донья Мерседес уже рассказала тебе обо мне? — интонации её голоса были до странности нежными, я никогда прежде не слышала такого от неё, — она говорит, что я родилась ведьмой.

В моём мозгу закружилось такое множество вопросов, что я просто не знала, с чего начать.

Канделярия, поняв моё замешательство, пожала плечами, не зная, чем мне помочь.

— Пойдём готовить обед, — предложил Гвидо Микони, спускаясь по ступенькам.

Мы с Канделярией последовали за ним. Внезапно он повернулся ко мне лицом, — мерседес Перальта права, — сказал он, затем склонил голову и пристально осмотрел пятнистую тень от агавы, отброшенную солнцем на кирпичи патио. Некоторое время он стоял, встряхивая головой, словно не знал, что ему говорить и делать дальше.

Он вновь взглянул на меня, и слабо улыбнувшись, начал расхаживать по патио, его руки слегка задевали цветы и листву, его взгляд был рассеян.

— Это необычная история, — обратился он ко мне взволнованным голосом, в котором явно чувствовался его итальянский акцент, — канделярия говорит, что донья Мерседес хочет, чтобы я рассказал её тебе. Ты же знаешь, что тебе здесь рады. Я надеюсь, ты будешь приезжать к нам почаще и мы сможем беседовать друг с другом.

Я была в полном недоумении. Надеясь получить какое-нибудь объяснение, я взглянула на Канделярию.

— Мне кажется, я знаю, что хочет сделать с тобой донья Мерседес, — сказала Канделярия, — взяв мою руку, она повела меня на кухню, — её судьба похожа на твою, но она не может передать тебе свою тень, так как она предназначена для одного человека и будет отдана мне.

— О чём ты говоришь? — спросила я.